В то время как Прокна говорила такие речи, подошел к ней малютка сын ее Итис. Дико взглянув на сына, она воскликнула: «Как похож он на отца своего!» — и замолчала; в эту минуту зародилась в ней мысль о страшной мести преступному мужу. Младенец протянул к матери руки, обнял ее, стал ласкаться к ней и целовать ее. Ласки ребенка пробудили в сердце Прокны чувства материнской любви; стих на минуту гнев в ее груди, и на глазах показались слезы. Но при взгляде на сестру снова вскипает она злобой, схватывает сына и поспешно уносит его на руках. Младенец, предчувствуя свою гибель, рыдает и жалобно просит мать о пощаде; но Прокна не трогается его мольбами. Схватив нож и отвратив лицо, она умерщвляет его одним ударом. Засим обе сестры принялись рубить в куски трепещущее еще тело младенца, часть их сварили в кипятке, а другую изжарили на вертеле. Зовет Прокна мужа обедать и ставит перед ним страшные яства. Ничего не предчувствуя, Терей спокойно сел за трапезу и стал насыщаться предложенными ему кушаньями. Вставая из-за стола, он вдруг вспомнил про сына и спросил: «Где же Итис?» — «Он недалеко от тебя», — отвечала ему Прокна со злобной радостью. Испуганный видом жены, Терей озирается кругом и громко зовет сына. В это время подбегает к нему покрытая кровью Филомела и показывает ему голову сына. Страшно вскрикнул Терей, опрокинул ногами стол и, издавая громкие вопли, стал бегать взад и вперед по горнице. Обнажив меч, он бросается потом на дочерей Пандиона и гонится за ними. Но не догнать ему их: у обеих внезапно вырастают крылья, одна несется в лес, другая влетает под кровлю; Прокна стала ласточкой, а Филомела же — соловьем в перьях той и другой до сих еще пор видны кровавые пятна — следы преступления их. Сам же Терей, преследовавший их, становится упуном — он и до сего дня преследует и соловья, и ласточку.

Филемон и Бавкида

На холмах Фригии стоит старый дуб, а возле него — липа. Оба дерева обведены невысокой изгородью, и на ветвях их красуются венки, навешенные благочестивыми руками. Неподалеку от этих деревьев есть озеро: место, на котором это озеро находится, было некогда жилым местом, а теперь залито водой, и живут на нем только гагары да утки. Некогда прибыли на это место отец богов Зевс и сын его Гермес. Оба они приняли человеческий образ — в намерении испытать гостеприимство жителей. Обошли они с тысячу домов, стучась в двери и прося себе приюта, но всюду были отвергнуты. В одном только доме не затворили перед пришельцами двери. Дом тот был невелик, и кровля на нем была крыта соломой и тростником. Но в этом убогом жилище обитала добрая, благочестивая чета: седой Филемон и однолетняя ему Бавкида. Жили они в том доме с давнего времени — с тех пор, как вступили в брак; оба они тогда были еще молоды. В доме их не было служителей — сами они прислуживали друг другу; из них двоих состояло и все семейство их.

Когда боги вступили в убогую хижину престарелой четы, их встретил сам хозяин и пригласил их сесть; хозяйка протянула над ними полог, а потом пошла к очагу, выгребла из-под пепла искру, развела огонь и поставила на него котел. В то время как она занималась чисткой овощей, Филемон достал свиного мяса и, отрезав большой кусок, положил его в кипевшую воду. Чтобы гости не соскучились в ожидании приготовляемого обеда, хозяин с хозяйкой старались, как умели, занимать их разговором.

Принес старик воды и предложил гостям омыть ноги. Бавкида стала собирать обед; поставила она на стол олив и всяких других плодов и овощей, какие у нее только были, поставила сосуд с молоком, принесла яиц и вина, вынула наконец из котла сварившееся уже мясо. Стали гости трапезовать. Радушно прислуживают им старики и усердно потчуют их, только видят: гости едят и пьют, а яства и питье на столе не убывают; опоражниваемые сосуды наполняются снова. Изумились они такому чуду и, смущенные и испуганные, простерли к божественным гостям руки, моля простить их за дурной прием: нечем им потчевать великих гостей. Был у них гусь, служивший стражем их убогого дома. Этого гуся хотели они принести в жертву божественным посетителям; но дряхлая Бавкида не могла изловить быстрокрылой птицы — гусь летал с места на место и, казалось, хотел наконец искать защиты у самих богов. Боги воспретили убивать птицу и, обратясь к хозяевам дома, сказали: «Мы — боги; готовим мы кару всем безбожным соседям вашим, вас же не коснется уготованная им гибель; оставьте только это жилище и ступайте на вершину горы».

Филемон с Бавкидой повиновались и, опираясь на посохи, медленно пошли в гору. Дойдя до вершины ее, оглянулись они назад и видят: все селение их превратилось в озеро, уцелела одна только их хижина. Смотрят они и тужат об участи своих соседей, вдруг, видят, новое чудо: убогая хижина их превращается в великолепный храм, солома на крыше становится золотом, ряд колонн поддерживает крышу; вместо прежней низкой двери являются двери художественной, дорогой работы, стены и пол покрываются мрамором. Слышат Филемон с Бавкидой дружественный голос Зевса: «Скажи мне, праведный старец, и ты, достойная супруга его, чего хотите вы от богов?» Переговорив с женой, Филемон принес отцу богов и людей такое моление: «Хотим мы быть вашими жрецами и хранителями вашего храма; еще просим мы: дайте нам обоим умереть в один час, чтобы ни я не видал смерти жены моей, ни она моей». Желания престарелой четы были исполнены. Старики были жрецами и хранителями того храма. Спустя много лет оба они стояли перед входом в храм и вспоминали о том, как чудодейственно возник он по воле Зевса и божественного его сына; взглянули они друг на друга и видят — оба покрываются зеленой листвой, оба превращаются в деревья. Говорят они друг другу дружеские, нежные речи, — а тела их покрываются корой, и из коры растут густолиственные ветви. «Прощай!» — сказали они друг другу в одно и то же время, и кора навсегда затянула уста их. Филемон превратился в дуб, Бавкида стала липой.

Кипарис

На карфейских лугах, на острове Кеосе, пасся дивный, посвященный нимфам олень. Широковетвистые рога его блистали, как золото, гибкая шея увешана была блестящими, драгоценными камнями, серебряный бубенчик на тонком ремне висел у него на рогах, в ушах красовались жемчужные серьги. Давно утратил олень тот свою природную дикость и робость: входил в жилища людей и ласкать себя позволял даже незнакомой руке. Прекрасное и кроткое животное никто так не любил, как сын кеосского царя, отрок Кипарис. Водил он оленя на пастбище, где так сочна и свежа молодая трава, где так светлы и чисты воды источника; увивал он рога его яркими цветами, садился ему на спину и, точно всадник, разъезжал на нем по широкому лугу.

Однажды, в жаркий полуденный час, утомленный, улегся олень в лесной тени и, распростершись на высокой траве, упивался живительной прохладой. Тут поразил его охотничий дрот, пущенный неосторожным Кипарисом. Отчаяние овладело отроком, когда увидел он, как любимый олень его умирает от мучительной раны; сам он пожелал умереть и молил Аполлона о смерти, как о милости. Аполлон, друг прекрасного Кипариса, старается успокоить его, — но напрасно! Безутешно рыдает отрок и одной лишь милости просит у богов: «Даруйте, — молил он их, — чтобы вовеки не прекращалась печаль моя!» И вот истомленные скорбью и плачем бледные члены начинают зеленеть; кудри, обвивающие белоснежное чело его, твердеют и превращаются в кипарисные хвои: отрок превращается в высокое кипарисное дерево. Глубоко вздохнул Аполлон, видя превращение любимца, и, полный грусти, промолвил: «Друг мой! Вечно буду я оплакивать тебя; вечно и ты, друг, будешь оплакивать чужое горе, скорбеть о людских печалях».

Гиацинт

Никого так не любил бог Аполлон, как прекрасного отрока Гиацинта, сына лаконского царя Амиклы. Часто, покинув дельфийское жилище, приходил он в долину Эврота, забавлялся охотой и играми с юным своим любимцем. Однажды в жаркий полуденный час оба они сняли с себя одежды, члены свои умастили маслом и стали играть в диск. Мощной рукой первым взял тяжелый медный диск Аполлон и бросил его вверх так высоко, что он потерялся из виду.