Прокрида ни слова. Глубоко оскорбленная такой злой пыткой, мучимая стыдом и раскаянием, удаляется она на остров Крит и там, презрев из-за одного всех мужчин, вместе с богиней Артемидой охотится по горам. Но на Критских горах не может забыть она про любовь свою. Артемида подарила любимице своей быструю как ветер собаку и дивный охотничий дротик. Никогда тот дротик не давал промаха и всякий раз после удара возвращался в руки того, кто его бросил. С этими дарами возвратилась Прокрида на родину и, неузнанная, подошла к своему охотившемуся в лесах супругу. Быстроногий пес и чудный дротик приводят его в такой восторг, что все готов он отдать за них. Прокрида согласна уступить их Кефалу, если он будет ее супругом, и, получив согласие, открывает себя. Теперь оба могут попрекнуть друг друга в неверности, и простили они друг друга, и опять зажили с добром согласии.

С собакой и дротиком, дарами своей супруги, Кефал не раз хаживал на охоту. Так, однажды по приглашению фиванцев принял он участие в охоте на злую тевмесскую лисицу, которую послал разгневанный Дионис, на беотийскую землю. Молодые охотники окружили широкое поле, на котором находилась лисица; легко перескакивала она растянутые сети и быстрее птицы скрывалась от преследовавших ее собак. Молодежь обратилась к Кефалу, прося его спустить и своего пса, уже давно рвавшегося из тесного ошейника. Спустили его, и, быстрый как стрела, погнался он за лисицей и в один миг скрылся из виду, только один след его виднелся на песке. С ближнего холма наблюдал Кефал эту погоню. Уже пес догоняет лисицу, готов уже ухватить, но та вырывается и убегает. То прямо мчится она, то кружится по широкому полю, а пес все за ней по пятам. Так и кажется, что пес хватает ее, вонзает в нее свои зубы, но нет, он кусает воздух. Кефал решился наконец прибегнуть к не дающему промаха дротику. Прилаживая дротик, Кефал на мгновение упускает из виду лисицу и ее преследователя, но как только обратил опять в ту сторону взор свой, увидел он дивное чудо: на поле стоят две мраморные фигуры — лисица как будто бежит, пес не может догнать ее. Бог некий пожелал, чтоб ни за той, ни за другим не осталась на этом состязании победа.

Много лет Прокрида и Кефал жили в любви и согласии. Прокрида не предпочла бы милому Зевса, Кефал же ей — Афродиты. Каждый день, с первыми лучами солнца, Кефал выходил на охоту без слуг и коня, без собаки и сети: ему довольно было верного копья. Утомясь, ложился он в тени деревьев и призывал Авру[34] освежить горячую его грудь. «Авра, — говорил он ей, — радость моя, ты подаешь мне отраду, ты услаждаешь мне уединение, при тебе так отрадно в лесу, твое дыхание так освежительно». Кто-то подслушал эти слова и подумал: верно Авра, которую Кефал так часто и так нежно призывает, какая-нибудь любимая им нимфа. И поспешил подслушник к Прокриде и все рассказал ей. Прокрида поверила — так легковерна любовь! Как убитая, без чувств упала она на землю и, когда поднялась, горько стала жаловаться на неверного супруга и сетовать о своем горе: тени боится Прокрида, боится соперницы, которой нет. Но временами овладевают Прокридой другие мысли; она начинает сомневаться в справедливости слышанного и не теряет надежды убедиться, что оклеветан Кефал. Не доверяя предателю-подслушнику, она решилась собственными глазами убедиться, справедливы ли слова его, прежде чем милого обвинить в измене.

На другой день, лишь только пробудилась румяная заря, Кефал вышел в лес на охоту. Опять стал призывать он Авру, как вдруг услышал чей-то глубокий вздох. «Приди ко мне, радость моя!» — продолжает Кефал, и вот тихий шелест послышался в кустах. Кефалу показалось, что в кустарнике скрывается дичь, и метнул он в ту сторону свое не дающее промаха копье. «Горе мне!» — воскликнула Прокрида. Это была она! Копье попало ей прямо в грудь. Слышит Кефал голос своей верной супруги, без памяти бросается к ней и видит: Прокрида, полуживая, истекая кровью, вынимает из раны копье — свой собственный дар милому мужу. Бережно поднимает Кефал с земли супругу, берет ее на руки, перевязывает рану, останавливает кровь и молит милую не умирать, не покидать его, преступного. Обессилев и чувствуя близкую смерть, Прокрида с трудом промолвила еще несколько слов. «Нашей любовью, Кефал, богами света и смерти заклинаю тебя: не вводи ты Авру в нашу брачную горницу». Тут только Кефал увидел несчастную ошибку. Успокоил он супругу, да уж поздно. Вместе с кровью оставляют ее последние силы. Пока жива еще Прокрида, смотрит она — не насмотрится на мужа, будто хочет в уста его вдохнуть свою душу; но скоро вечная тьма покрыла ей очи.

Дедал

Потомок Эрехтея Дедал, величайший художник древности, прославился своими чудными произведениями. Далеко разнеслась молва о множестве сооруженных им прекрасных храмов и других построек, о его статуях, которые были так живы, что говорили о них, будто движутся они и видят. Статуи прежних художников имели вид мумий: ноги придвинуты одна к другой, руки плотно прилегают к торсу, глаза закрыты. Дедал открыл своим статуям очи, дал им движение и развязал руки. Этот же художник изобрел множество полезных для своего искусства орудий, каковы: топор, бурав, ватерпас. У Дедала был племянник и ученик Тал, своей изобретательностью и гениальностью обещавший превзойти дядю; еще мальчиком без помощи учителя изобрел он пилу, на мысль о которой навела его рыбья кость; затем изобрел он циркуль, долото, гончарный круг и многое другое. Всем этим возбудил он в дяде к себе ненависть и зависть, и Дедал убил своего ученика, сбросив его с афинского утеса акрополя. Дело огласилось, и чтобы избежать казни, Дедал должен был бежать с родины. Он убежал на остров Крит, к царю города Клосса Миносу, который принял его с распростертыми объятиями и поручил ему множество художественных работ. Между прочим, Дедал построил огромное здание, со множеством извилистых и запутанных ходов, в котором держали страшного Минотавра.

Хотя Минос дружески обращался с художником, но скоро заметил Дедал, что царь смотрит на него как на своего пленника и, желая из его искусства извлечь возможно больше для себя пользы, вовсе не хочет когда-либо отпустить его на родину. Как скоро увидел Дедал, что следят за ним и стерегут ею, горькая доля изгнанника стала ему еще тягостнее, любовь к родине пробудилась в нем с двойной силой; он решился убежать каким бы то ни было способом.

«Пусть закрыты для меня водные и сухие пути, — думал Дедал, — передо мной небо, в моих руках воздушный путь. Всем может завладеть Минос, только не небом». Так подумал Дедал и стал размышлять о неизвестном дотоле предмете. Искусно стал он прилаживать перо к перу, начиная с самых маленьких; в середине связал их нитками, а внизу слепил воском и составленным таким образом крыльям дал небольшой изгиб.

В то время когда Дедал был занят своим делом, сын его Икар стоял возле него и всячески мешал работе. То, смеясь, бегал он за летавшими но воздуху перышками, то мял желтый воск, которым художник прилеплял перья одно к другому. Изготовив крылья, Дедал надел их на себя и, взмахнув ими, поднялся на воздух. Пару небольших крыльев сработал он и своему сыну Икару и, вручая их, дал ему такое наставление: «Держись середины, сын мой; если опустишься очень низко, волны омочат твои крылья, а поднимешься слишком высоко, солнце опалит их. Между солнцем и морем избери средний путь, следуй за мной». И вот прикрепил он крылья к плечам сына и научил его подниматься над землею.

Давая эти наставления Икару, старец не мог удержаться от слез; руки его дрожали. Растроганный, обнял он в последний раз сына, поцеловал его и полетел, а сын за ним. Словно птица, в первый раз вылетевшая из гнезда вместе с детенышем, боязливо оглядывается Дедал на своего спутника; ободряет его, указывает, как нужно владеть крыльями. Скоро поднялись они высоко над морем, и все сначала шло благополучно. Немало народу дивилось этим воздушным пловцам. Рыбарь, закинув свою гибкую удочку, пастух, опираясь на посох свой, земледелец — на рукоятку плуга, глядели на них и думали, не боги ли это плывут по эфиру. Уже за ними лежало широкое море, слева оставались острова: Самос, Патнос и Делос, справа — Лебинт и Калимна. Ободренный удачей, Икар стал лететь смелее; оставил своего руководителя и высоко поднялся к небу, чтобы омыть грудь свою в чистом эфире. Но вблизи солнца растопился воск, слеплявший крылья, и они распались. Несчастный отрок в отчаянии простирает к отцу руки, но воздух уже не держит его, и падает Икар в глубокое море. В испуге едва успел он прокричать имя отца, как жадные волны уже поглотили его. Отец, испуганный его отчаянным криком, напрасно озирается вокруг, напрасно ждет сына — лег у него сына. «Икар, Икар, — кричит он, — где ты, где искать мне тебя?» Но вот увидел он перья, носимые волнами, и все стало для него ясно. В отчаянии Дедал опускается на ближайший остров и там, проклиная свое искусство, бродит он, пока волны не прибили к берегу Икарова трупа. Похоронил он здесь отрока, и с тех пор остров стал называться Икарией, а море, поглотившее его, — Икарийским.