Съемка прошла, как и всегда в подобных случаях, удивительно скучно и безынтересно. Сквозь изобилующие пышной чепухой палаты нас провели в такую скромную комнатку, что скудость ее во всей виденной безрассудной роскоши смотрелась натурально театральной декорацией. Каковой она, все-конечно, и являлась. Здесь мэр, натужно изображая на своем страшном лице добросердечность, как-то путанно говорил о том, сколь сильно улучшится жизнь горожан, если они единодушно переизберут его на ту же должность. Но все время интервью, которое бесперечь прерывалось то необходимостью Стрижикурки заглянуть в листок с отпечатанным текстом, то звонками двух мобильных телефонов, то одновременно робкими и желчными советами вдруг появившейся жены, — под стать хозяину — бойкой и чванливой хрюшки в розовом кашемировом костюмчике, я улавливал какое-то подозрительное напряженное внимание своего визави. Он, точно распознавая меня, въедался своими колкими недоверчивыми глазками и все раздувал широкие ноздри, как бы подключая к некой диагностике еще и обоняние.

Через час, когда эта богомерзкая работенка была закончена, я с облегчением вздохнул, и направился было к Степану и Мите помогать собирать штативы и сматывать шнуры… Я уж подумывал, может, не дожидаться возвращения в студию, не подыскивать уютную минуту, а сейчас и выложить перед Степаном свой разговор с соседом морским волком, пусть даже желторотый ехидный Митя и посмеется… Да только тут-то, топоча мимо толстыми крепкими ножками и похрюкивая в телефонную трубку, как бы мимоходом Стрижикурка подскочил ко мне и так же походя, что никто и внимания не обратил, буркнул:

— Ну, что, все нормально?

— Очень хорошо, — поддержал я его.

— Тогда пусть твои тут складываются, а я, пошли, картины тебе покажу. Ты же культурный человек, тебе должно быть интересно.

Как-то все внутри меня напряглось: ничего хорошего для себя от внимания этого существа мне ожидать не приходилось.

— Да-да, конечно, — отвечал я, — очень интересно.

Мы прошли через две светлицы неопределенного назначения и оказались в сравнительно небольшой и по-своему уютной комнате, служившей то ли кабинетом, то ли курительной комнатой, а, может быть, — игорным залом. Во всяком случае здесь было все: и приличное собрание книг в красивых переплетах, и обтянутые зеленым сафьяном уютные кресла, и пепельница из огненного опала с инталией по середине, и бильярдный стол, и карточный, был здесь и камин, облицованный ляд-жвардом, густосиним с золотистыми блестками колчедана. Стены же, там, где не было книжных шкафов, почти сплошь были увешаны картинами, большими и маленькими. Здесь не было ни одной работы старых мастеров, да и вообще большую половину коллекции составляла ядовитая мазня местных умельцев. Впрочем, подчас можно было высмотреть вполне грамотное, а, может быть, и талантливое полотно. Да, не могло остаться незамеченным значительное количество в сюжетах обнаженной натуры.

На какой-то быстролетный миг я даже взгрустнул о своих забытых и своих ненаписанных полотнах, о настоящем деле, которому я так бездарно изменил, но боль, навестившая сердце, оказалась слабой и какой-то далекой, словно и не моя, точно я очень давно прочитал о ней в чудесном, но слишком уж старомодном романе.

— Присаживайся, — указал на кресло мясистой ручкой хозяин. — Не скажу «садись», сесть, как говорят, все мы успеем.

Я отвечал улыбкой его тюремной шутке, насколько мне то удалось.

— Ну, как у вас там на телевидении? Деньги платят? — опять выжидающе оскалился Стрижикурка и оглянулся на прикрытую дверь.

— Что-то платят, — отвечал я.

— Да? — он подергал своим длинным и широким носом, пострелял в меня жесткими беспокойными глазками и вновь оглянулся на дверь. — Ну, а это… Как, там, коллектив…

Мэр Стрижикурка, несомненно, очень нервничал и было видно, что он ужасно торопится, точно острожник, которому дана одна только минута, чтобы стакнуться, сговориться о побеге. Я озадаченно наблюдал за ним.

— Так что там… людей у вас много? — продолжал путаться в словах мэр. — Бабцов, наверное, полным-полно, да? — он напряженно хохотнул. — Нормально работать, да? У вас же там классных баб выбирают…

И тут все встало на свои места. Зажатый обстоятельствами хряк Стрижикурка порывался обмануть судьбу и вырвать у нее еще один клочок удовольствия. Казалось бы уж у кого-кого, а у этого субчика было видимо-невидимо возможностей за свои миллионы обеспечить себя какими угодно дамами, бабами, тетками и барышнями, коль скоро он нуждался в прелестях, отличных от прелестей его хавроньи-жены. Но, оказывается, не тут-то было: обстановка предписанная ему, законы его окружения и сам уклад жизни не предполагали обилие сексуальных впечатлений. А я, надо быть, должен был помочь ему в разрешении такой деликатной и закомуристой проблемы. И тут я ощутил приближение какого-то значительного события, которое еще не обозначилось и только как сквозь сон угадывалось в тумане будущего. Будто и не я осмысливал дальнейший разговор с этим любострастным хряком, словно кто другой выбалтывал вместо меня заготовленные наперед слова:

— Да, есть у нас девчонки видные, — опрометью несся я в будущность.

— А-на-то-лий И-ва-нович, — послышался из-за двери требовательный женский голос, от которого Стрижикурку так и затрясло, — мальчики уже ухо-дят.

Открылась дверь. Проем заняла приземистая круглая розовая фигура.

— Толик, ты должен…

— Я ничего не должен. Не видишь, я важные вопросы решаю, — отрезал Стрижикурка так, что розовая фигура удалилась, прикрыв за собой дверь.

— Короче, — всем корпусом развернулся он ко мне, — сейчас мы не поговорим. Но ты понял?

— Что ж не понять? Но для этого нужен еще один человек, мой приятель. Он может поставлять каких угодно девиц, причем стопроцентно надежных.

Я говорил, как пел, сам не понимая, откуда у меня берутся эти слова.

— Еще один человек? — не обрадовался Стрижикурка. — Не-ет… Хотя… Надежных, говоришь? Лучше, чтоб замужние были, ну, и… Ладно, вот тебе телефон, — он сунул мне визитку, — это здесь. Я со своей командой, — кивнул на дверь, — в другом месте живу. Здесь так, иногда бываем. Здесь все и решим.

— А-на-толий И-ва-нович, — вновь едко затянула благоверная Стрижикурки, и мы двинулись к выходу.

Сам не знаю, что такое говорил я Стрижикурке, какого такого приятеля прочил ему в поставщики камелий, говорю же, я точно выбалтывал давно заготовленный текст. Но, только перешагнул порог того пестрого чертога, — как в один миг позабыл и сластолюбивого хряка, и все свои обещания. Теперь мне представлялись одни только первородные морские дали да прекрасное в одиночестве своем закатное солнце над ними, да еще, может быть, стайки сумасбродных летучих рыб.

Вероятно, после того мы заезжали снимать еще какую-нибудь дрянь (редко в день выпадала одна только съемка), какие-нибудь паласы или тефалевые сковородки. Когда же ближе к вечеру наша съемочная группа наконец-то вернулась в студию, все ее небольшие площади были пусты и безмолвны. Оператор Митя еще по дороге встретил по-весеннему прыткую дикторшу Надю из отдела новостей, озабоченную поиском помощника для того, чтобы задвинуть в ячейку стеллажа телевизор; да так и ушел с ней, надо думать, задвигать телевизор.

Как обычно утомленные, помятые муторным съемочным днем, мы молча сидели вдвоем со Степаном за колченогими столами друг против друга у обшарпанных желтоватых стен с букетами пыльных поддельных листьев, переводя дух. Крепко воняло застоявшимся табачным дымом, но, казалось, не было сил, чтобы добраться до запечатанной кем-то форточки. Это могло продолжаться сколько угодно долго, и я решился заговорить:

— Ну что, Степан, побывал я у своего соседа, морехода, и все узнал… Не все, может быть, но этого достаточно, чтобы начать…

— Что начать? — непонимающе воззрился на меня Степан.

— Как, что? — в свою очередь удивился я, впрочем, мое удивление не продлилось долго: я прекрасно знал, что в конце рабочего дня бывает очень трудно шевелить мозгами. — Помнишь, мы говорили, что совсем неплохо было бы зафрахтоваться на какое-нибудь судно… Как бы, перемена обстановки, событий… Ну, и подзаработать тоже.