“Именно это мне и хотелось бы выяснить, прежде чем перебираться на корабль. Я непременно разъясню все обстоятельства”.

Подобная комиссия была довольна затруднительна, но я не люблю неясных положений и посему сразу же отправился к графу. Его Превосходительство оказался занят бумагами и просил подождать одну минуту. Эта минута длилась добрых два часа, по истечении которых я увидел выходящего из кабинета польского посланника в Венеции г-на де Лольо, знакомого мне по Берлину.

— Что вы делаете здесь? — спросил он.

— Жду.

— Не аудиенции ли у адмирала? Он сейчас весьма занят. Я имел возможность убедиться в этом за два последних часа.

Тем не менее, являлись новые посетители, и их принимали. Столь откровенная неучтивость возмутила меня. По прошествии четырёх часов сидения моего в приёмной, адмирал вышел в сопровождении свиты и на мою просьбу об аудиенции, ожидаемой с самого утра, ответствовал приглашением к обеду. Я был пунктуален и явился к столу, за которым гости сидели без разбора чинов и званий. Меня крайне удручило то, что обедавших было вдвое больше, чем поставленных кувертов. Нам с соседом даже пришлось есть какое-то блюдо из одной тарелки. Никогда ещё более дурные кушанья не подавались более прожорливым сотрапезникам. Вино отдавало морской водой, а все блюда были безнадёжно испорчены. Разговор превосходил худший из кошачьих концертов, в нём слышались все варварские наречия, распространённые от берегов Невы до подножия Балкан. Орлов для возбуждения у гостей аппетита время от времени выкрикивал: “Ешьте же!” И гости принимались давиться. Сам он ни к чему не притрагивался и был занят тем, что делал пометки карандашом на письмах, которые тут же читал. На десерт подали ром и водку, и сии напитки вызвали блеск в глазах обедавших варваров. После кофе граф увлёк меня к окну, и вот слово в слово наша короткая беседа:

— Ну, мой друг, ваши вещи уже на корабле? Мы отправляемся завтра.

— Позвольте мне, ваша светлость, спросить, какие обязанности вы предполагаете поручить мне?

— Я ничего не могу предложить вам. Вы будете следовать как друг.

— Я высоко ценю сию благосклонность и почту за честь любое назначение, которое могло бы доставить мне случай защитить вашу особу даже ценой собственной жизни. Но одно расположение Вашего Превосходительства не приблизит меня к делам экспедиции. Я не желаю, чтобы меня считали нахлебником, который в лучшем случае способен развлекать вашу свиту шутками. Мне необходимо занятие, дающее право носить ваш мундир.

— Это невозможно! Рассудите сами, мой милый, куда я вас дену?

— Поручите мне дело и увидите! Я не трус и, может быть, не лишён некоторых талантов. Кроме того, я бегло говорю на языке той страны, куда вы отправляетесь.

— Я решительно не в состоянии предложить вам какое-нибудь занятие.

— В таком случае мне остаётся лишь пожелать Вашему Превосходительству удачи. Я же поеду в Рим. Желаю также, чтобы у вас не было причин раскаиваться! Ведь без моей помощи вам никогда не пройти Дарданеллы.

— Что за предсказания! Уж не оракул ли вы, или, может быть, пророк?

— И тот, и другой.

— Что ж, посмотрим, почтенный Калхас!

На следующее утро русская эскадра подняла паруса и вышла в море.

Я предполагал провести несколько дней в Риме, однако, узнав, что там находится мой братец-аббатик, поспешил уехать в Неаполь. Первым человеком, которого я встретил в этом городе, был кавалер Гудар, знакомый мне ещё по Лондону. Он уже давно обосновался в Неаполе и занимал весьма импозантный особняк. Гудар женился на своей прежней любовнице — красивой ирландке Саре, прислуживавшей когда-то в трактире и довольно близко мне знакомой.

Сара Гудар разительно переменилась: сдержанные и непринуждённые манеры, наряд знатной итальянской дамы, так что я с трудом узнал её. Она приняла меня учтиво, но с холодностью. За обедом сидело тридцать персон, все они были иностранцами самого высокого ранга. Я насчитал трёх князей, восемь герцогов и семь маркизов. Остальные — бароны или, по меньшей мере, кавалеры. Все европейские ордена блистали за столом, во главе которого восседала мадам Гудар. Как ни странно, эта высшая аристократия ездила к Гудару, в то время как его жена нигде не появлялась. Старый плут посвятил меня в свою тайну, признавшись, что живёт только благодаря игре. Фундаментом его благополучия были фараон и бириби.

— Если судить по твоей обстановке, ты сильно выигрываешь.

— Входи в долю и узнаешь сам!

Я принял его предложение, которое обещало моему кошельку столь необходимый улов. В тот же вечер я сделал крупную ставку. Собралось многочисленное общество, и на сукне лежало более шестисот унций. В час ночи банк лопнул из-за подлога, поскольку банкомётом был отъявленный шулер граф Медини. Оставшись наедине с Гударом и этим графом, я объявил первому, что требую возвратить мои деньги. Гудар велел Медини удовлетворить меня, но тот посоветовал ему выйти охладиться.

— Договаривайтесь, как хотите, — сказал я Гудару, — но если не вернёте мои деньги, я объявлю вам смертельную войну.

Когда я уже шёл к дверям, Сара подозвала меня и сказала:

— Мой муж неправ, а этот Медини просто шулер. Соблаговолите подождать, сегодня у нас совершенно пусто, но в ближайшее время мы ожидаем кое-какие доходы, и вы будете удовлетворены.

— Единственная возможность удовлетворить меня — это незамедлительно возвратить деньги, мадам. В противном случае моей ноги не будет в вашем доме, который есть ничто иное, как притон головорезов.

Неожиданно Сара сняла со своей руки великолепное кольцо, стоившее, вероятно, вдвое больше моей ставки, и предложила его в качестве залога. Я взял драгоценность, галантно поклонился и вышел.

За все четыре раза пребывания моего в Неаполе город сей явился театром самых блестящих моих успехов. Но ежели бы сегодня вздумалось мне отправиться туда, несомненно, я умер бы от голода. О, жестокая фортуна, сколь беспощадна ты к старости!

Я поехал в Рим, намереваясь полгода посвятить отдохновению и литературным трудам. По приезде я нанял небольшую квартиру насупротив испанского посольства, ту самую, где двадцать восемь лет назад жил учитель, дававший мне уроки на деньги кардинала Аквавивы. У моей хозяйки была дочка шестнадцати лет, которую я счёл бы привлекательной, если бы не обезобразившая её оспа. Сия ужасная болезнь лишила девицу левого глаза, заменённого фальшивым, что лишь довершало уродство. Я отвёл сие несчастное создание к некоему Тэйлору, английскому хирургу и за шесть цехинов он приспособил ей фарфоровый глаз. Милосердное моё деяние было принято маленькой Маргаритой за объяснение в любви, о чём я узнал лишь много позже.

Имея три тысячи цехинов, не считая открытого счёта у банкира Беллони, я мог жить в Риме со всей видимостью достатка. У меня были рекомендательные письма к венецианскому посланнику синьору Эриццо и сестре сего дипломата герцогине Фиано. Эти знакомства дали мне доступ и в другие дома, благодаря чему надеялся я приблизиться и к старинному моему покровителю кардиналу де Берни.

Однажды утром явился ко мне просить подаяния какой-то обтрёпанный аббат, и к величайшему своему изумлению узнал я в нём моего брата.

— Зачем ты уехал из Венеции?

— Меня вынудила бедность.

— И тебе лучше живётся в Риме?

— Но раз уж я отыскал тебя, любезный брат, у меня ни в чём не будет нехватки.

— Ты ошибаешься, мой друг. Я не богат и не намереваюсь поощрять твоё бездельничество. Разве у тебя нет никаких средств?

— При мне мои таланты.

— Какие же?

— Я могу служить мессу и обучать родному языку.

— Ты — учитель итальянского в Италии!

— У меня уже две ученицы, дочери моего трактирщика.

— И ты смеешь являться перед сими девицами в подобной одежде? Несчастный! Возьми этот костюм и рубашку.

— Превосходно! Но мне нужно ещё и денег.

— Убирайся к чёрту, ты ничего не получишь.

Выйдя от меня, сей бездельник отправился к герцогине Фиано, которая приняла его из одного только любопытства. Он умолял её принять в нём участие, жалуясь, что я бросил его на произвол судьбы, и сия дама обещала ему вспомоществование. Вообразите мой конфуз, когда она завела об этом речь. Я просил её, как милости, не тратить попусту время на этого повесу и пересказал все его мошенничества и проделки со мною. Благодаря моему вмешательству, двери сего дома закрылись для него, но он сумел втереться во многие другие. Всякий встречный говорил мне о нём и старался заступиться за него. Сам он даже откопал аббата Гуаско, обитавшего на третьем этаже возле Trinita del Monte.[6] Сей последний явился с увещеванием, что мне должно быть стыдно бросать своего брата на римской мостовой. Засим он предложил, чтобы я обеспечил его существование, выдавая ему каждодневно три паоли. “Чёрт с ним!” — отвечал я и согласился. Я передал аббату Гуаско небольшой запас вещей и обещал регулярно платить просимый пенсион, который составил почти девять экю в месяц. При моём неверном положении это было всё, что я мог сделать.