Вам нечего бояться, мистер Камастра. Я не предлагаю ничего незаконного. Уверяю вас, вы только выиграете, если воспользуетесь моими услугами.
— Эл, ну что же ты? — нетерпеливо звала его Бетти Каролина.
Голос звучит вполне дружелюбно. Тело, скованное мгновенным параличом, снова ожило, и только завораживающие глаза все не выпускают его. Колдун!
Еще секунда — и вы пойдете танцевать с вашей прелестной супругой, мистер Камастра. Я хочу, чтобы вы усвоили одно: причинить мне вред вам не удастся. Так что лучше будем друзьями. Такими же добрыми друзьями, какими уже стали я и Розмари.
Большой Эл сам не заметил, как очутился на танцплощадке. Бетти Каролина положила ему руку на плечо, и они закружились под грустную мелодию вальса. Краем глаза он видел Розмари, стоящую рука об руку с молодым человеком, в чьей внешности не было ничего необычного. Но и на расстоянии Большой Эл чувствовал его гипноз.
После окончания юридического факультета в Гарварде я всесторонне изучил разветвленную деятельность организации, возглавляемой вами и вашими сицилийскими коллегами. К примеру, мне известны все детали совместной операции пяти кланов в Нью-Йорке. Известно и то, что некий Джо Порке, или Поркаро из клана Фальконе, на днях подложит вам свинью. Но об этом после. А теперь танцуйте, мистер Камастра. Вечер удался на славу.
17
ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА
Несмотря на противодействие Дона, я не прерывал общения с Дени. Телепатическая речь мальчика развивалась с каждым годом, а моя собственная также значительно улучшилась благодаря нашим контактам (прежде нам с братом и в голову не приходило, что можно переговариваться на таком большом расстоянии).
Дени впитывал знания, точно одушевленный компьютер, и вскоре я понял, что мне уже нечему его учить. Правда, небольшое, но важное поле наставнической деятельности у меня оставалось, так как мой племянник совсем не разбирался в человеческих взаимоотношениях. Временами он казался мне маленьким гуманоидом, напичканным сведениями о Земле, ее науке, культуре, населении, но не вполне понимающим ее обычаи. Я поневоле вспоминал Странного Джона, которого точно так же озадачивали повадки нормальных людей. Нет, Дени, конечно, не был безжалостным отщепенцем, подобно запавшему мне в душу литературному персонажу, но мотивы человеческих поступков, и в особенности их иррационализм, нередко ставили его в тупик. Этот блестящий ум имел, на мой взгляд, одну ущербность: чрезмерное пристрастие к логике в сочетании с детским максимализмом. Я понимал, что было бы глупо формировать сознание Дени на основе этических или теологических постулатов; он должен создать для себя систему нравственных ценностей, наблюдая за поведением других, анализируя, оценивая добро и зло не только в социальном, но и в личностном плане. А проще говоря, обсуждая все это со мной.
Оглядываясь на свой педагогический опыт с высоты прожитых ста сорока лет, я говорю себе: хорошо, что я не осознавал взятой на себя ответственности, иначе никакой Призрак не заставил бы меня этим заниматься.
С рождением в 1970 году брата Виктора Дени смог вздохнуть свободнее. Второй сын был красавчик, точная копия отца; Дон с ним носился и мало-помалу снял запрет на мое общение с Дени. Конечно, не обошлось тут без помощи Солнышка. Тут я снова стал проводить все свободное время с племянником. Местом встреч мы избрали старый дом на Второй улице, где по-прежнему обитал престарелый дядюшка Луи с детьми Элом и Маржи, которые пока не обзавелись семьями.
Но через три года пришла пора отдавать Дени в школу, и тут разразился новый кризис. Я долго обивал пороги (пришлось даже прибегнуть к несильному принуждению) и наконец выбил для Дени частичную стипендию в Нортфилд-Холле, престижном частном учебном заведении для особо одаренных детей. Однако Дон вдруг уперся. Я догадывался, что он на мели. Пристрастие к спиртному неизбежно отразилось на работе, и брата все время обходили с повышением жалованья. К тому же Солнышко была опять беременна — доктор Лаплант предсказывал двойню. При таких обстоятельствах даже неполная плата за обучение оказалась Дону не по силам, но он заявил, что дело не в этом, а в слишком либеральной и светской ориентации Нортфилда — дескать, это совсем не в духе традиций нашей семьи. В обсуждение Дон втянул всю родню. Мы разделились на два лагеря: те, кто хотел блага Дени (я, Солнышко, Эл и Марджи), и те, кто считал, что истинный католик, будь он хоть семи пядей во лбу, не может учиться в безбожной, левой школе для богатых сынков (Дон, дядюшка Луи и еще двадцать пять кузенов, дядьев, теток, их мужей и жен).
Напрасно я уверял их, что насчет религиозного воспитания Дени лично договорюсь с католической церковью Нортфилда. По глубокому убеждению Дона, раз церковно-приходская школа в Берлине сгодилась для него самого, значит, сгодится и для его старшего сына. Тогда я вызвался взять на себя часть расходов, Дон решительно отверг мое предложение. Более того — сорвал мою последнюю попытку выбить для Дени полное обеспечение, самолично позвонив в Нортфилд. После его звонка директор школы умыл руки в деле «этих вздорных канюков».
Мнения Дени, разумеется, никто не спрашивал.
Устав от этой свары, я отправился на выходные в горы. Обычно, лазая по горам, я восстанавливаю душевное равновесие. (Теперь мне известно, что подобным образом поступают многие «мета». Должно быть, это чисто инстинктивное стремление подняться над стенами и другими преградами, что держат ум точно в тисках, стремление приблизиться к свету, к небу, где бренные заботы уходят, покрываются голубоватой дымкой. Нет, я и не думал молиться на горе — я не столь набожен и, скорее, стану вопить из глубин!) А к солнцу карабкаюсь, чтобы согреться, его энергия вливается в меня, пронзает каким-то магическим жезлом, когда я стою на вершине; с гор я всегда спускаюсь другим человеком, и даже Земля, по которой ступаю, странным образом преображается.
В тот августовский день я забрался на Гусиный Глаз — гору высотой в тысячу сто семьдесят метров, висящую прямо на границе Нью-Гемпшира и Мэна. Едва достиг вершины, послал телепатический привет моему Дени, дабы разделить с ним свой восторг. Уже два года он просился со мной в горы, но Солнышко говорила, что ему еще рано ходить в такие походы — слишком мал и хрупок. Я с неохотой соглашался и брал с собой Дени мысленно; он мне потом говорил, что это почти так же здорово.
Насытив его своими ощущениями, я спросил: Что делаешь?
Пеку ТОРТ. Да, сам, под маминым присмотром, папы нет, смеяться некому, он пошел покупать себе подарок ко дню рождения, подвесной мотор для лодки, и Виктора взял с собой, а мы с мамой печем торт с сюрпризом, только папе не говори.
Ох, совсем забыл, завтра же двенадцатое августа, мне двадцать восемь, как твоему папе.
(Отчаяние.) И ТЕБЕ ТОРТ?!
Смех. Ну, мне в походе только торта не хватало! Завтра на мою долю свечку зажжешь и пропоешь: «С днем рожденья тебя».
Ой, надо торт вынимать! Пока, дядя Роги!
Пока, Дени, вечером поговорим.
Он бросил меня и вернулся к своему кулинарному опусу, по-видимому торопясь закончить его до прихода отца. Дон непременно поднял бы его на смех за такую «бабскую работу». А как типично для моего брата взять трехлетнего любимца Виктора и пойти покупать себе дорогой подарок! Нет, чтобы отложить деньги на образование Дени!
Я тихо выругался. Если б только плата за обучение в Нортфилде не была так чертовски высока! Если б великий штат Нью-Гемпшир не вычеркнул из бюджета субсидии на обучение одаренных детей! Если б местная католическая школа не была так ортодоксальна! Сестра директора обещала подумать относительно специальных курсов для Дени, но осталась непреклонна в том, что его надо посадить в первый класс, как всех прочих шестилеток, «дабы привить ему общественные и трудовые навыки».
Дени уже знает гораздо больше меня, а каково было бы мне теперь сесть за парту с первоклашками! Боже правый!