П. И. Балашов. Скала Дивного острова с южной стороны

х х х

В годы правления отца Дамаскина Валаам практически на долгие годы становится еще и натурным классом петербургской Академии Художеств. К великому моему сожалению, тема эта почти не отражается в монастырских монографиях о Валааме А ведь это значительное явление в истории русской культуры.

Как и все замечательное в истории культуры и науки начинается поначалу совершенно незаметно для современников, так и это явление начиналось на Валааме незаметно и как бы даже случайно.

В конце июня 1856 года прибыл на остров петербургский художник-график Петр Иванович Балашов. Появился он в монастыре без чьего-либо приглашения, по собственному желанию. Даже в книге регистрации монастырской гостиницы запись сделана была: «Александр Балашов, петербургский мещанин, художник». Подпись. И все.

П. И. Балашов. Никоновский залив

Искусствоведам на эту запись молиться надо! Балашов прожил на Валааме два месяца. Ежедневные прогулки по Валааму, по островам, благо с лодкой проблем никогда не было. Много ли аксессуаров у графика: альбом под мышкой, карандаши в кармане. Ежедневно, даже в дни ненастные, усердно работал на натуре. Ведь какова натура! Никто особого внимания на чудака-художника не обращал. Ну, рисует и рисует, и Бог с ним. Купеческие отпрыски, вон, водку пьют в кустах да курят. Вот забота-то. А этот тих, незаметен, ведет себя праведно: ну, и пусть.

П. И. Балашов. Монастырь с южной стороны

Так бы, может быть, и остался незамеченным визит молодого графика и в монастыре, и в истории культуры русской. Но в день отъезда Балашов забежал к Дамаскину попрощаться и персонально поблагодарить за гостеприимство, ему оказанное. Благодарность художника Дамаскин принял сдержанно, благословил на счастливую дорогу и, уже прощаясь, обронил: что же, мол, рисунки-то что же не показал? Балашов поспешил в гостиницу, и через полчаса на стол настоятелю легла объемистая папка в 214 листов. Дамаскин подивился плодовитости молодого рисовальщика, открыл папку и углубился в содержание. Он не спешил, внимательно разглядывал лист, брал другой, возвращался к предыдущему, углубленно молчал. Петр начал беспокоиться, до отхода парохода оставалось совсем мало времен», но торопить настоятеля не смел. Вдруг Дамаскин захлопнул папку, поднял на художника глаза, внимательно и как бы недоуменно посмотрел на него, словно только что увидел, и непререкаемо изрек: «Поедешь следующим пароходом, а папку оставь у меня, зайдешь ко мне завтра после обедни». Спорить было бесполезно. Балашов остался.

П. И. Балашов. Скала близ Никонова залива с западной стороны

На следующий день в назначенное время он появился перед игуменом. Папка его лежала на столе закрытой, а слева от нее небольшая стопочка рисунков, как оказалось впоследствии. 29 листов. «Это, — Дамаскин положил руку с четками на папку, — возьми, а то, — он постучал перстом по стопке рисунков, — давай, чадо, издадим в Петербурге отдельным альбомом». Он помолчал, долгим взглядом еще раз окинул Балашова: «На кошт монастыря». Балашов согласился. Правда, альбом его гравюр был издан только в 1863 году.

Интерес к Валааму пробужден был первыми же пилигримами из братии художнической. И был он настолько велик, что весной 1858 года в Академии Художеств началась буча.

В конце июня 1857 года еще один студент Академии Художеств, Михаил Клодт, отправился на Валаам. Два месяца упорной работы на этюдах. Дамаскин, со своей стороны, создал для юного художника условия просто комфортные, если, конечно, можно употребить это понятие к монастырю. Тем не менее: лучший номер в гостинице, к его услугам всегда лодка (с гребцами!), лошадь под седлом и никаких запретов. Посещай все, что тебе угодно. Этому дивились даже в монастыре. Братии невдомек был далеко идущий замысел настоятеля. А Дамаскин знал, то делал. Художники, буде их ласково примут на Валааме, преумножат славу монастыря и красоты острова в своих творениях.

Под осень Михаил вернулся в Петербург и в мастерской приступил к экзаменационной работе. Сдать ее нужно было профессорам к концу сентября. Непосвященным замечу: картина эта должна была стать отчетом о летней практике, экзаменом по ее результатам. Через месяц работа была завершена. Назвал Клодт ее скромно, безо всяких затей: «Вид на острове Валааме» — и 2 октября она была предъявлена членам высокой комиссии. Сокурсники, да и сам автор с волнением ожидали: чем же все закончится? Изумлению молодых живописцев не было предела, когда совет объявил: «"Вид на острове Валааме" Михаила Клодта — золотая медаль!» Вот это был успех.

Но академики и не знали, что подпиливают сук, на котором воссели. Зимой в академии началось движение: «Студентам пейзажного класса — Валаам!» К весне педагоги смирились, и 28 июня 1858 года на палубу парохода «Св. Сергий» взошла шумливая компания молодых бородачей, с баулами и этюдниками наперевес. Богомольное сообщество на палубе с неприязнью поглядывало на эту, несколько эпатирующую публику, компанию. Ах, знали бы вы тогда, уважаемые пассажиры, что рядом с вами — будущая гордость и слава русской пейзажной живописи! Через 20 лет — столпы, через полвека окажется, что основоположники!

А тогда студенты-третьекурсники во все глаза глядели на невские берега, настороженно всматривались в суровую грандиозность стен и башен неприступной государевой тюрьмы Орешка — Шлиссельбурга, восхищались просторами Ладоги. Плоское однообразие Коневца, где остановились на ночевку (а тогда пароходы ходили только в светлое время суток), не привлекло внимания юных живописцев. Но зато Валаам!

Валаам восхитил еще на подходе. Издали увидев сияющий, как серебро, шатер Никольской церкви, замерли в радостном ожидании чудес, что преподнесет им остров. Спустя неделю юный Шишкин (он, кстати, являлся тогда, как сейчас принято говорить, неформальным лидером молодой когорты) напишет отцу в Елабугу: «Живописен Валаам в высшей степени!!!» (Это он поставил тогда три восклицательных знака.) Началась упорная работа. На этюдах каждый божий день. Никаких «отгулов» и отлыниваний.

Павла Джогина влекли к себе более ансамбли архитектурные, отраженные природными ландшафтами. Александр Гине исхаживал километры побережья, его привлекали пейзажи с видами на просторы озера. Ваня Шишкин ходил по дебрям. Его уже и тогда манила к себе дремучесть лесов, неприступность скал, романтика глухоманей.

По осени, уже в Академии, случилось непоправимое. Живописные работы Ивана Шишкина совет Академии «не заметил», но, к всеобщему изумлению всей академии, три рисунка (пером черной тушью на белой бумаге) наградил большой серебряной медалью. Они и сделаны-то были для себя, для души. Крамской, что б ему, надоумил их выставить. Огорчению Шишкина не было предела: в нем не признавали живописца! «Записали» в графики! Что же теперь — в граверный класс? А там всю жизнь «париться» на Монетном дворе? И то хорошо, ежели возьмут туда. Было от чего расстраиваться. Но тогда никто еще не ведал той степени упорства, что заключена в этом юноше, елабужском мещанине купеческого звания. Знали бы все они, чего ему стоило получить благословение отца на поездку в Петербург, в Академию! Присмотрелись бы повнимательней. Но ничего, он еще им докажет!

Лето 1859 года проведя вновь на Валааме, осенью Иван привез в академию работу, в достоинствах которой уже никому не пришлось сомневаться. — «Сосна на острове Валааме». Золотая медаль. Знай наших, елабужских! На следующий год Шишкин, уже дипломант, вновь на острове. Хотя и нашлись советчики: «Ваня, для диплома Валаама может быть недостаточно. Смотри, не промахнись. Смени тематику». Не на того напали.

Он упорно работает два месяца, благо, натура была найдена еще в прошлые годы. Но на сей раз работает не каждый день, только в дни солнечные и с утра. То место, которое запечатлится навечно на его холсте, должно было, по его мнению, изобиловать игрой света и тени. Он своего добился. «Местность Кукко на Валааме» — дипломная его картина — получила безоговорочную высшую награду — большую золотую медаль. И, как следствие, высокое звание «классного художника». Он получал право исполнять, если они будут, заказы императорского двора! А попутно совет решил-таки отправить уже Ивана Ивановича (заметьте, а не Ваню) за границу. Три года в южной Германии не прошли бесследно. Через семь лет после окончания Академии, в начале августа 1867 года, на землю Валаама ступает уже не Ваня, и даже не Иван Иванович — профессор Шишкин! Между прочим, весьма забавно и примечательно! В книгах регистрации монастырской гостиницы (хранятся они в архиве Нововалаамского монастыря в Финляндии) мне удалось найти шишкинские автографы и записи о его пребывании. Первая запись гласила: «Иван Шишкин, елабужский мещанин, студент». Подпись. Запись 1859 года (это после «серебра» за рисунки): «Иван Шишкин, не классный художник». В слове «не классный» я усмотрел не официальное звание, а некую жалобу, огорчение молодого художника, состояние его души. Запись 1860 года (это после первого «золота»): «Иван Шишкин, классный художник». Звание классного официально он получит только в октябре, после диплома, здесь торжество самоутверждения! А вот запись 1867 года была уж лаконичней некуда: «Профессор Шишкин». Подпись. И все. Что тут рассусоливать, если я уже профессор!