Ворон вошел в восходящий воздушный поток, и с высоты его взгляду открылся вид бирюзового залива Гвадалквивир, лежащего далеко на севере. За заливом возвышались Темные Горы, населенные дикими фирвулагами. Птица легла на крыло, снизилась и заскользила к дому, к уютной расселине реки Хениль. Каменные дрозды и славки заливались приветственными трелями. В реке плескалась упитанная кумжа. У входа в логовище ворона, как обычно, поджидали друзья. Выдра с рыбкой-гостинцем. Косуля со своим олененком, готовая поделиться сладким молоком. Желтая панда с принесенными из самой долины нежными побегами бамбука. Белка и древесная крыса с орехами и мучнистыми клубнями. Карликовый мастодонт, радостно размахивающий веткой с лоснящимися бордовыми плодами.
Встав перед ними, Фелиция улыбнулась и показала золотой торквес:
— Видели? Еще один!
Рысь блаженно потерлась о голые ноги Фелиции. Остальные животные сгрудились вокруг, нежась в тепле ее ментального поля. Фелиция приняла все подарки: еду, гирлянды цветов, принесенные ткачиками, сухую ароматную траву, которую натаскали мыши и кролики, чтобы она сделала себе свежее ложе для сна.
— Спасибо! Спасибо вам всем, — сказала Фелиция, отпуская их после того, как ее друзья в полной мере насладились радостью встречи.
Солнце село, и из долины Хениль подул холодный ветер. Несколько певчих птиц остались, чтобы пением скрасить то время, пока Фелиция ментальным усилием разжигала костер и готовила ужин. Как часто случалось по вечерам, голоса дьяволов снова принялись за свое, изливая перед ней ложь, суля чудеса и напоминая о том, как они помогли ей, когда ей не хватило сил в одиночку вскрыть Гибралтарский перешеек.
Фелиция не стала обращать внимания на эти голоса, и вскоре дьяволы умолкли. Может быть, она и сумасшедшая, но не настолько, чтобы вести мысленный разговор в режиме дальней связи, который даст возможность засечь ее. Пусть только попробует кто-нибудь вычислить ее точное местоположение — будь то дьяволы из дальнего далека, Эйкен Драм или даже эта пустозвонка Элизабет! Фелиция знала, как спрятаться от них. (Она и Возлюбленного звала, лишь находясь высоко в небе, где никакая опасность ей не грозила.) Угли костра, на котором Фелиция готовила пищу, догорали. Она аккуратно прибрала участок перед своей пещерой, служивший ей верандой, а потом минутку молча постояла под наливающимися светом звездами. Хорошо, что дожди почти прекратились. Цветы в ее волосах, начав увядать, усилили свой аромат, и это тоже было хорошо.
Фелиция взяла золотой торквес Фиана и вошла под своды пещеры в теле горы. Она могла прекрасно видеть в густой как смоль темноте, но ей хотелось полюбоваться на свое сокровище в наиболее выгодном для него свете, поэтому она подняла вверх два пальца и вызвала яркое психоэнергетическое пламя. Каменные стены со слюдяными прожилками заискрились, внутри карстовая пещера была совершенно сухой. Сразу за спальным местом ход в глубь пещеры преграждала многотонная каменная плита. Фелиция небрежно махнула в сторону плиты торквесом, и та отодвинулась в сторону.
В небольшом гроте лежало золото, сваленное в кучи выше человеческого роста: сокровища Нибелунгов, собранные за четыре месяца упорных поисков. Когда-то все эти тысячи изящно сработанных ментальных стимуляторов охватывали шеи тану и их привилегированных прихлебателей из числа людей, усиливая скрытые способности мозга. Но теперь все эти гордые торквеносцы были мертвы благодаря вызванному ею потопу, тела их сметены с затопленной Серебристо-Белой равнины и расшвыряны на поживу пожирателям падали и самой Фелиции. Она обирала мертвецов, гниющих по мелководьям, и отыскивала скелеты, занесенные илом. А когда такая добыча оскудела, она начала охоту на имевших несчастье остаться в живых и стала отбирать золото у тех, кто слишком ослаб или не имел сил защититься от птицы, чье тело в длину превышало человеческую руку. Фелиция сражалась люто и в схватках этих удерживалась от применения метапсихических боевых средств. Клюва и когтей оказывалось обычно достаточно, чтобы одолеть павших духом одиночек, бывших некогда владыками Многоцветной Земли.
Фелиция швырнула свое новое приобретение в ближайшую кучу. Раздался лязг, шаткое равновесие кучи оказалось нарушенным, золотые торквесы поползли вниз и покатились во все стороны. Из-под груды драгоценного металла показался какой-то необычный предмет.
Фелиция легко подняла эту вещь, несмотря на ее солидный вес. Длинное Копье из отливающего золотом стекла, от его тупого конца отходил кабель и тянулся к украшенному самоцветами коробу с оборванными ременными креплениями. Фелиция поводила Копьем и нажала на одну из выпуклостей на рукояти. Безрезультатно. Пребывание в соленой воде разрядило энергетический модуль фотонного оружия, и оно бездействовало, как и тогда, когда Фелиция забирала его у настоящего Сиятельного Луганна, покоящегося у Могилы Корабля.
Потом безродный Лучезарный одурачил ее и умыкнул Копье, но потоп покарал самозванца. Теперь Копье снова принадлежало Фелиции — и на этот раз навсегда.
Она бережно положила свой трофей на золотое ложе, вышла из сокровищницы к своей постели из сухой травы. В полночь с горной вершины подул холодный ветер, и извечный кошмар Фелиции снова явился к ней. Но ближе к рассвету, когда у нее в ногах клубочком свернулась рысь, Фелиция уснула спокойным сном.
Остаток дня Кугал Сотрясатель Земли, сраженный своей утратой и надругательством, учиненным Фелицией, пролежал без чувств. Когда он наконец очнулся, близился вечер, и в наступавших сумерках к телу его брата стали подбираться какие-то мелкие твари. Чертыхаясь, Кугал отогнал их прочь и стал готовить похороны. Чистой одежды не было, и он повесил на шею Фиану единственное оставшееся украшение — массивный двусторонний медальон с изображением их общего герба.
Кугал отнес Фиана на берег, потом подтащил к воде рыбачью лодку. Пустив брата по волнам в последний путь, он преклонил колени на покрытых соляной коркой камнях и попытался пропеть Песнь. Но без помощи Фиана Кугал не мог вспомнить мелодию, поэтому он просто продекламировал текст. Ему мнилось, что далеко над водой он снова видит город в сияющей дымке. А Фиан по световой дорожке, проложенной заходящим солнцем, уплывал к этому городу в сшитой из шкур рыбачьей лодке. Его брат возвращался домой…
Прошло много времени, прежде чем Кугал сумел собрать последние остатки сил, и над водой прогремел его трансментальный голос: «Жди меня, Брат!»
И раздался мысленный ответ:
«Так вот ты где!..»
Скорбные фантазии развеялись, и Кугал вновь ощутил ужас. Он недвижно стоял, потрясение взирая на зарево на далеком морском горизонте. Теперь это был не жемчужный мираж, а зеленое, будто свет криптоновой лампы, сияние, режущее глаза и быстро набирающее яркость. Из светового пятна исходил трансментальный голос, изрыгающий в эфир грязную брань, обращенную на приватной волне к Кугалу:
«И какого же хрена ты прячешься в базальтовом ущелье, где только лягушки сношаются, а не выйдешь на открытое место, чтобы я мог тебя обнаружить? Мы услышали твой крик о смерти Фиана из самой Афалии!»
Из светящегося марева материализовался облаченный с головы до ног в светящиеся аквамариновые латы рыцарь-тану, восседающий на громадном халике, и плавно опустился на землю.
— Селадейр? Это ты? — Голос Кугала сел до сиплого шепота.
— Я, конечно, несчастный ты недоумок, дерьмовая твоя башка. Кто же еще? Я единственный из оставшихся левитантов, способный нести с собой другого. Если не считать, конечно, этого маленького золоченого засранца да ренегата Танна. Только уж они-то вряд ли явились бы спасать твою задницу!
— А я думал… мы с Фианом думали, чтя остались одни. Что больше никто не уцелел.
Свирепое старческое лицо с седыми бровями насупилось. Селадейр Афалийский провел неумелый психокорректорский зондаж пошатнувшегося сознания своего соплеменника.
— Великая Богиня, что за чушь! Но, учитывая твое состояние, подобные мысли меня не удивляют. Нам удалось спасти и других уцелевших, кто оказался в Авене или на европейском берегу. Скажи мне во имя Таны, как вас угораздило очутиться в Африке?