— Интересная мысль, — медленно проговорил Чес. — Ты полагаешь, они получают удовлетворение от самой охоты?

— Что-то вроде того. Поэтому они и перескакивают с одной жертвы на другую.

— Но если ты права, Черри, то такой мужчина никогда не должен жениться. Сама мысль о длительных, стабильных отношениях с одной женщиной должна вызывать у него слезы отвращения. В противном случае он невольно превратится в обманщика.

— Ты думаешь, это относится к твоему брату?

— Увы, это очень похоже на него. Что, если приготовить отличный мартини, крепкий и холодный? Заодно можно обновить стаканы.

Я приготовила нам коктейли — Чесу, как обычно, двойной — и, усевшись в новое кресло, повернулась к мистеру Тодду-старшему.

— А все-таки, почему Герман такой? Как ты думаешь?

Чес ответил не сразу:

— Трудно сказать. Все началось, когда он учился в школе. Еще там он начал задирать юбки. У него было прозвище — Бабник. Думаю, он даже гордился этим.

— Но почему, Чес?

— Психиатр — ты, а не я. Вот и скажи мне почему.

— Я слишком мало знаю Германа, поэтому могу только теоретизировать. Но ты — его родной брат, вы вместе росли. Так что ты должен знать ответ.

— У меня есть одно сумасшедшее предположение, — начал он. — А что, если все произошло из-за того, что Герм был абсолютным бездарем в спорте и в играх? У него чертовски плохой глазомер. Он не мог даже поймать мяч. Я же был очень спортивным, и вся моя энергия выливалась в физическую активность, особенно я любил бег. Я бегал по треку — мой брат бегал за девушками. В этом есть хоть какой-нибудь смысл, док?

— Гм, — сказала я. — Ты думаешь, Герман ревновал? Ревновал к твоим способностям атлета и бегуна?

Чес поморщился:

— Это никогда не приходило мне в голову. Хотя возможно. Я выигрывал медали и призы. Обо мне писала наша местная газета. Конечно же, нормально, если Герм ревновал. Или все-таки ненормально?

— Возможно и то, и другое, — произнесла я. — Подсознательно он решил преуспеть в активности другого рода — завоевать как можно больше женщин. Он не выигрывал ни медали, ни призы, но получал удовлетворение от своих побед. И он гордился репутацией бабника.

— Похоже, что так все и было, — вздохнул Чес.

— Это очень деликатное объяснение того, что он делает, — заметила я. — Но я не думаю, что оно полное. Приготовить еще коктейль?

— Всегда — за, — откликнулся он.

Больше мы не говорили о поведении Германа Тодда. У меня были некоторые идеи по этому поводу, но я боялась, что сказанное может обидеть Чеса, и решила переменить тему беседы.

Однако, вернувшись вечером домой, я уселась за свой письменный стол и стала делать записи. Своего рода начало истории болезни. То, что сказал мне Чес, не было конструктивной информацией, но предполагало возможность нескольких подходов к проблеме Германа Тодда. Я считала, что будет правильно взять ревность к брату за основу стремлений Германа добиваться успеха на другом поприще. Он мог выбрать, например, шахматы, или музыку, или любую другую область, где сумел бы проявить волю и достичь высокого профессионализма.

Но Герман выбрал суперактивность в соблазнении женщин. Я думаю, что здесь действительно имела место отчаянная детская ревность.

Если же не это, то что тогда? Я считала, что возможно трактовать поведение Германа как попытку уверить самого себя в статусе „настоящего мужчины": неспособный к спорту и спортивным играм, он должен был доказывать свою мужскую состоятельность, демонстрируя агрессивно-сексуальное поведение в отношении женщин. Он превратился в донжуана с навязчивой идеей, и каждая победа добавляла ему самоуважения.

Конечно, все это могло оказаться дерьмом. Сама терапия еще не началась, я едва перекинулась с ним несколькими словами. Но я привыкла доверять своим инстинктам. А в этом случае я была уверена, что нахожусь на правильном пути: Герман постоянно стремился к новым победам, так как слабая вера в себя, как в мужчину, требовала все новых и новых подтверждений.

Этот предварительный анализ встревожил меня, поскольку от детерминированной потребности соблазнять всего один шаг к более выраженной и жестокой форме сексуальной агрессивности, а именно к изнасилованию. Я подумала, а не пытался ли Герман бить свою жену или какую-нибудь другую женщину.

Интересно было сравнивать анормальное поведение Германа с поведением Чеса. Чес ушел на фронт добровольцем, храбро воевал и вернулся калекой. Герман мог выражать презрение по поводу решения своего брата пойти на войну, но я была уверена, что на самом деле он преклонялся перед ним. Одновременно с этим он страшно завидовал старшему брату. Оба эти чувства были спрятаны глубоко в душе Тодда-младшего. Чес доказал, что он настоящий мужчина. Герман постоянно сомневался в своей мужественности, и эти сомнения выливались у него в агрессивное поведение, которое испортило его брак, а также грозило погубить и его самого.

Конечно, это были только предположения. Но с опытом я поняла, что в сфере человеческого поведения нет ничего, что можно знать наверняка. Мы только можем строить различные догадки — и надеяться, что они верны.

Поэтому, когда на следующей неделе рано утром Герман Тодд позвонил мне, я сказала ему, что, пожалуй, смогу помочь, и предложила встретиться у меня в офисе, чтобы начать психотерапевтические сеансы.

Он поблагодарил меня за мою любезность, но объяснил, что, все тщательно обдумав, решил разбираться со своими проблемами самостоятельно, без участия профессионала.

Я пожелала Герману удачи и заверила его, что в случае необходимости он всегда может рассчитывать на меня. Признаюсь, я испытала разочарование. И, когда повесила трубку, у меня появилось ощущение приближающейся беды.

33

Бобби Герк

Никто не может тягаться с Бобби Герком. Никто! Иначе я бы не был тем, кем стал, — мистером Мировым Парнем. Если вы соперничаете со мной, то я соперничаю с вами. Только я выигрываю. Вы начинаете и проигрываете.

Лаура Гюнтер таскается теперь повсюду с Вилли Бревуртом. И я сказал ей, что мне это не нравится.

— Что же ты собираешься сделать? — съехидничала она. — Скормить меня крокодилам?

— Не говори так, это не хорошо.

— Хорошо, вкусно, — отозвалась она. — Я вовсю кручу этого парня, но он еще не дошел до кондиции. Что ты прикажешь мне делать? Врезать ему по почкам кочергой? Ты должен дать мне еще время, Бобби.

— Что ж, — сказал я, пристально глядя на нее, — старайся, Лаура.

Но все равно мне не нравилось это. Я знаю шалунов. Я изучал их всю свою жизнь. И твердо усвоил, что если ваш лучший друг мотет надуть вас, он непременно сделает это.

Ну, положим, ни Гюнтер, ни Бревурт не были моими лучшими друзьями. Но я опасался, что они могут слишком сблизиться друг с другом и попытаться сыграть с Бобби шутку. Такое возможно. Здесь пахло деньжатами, а от этого запаха люди превращались в самых мерзких свиней.

Покуда я размышлял, надувают ли меня, водят ли за нос или кидают, мне позвонил Вилли Бревурт.

— Бобби, — заявляет он, — у меня плохие новости.

— Да? — говорю я. — Какие?

— Тот малый, который владел лабораторией „Макхортл", откинул копыта — ты можешь прочитать об этом, — и весь бизнес накрылся. Обновляют штат. Поскольку они сейчас не работают, ЖАВ-таблетка зависла. Я не знаю, когда они примутся за работу. На данный момент это все. Приношу свои извинения, Бобби.

— Все в порядке, Вилли. Мне не стоило это ни гроша, поэтому я не в убытке.

Я положил трубку и подумал: „Вот дерьмовая задница!" Затем по телефонной книге нашел нужный номер и позвонил. Голос канарейки прочирикал мне:

— Лаборатория „Макхортл".

— Вы работаете? — спросил я.

— Конечно, мы работаем, — пропищала канарейка.

— Я подумал, что, если ваш босс помер, вы все аукнулись.

— Миссис Гертруда Макхортл теперь наш шеф, — пропела пташка, — лаборатория работает в нормальном режиме, и все контракты выполняются.