Часть четвертая

Штурман

Глава 25

Почти дома

Эйфория, охватившая было меня при мысли о том, что я сумел-таки вернуться в знакомые мне времена, испарилась после того, как я проанализировал ситуацию, в которой оказался. Во-первых, это – все же не мое время, и где-то здесь обретается четырнадцатилетний мальчишка, носящий те же имя и фамилию, что и я, то есть я сам. При мысли о случайной встречи с самим собой мне почему-то стало страшно: что тогда произойдет? Не свернется ли привычный мир в трубочку и не исчезнет ли, возмущенный столь бесцеремонным искажением его законов? Или, быть может, эти две «части меня» объединяться тогда воедино, явив миру монстра? Я поежился и решил быть предельно осторожным и любым путем избежать этой встречи.

Во-вторых, у меня не было ни документов, ни жилья, ни даже смены одежды. Единственно, чем я обладал, была моя злосчастная сумка «Рибок», которую я, хвала Создателю, догадался захватить, покидая квартиру. Я быстро проверил ее содержимое: все было на месте, и даже носовой платок с золотым ломом никто не разворачивал, – завязанный мною узел я бы не спутал. Должно быть, Аглая и в самом деле недолюбливала своего мужа столь сильно, что не желала доставить ему даже мимолетного удовольствия, передав сумку «интервента». Иначе как объяснить тот факт, что она, тогда еще не зная меня и, более того, отдав меня на расправу милиции, все же припрятала мое барахло от посторонних глаз, тем самым спасая меня от несравненно более суровой участи?

И, наконец, в-третьих… Вспомнив об Аглае, я вдруг почувствовал угрызения совести. Мне стало тошно от того, что я совершил. Ведь я, по сути, просто бежал от нее, бежал от того чувства, что зародилось было у нас и, помимо того, бросил на нее похороны моего несчастного друга, которыми она вынуждена будет теперь заниматься сама. Я знаю, что она справится, – ведь видел же я на том мистическом кладбище иного мира могилку с надписью «От друга Галактиона и меня»! Никто, кроме моей Товарки, не мог установить там той плиты… Но представляю, что она подумает, когда проснется и не обнаружит меня у гроба Альберта! Какой же свиньей я буду выглядеть в ее глазах! О, черт! Зачем я поступил так подло с единственной запавшей мне в душу женщиной? Почему судьба, лишив меня на мгновение рассудка, отняла ее у меня?

Я стремглав бросился назад, вверх по лестнице, но лишь для того, чтобы убедиться, что сделанного не исправить: дверь в проклятую квартиру была заперта, а это значило, что портал не функционирует. Звонить я не стал, так как вовсе не жаждал видеть заспанные лица Елизаветы Александровны и Альбертовой матери и слушать угрозы милицией.

На душе было скверно, но я не стал, словно девица, заламывать руки и убиваться, решив пройтись по улицам ночного города и без спешки обдумать сложившееся положение и возможные пути выхода из него. Да и что мне оставалось делать?

В сравнении с тридцатыми годами, у меня теперь было одно весомое преимущество – я жил здесь когда-то и отлично знал, что называется, все входы и выходы. Ряды разномастных ларьков, горы мусора и прочая атрибутика раннего постсоветского периода, как ни странно, радовала глаз, и я был уверен, что смогу что-нибудь придумать, если не поддамся панике.

Увлеченный своими мыслями, я только сейчас заметил, что портал на этот раз открылся не с «годичным тактом», а иначе, и тот факт, что я забыл в квартире мой старый полушубок, не играл никакой роли – здесь было лето. Теплый воздух, напоенный доносившимися со стороны маленького продуктового рынка запахами гнилых овощей и канализации, как нельзя лучше поведал мне об этом, и я настолько приободрился, что даже начал насвистывать что-то веселое, уверенный, что жизнь налаживается.

Пробродив до рассвета, я составил себе более или менее четкий план действий. Прежде чем отправиться к профессору Райхелю и потребовать у него ответа, я должен был побеспокоиться о формальной стороне дела. Разумеется, я отдавал себе отчет, что без документов, денег и какого-никакого официального положения в обществе я далеко не продвинусь, и уж во всяком случае не сумею поехать за границу, где окопался ненавистный оккультист. Потому, первым делом мне надлежало позаботиться именно об этом.

Паспорт я решил позаимствовать у собственного отца, на которого, по всеобщему мнению, очень походил. Разумеется, на фотографии он должен был выглядеть несколько старше меня, но это не было проблемой – не бреясь и нацепив на нос большие круглые очки, я вполне сойду за него. В правильности этого своего решения я уверился, когда вспомнил, что отец летом 1993-го года и в самом деле необъяснимым образом потерял свой паспорт, который просто исчез из его коробки с документами и никогда уж более не нашелся. Предку пришлось тогда выстоять несколько нескончаемых очередей в паспортном столе и одну – в сберегательной кассе для уплаты госпошлины, но на том его злоключения и окончились, не причинив ему иных неприятностей. Я осмелился думать, что отец, знай он о моем положении, согласился бы отстоять даже очередь в мавзолей ради спасения своего отпрыска, а посему не посчитал предстоящее «одалживание» у него документа преступлением. Мало того, я собирался все рассказать ему, если когда-нибудь вернусь в свое время, и покаяться.

Рассвело. Первые фургоны, расплескивая грязь, начали доставлять крикливым, облаченным в грязные клеенчатые фартуки базарным торговкам полугнилые продукты, ларьки с дешевым китайским ширпотребом распахнули свои железные ставни, а из подъездов уныло потянулись к местам службы бедно одетые сутулые женщины, надеющиеся когда-нибудь получить свою зарплату. В общем – девяностые.

Позвонив к себе домой и представившись черт знает кем, я узнал у матери, что отец уже заступил на смену в шахте, а сама она вот-вот отбудет в свою амбулаторию, где с незапамятных времен переставляет с места на место какие-то пробирки. Спустя полчаса я не без трепета проводил глазами четырнадцатилетнего, чуть полноватого парнишку в безобразной самоваренной куртейке, отправившегося, должно быть, к своему закадычному другу Альберту Калинскому, и заскочил в полутемный, пропахший мочой подъезд.

Ключ от квартиры мы, как и все, всегда «прятали» под коврик у двери, на котором громоздились вперемешку кирзовые сапоги, галоши и старые стоптанные кеды, так что найти его мне не составило никакого труда. Переступив порог, я чуть помедлил, свыкаясь с обстановкой и вспоминая, где что лежит, потом, не давая воли нахлынувшей ностальгии, прошел в большую комнату и вытащил из «стенки» картонную коробку из-под туфель, где родители хранили документы. Отцовский паспорт я нашел быстро – он, серпасто-молоткастый, лежал почти на самом верху, – и, не задерживаясь долее, поспешил назад. Мне пришло было в голову разжиться и кой-какой одежонкой, но я отказался от этой мысли, так как пропажа драгоценных по этим временам штанов или рубашки несомненно была бы обнаружена и могла привести к заявлению в милицию о краже, что в мои планы не входило. Затем я решил было пошалить и подбросить мне – «местному» – что-нибудь в комнату, но и тут я остановил себя: я не помню, чтобы обнаружил в детстве что-то необычное, а это значит, что такое не должно случиться.

Захлопнув дверь, я положил ключ под коврик и вышел на улицу. Теперь я чувствовал себя гораздо более уверенно, хотя и не припоминал, чтобы паспортный режим здесь был сколь-нибудь строгим.

Следующей моей остановкой должен был стать скупщик драгоценных металлов, которому я вознамерился продать свое золото. Насколько я помнил, самый известный в городе ломбард находился всего в трех кварталах от моего дома, а потому, не раздумывая, направился туда и вступил в жесткий торг с лысым, страдающим болезнью Паркинсона стариком, необычайно въедливым и борющимся за каждую копейку. Он тоже был частью этого общества и знал, в каком бедственном положении находится большинство жителей, вынужденных закладывать и продавать за гроши даже семейные реликвии, а потому не спешил предложить за горстку высыпанного мною на прилавок желтого металла нормальную цену, приняв меня, должно быть, за воришку-наркомана, жаждущего дозы. Однако я четко представлял себе, сколько хочу выручить за свою собственность и быстро разубедил жадного старика в том, что и меня он сможет так же легко надуть, как какую-нибудь отчаявшуюся домохозяйку. Даже на слова «позвоню в милицию», лукаво ввернутые пройдохой в разговор, я не отреагировал нужным ему образом, но стал ссыпать желтые кусочки с прилавка в сложенную лодочкой ладонь, что вынудило раздосадованного носатого мародера назвать, наконец, приемлемую цену. Остальную часть золота я до поры припрятал, надеясь позже с его помощью попасть в Европу.