– Так это лягушки…

– Так, может, в лягушке этой царевна заколдована…

– По этому поводу я расскажу анекдот.

Вся мудрость наша на уровне анекдотов. А впрочем так удобней обсуждать скользкий вопрос.

– Иван – царевич прожил долгую жизнь, и как-то, копаясь в рухляди, нашел старый лук и запылившуюся стрелу. Стреляет он, как в былые годы, и отправляется за стрелой. Находит в болоте лягушку, и она говорит ему человеческим голосом: «Целуй скорее меня, Иван-царевич, и я превращусь для тебя в прекрасную девицу-красавицу». А он ей отвечает: «Пойми меня правильно. Я уже в таком возрасте, что мне интересней говорящая лягушка, чем девица-красавица».

Как говорится, всему своё время и о вкусах не спорят. А о чём же спорят тогда? Вкусы определяют всё. Отними их у нас, и станешь соседом шефовым с его женой во всей откровенности политики «дал-взял».

– Любая ценность – товар, – утверждает Юра.

– Когда это не касается тебя и твоих друзей.

Всё дело в том, что у меня есть идея: облагодетельствовать человечество. Я собираюсь открыть ему Формулу Красоты. Всё потому, что она – основа в мире всего и должна спасти мир. По определению. Я чувствую себя спасителем. Возможно, это и есть разновидность сумасшествия. Со стороны видней. Но что поделаешь, я верю в это, это меня поддерживает и это «праздник, который всегда со мной».

В самых первых рядах сидят знакомые по проекту, те, с которыми мы пуд соли съели и тянули наш общий воз. Дальше для нас фигуры неясные, что обозначились разве что только в конце проекта скрытой частью айсберга и выступают в статусе важных персон. Так и везде, имеются бурлаки и персоны возглавляющие. Но мы себя лучше чувствуем, у нас за плечами проект. А постороннему с ходу и не понять, кто был каменотёсом проекта, а кто в утопленной части айсберга. Справа наискосок сидит от меня эта необыкновенная женщина веянием прежних времён, до которых нам не дорасти. Причёска, пожалуй, по-нынешнему старомодная, но ей идёт. Она внимательно слушает. Хотя зачем наша техногенная муть красивой женщине? Зову условно для себя её «американкой» за правильные англосаксонские черты.

Её присутствие заставляет меня философствовать: «Что я Гекубе? Что мне Гекуба? И к чёрту вся наша вяжущая субординация». Я называю шефа про себя «интерпретатором», хотя вернее называть его клоуном. И в самом деле он – мастак откалывать цирковые номера. Он выступает для себя и наедине с собой. И в этом он как барон Мюнхгаузен, вытаскивающий себя из болота за волосы. Является он, скажем, с очередного разноса, казалось стёртый в порошок. Любопытствующих полно, и начинает излагать ситуацию, и постепенно выходит всё-ничего, и он – герой. Но главное – он верит в это сам уже, и этим живёт.

На людях он – бесподобен. Его блестящие импровизации – итог множества контактов и впитанных фактов, сказанного, слухов, перемешивающихся в его голове. И трюки выглядят порой убедительней фактов, убеждая и окружающих и самого.

Вечером продолжение фиесты в мэрии. В зале, похожем на ангар, расставлены столы с подносами гор птифуров, уставленные бутылками. Белоснежные официанты наполняют бокалы вином, коктейлями, шампанским. Вначале приветствие от мэрии.

Отвечает Виктор Грымов, и этим самым как бы выдвигается во гран угла. Виктора в этом смысле «хлебом не корми», дай покрасоваться чуть-чуть, что он удачно делает. В ЦУПе он в центре внимания, на виду. В нашей скрытой космической области он верхушкой айсберга. Его обхаживают журналисты и задаривают иностранцы. Он толкователь полётной сути и трансформатор кабалистики полёта на язык человеческих слов. Он разрешает связь с экипажем, он в самом деле занятый и ответственный человек, но околополётная суета сует увлекает его самого. Ему дозволены крохи информации нашей засекреченной области, и он умело этим пользуется. И теперь он уверенно говорит, не хорошо и не плохо, на четвёрку с минусом.

Он появился в нашем составе внезапно при посещении нами гиганта французской аэрокосмической индустрии, фирмы «Аэроспасиаль». Он был оформлен только лишь на неё, и нам с трудом удалось уговорить французов продлить его командировку и взять его на пару дней с собой в Тулузу. А первым тулузским днём я был несказанно удивлён: он принёс наивно-куцый листок протокола, где излагается всё «о’кэй» и подписи, его вверху. Но протокол нужен нам не о том. У нас идёт приёмка аппаратуры, и это очень важное дело и будет всё расписано. Для этого мы и приехали в Тулузу.

– Послушай, Виктор, – говорю я ему, – я тебя очень уважаю. Ты очень хороший человек и специалист. Но дело не в этом. Ты здесь не должен руководить. Нам предстоит принять приборы, идущие в полёт, и это огромный труд, а шоу закончилось.

– Тогда я подпишусь на чистом листе протокола.

И он загодя подписывает чистый лист, чтобы вложить его затем в готовый протокол, но так, чтобы его собственная подпись стояла выше всех, и этим нас обезоруживает. Да, бог с ним, пусть покрасуется, лишь бы не мешал.

В дальнейших поездках делать ему было нечего, и он брал на себя руководящую роль. Сидел не общей комнате испытаний, где творилось главное действие, а с французским руководством проекта в отдельном кабинете, «надувая щёки», мусоля генеральный протокол, где только слова-слова и графики будущих встреч. Здесь есть возможность подправить состав делегаций и вставить не только свою и своих креатур. В этой поездке его сопровождают двое: Сонька и Сева – цуповский администратор, начинающий своё карьерное восхождение.

Виктор не забывает о других, в этом нужно отдать ему должное. Только расплачивается за чужой счёт. Зачем нам брать бесполезных сорных людей в редкие командировки? Но в этом венец политики застойного периода. Ведь девяносто процентов итогов присваивают себе руководители и только десять процентов остаётся исполнителям. Пережимая струйку ресурсов, Виктор делает это по-божески, и за это спасибо ему. Наверное, так поступает и мафия и на этом держится. Но я – божий человек и настраиваюсь против него.

Действует Виктор предельно просто, согласно правилам «дал-взял». На следующей встрече в Москве он не мешал, а предложил по завершению встречи взять такси и отправиться с французами на Ленинские горы, учинить там летучий брудершафт с выпивкой и видами Москвы. Я тогда был изнурён работой и не столько работой, как окружающим её политесом и сразу поехал домой. Французам поездка понравилась. Они и сами во Франции организовывали нам развлечения и оценили по достоинству усилия Грымова.

По нашим выездным понятиям Грымов был самонадеян и смел, задерживая целый автобус, и пока он гулял с Сонькой по Парижу, вся делегация и прикомандированный к ней сотрудник КГБ были вынуждены перекуривать у машины и ждать, теряясь в догадках.

Между тем вечерний приём развивался по всем правилам куртуазного искусства. Самые бойкие уже подходили к столам, и официанты наливали им искрящееся шампанское и могли что угодно налить и смешать из разнокалиберных бутылок, больших и маленьких, пузатых, плоских, прозрачных, тёмных, шеренгой выстроившихся на столах. И всё рассыпалось. Первоначальный порядок был нарушен. Гости высыпали и во двор, где были вспомогательные столы и получалось не так на виду. Началась новая кристаллизация.

Я видел, как возле этой красивой и рослой женщины теснились подобные ей мужчины, точно клонированные, рослые и красивые, как на подбор. Я знал, что у пчёл пчелиную царицу окружают трутни местного улья. Они лишь затрудняют контакты с ней. Избранник будет не из них. Избранником станет чужой. Она мне всё больше нравилась, и как бы присутствовала во всём: и в сидящей на камне зелёной женщине и в скульптуре музея Вольта с большим животом, выставленной во дворике ратуши. Просто она и есть красота, которой нет пока определения. А спасёт ли красота мир? Скорее разрушит. Вот теперь она разрушила мир моего спокойствия и, наверное, не только мой. Хотя с французами об этом бесполезно спорить, у них свои понятия красоты.