А я была красива, молода,

Крепка, упряма и смела тогда.

Как соловей, умела петь под арфу

И танцевала жигу с пестрым шарфом,

Особенно когда хлебну винца.

Вот, говорят, Метеллий, от венца

Едва вернувшись,[204] грубая скотина.

Жену свою толстенною дубиной

Избил до смерти за глоток вина.

Ну, выпила. Так где же тут вина?

Попробовал бы он меня отвадить

От рюмки. Нет, со мной ему б не сладить.

А от вина к Венере мысль течет;

И как морозы порождают лед,—

Вино склоняет на любовный труд;

Не только с губ тут слюнки потекут,

От пьяной женщины не жди отказу,

Распутники тем пользуются сразу.

       Но, видит бог, как вспомню я про это —

И осенью как будто снова лето.

Как в юности, все сердце обомрет,

И сладко мне, что был и мой черед,

Что жизнь свою недаром прожила я.

Теперь я что? Матрона пожилая.

Украло время красоту, и силу,

И все, что встарь ко мне мужчин манило.

Прошла пора, а кровь, знай, колобродит.

Ко мне теперь муку молоть не ходят.

Что ж, отруби я стану продавать,

Еще мне рано вовсе унывать.

       Так вот, четвертый муж мой был гуляка;

Меня любил он, негодяй, однако.

Несносно было мужа разделять

С наложницей, и стала я гулять.

Вы не подумайте чего худого,

А только с мужем я своим ни слова,

С подружками затеяла возню,

Пирушки, пляски, игры, болтовню.

Мой муж от ревности в своем же сале

Как ростбиф жарился. Милее стали

Внимание и милости мои.

Земным чистилищем он звал своим

Меня в ту пору. Может быть, чрез это

Душа его теперь в предвечном свете.

Ведь сколько раз, бывало, он поет,

Хотя ревнивца, как мозоль, гнетет

И мучит мысль: ужели изменила?

Свидетель бог и мужнина могила

Тому, как я гуляку допекла

И, может быть, до смерти довела.

Он умер в год, как от святого гроба

Вернулась я и мы смирились оба.

С гробницей Дария нельзя сравнить[205]

Могилу мужа; все ж похоронить

Мне удалось его близ алтаря,

Где свечи поминальные горят.

Я мужнина добра не расточала,

Его могилу я не украшала,

Ведь не украсит гроб его судьбу,

Он и в тесовом полежит гробу.

       Теперь о пятом рассказать вам надо.

Душа его да не узнает ада,

Хоть был он изо всех пяти мужей

Несносней всех, сварливей всех и злей

(Ах, до сих пор болят и ноют ребра),—

А поцелует — сразу станет добрый.

И уж в постели так был свеж и весел,

Что сколько бы ударов ни отвесил,

Хотя б кругом наставил синяков,—

Я не считала слез и тумаков.

Сдается мне, что я его любила

Тем крепче, чем ему любовь постылей

Со мной казалася. Порой чудачки

Мы, женщины: милее нам подачки

Любовников, чем щедрые дары

Мужей. От мужа требуем икры

Заморской иль мехов, шелков и кружев,

А перстенек от милого закружит

Нам голову, как крепкое вино.

Нам то милее, что запрещено.

Преследуй нас, а мы, знай, ускользаем,

Но подразни — и двери открываем.

Коль спрос велик — так дороги товары,

А то, что дешево, дадут и даром,—

Известно это женщине любой.

       Мой пятый муж — господь да упокой

Его в земле! — был вовсе не богат.

Он просто по любви был мною взят.

В Оксфорде он когда-то поучился,

Но после бросил, к нам переселился

И жил у Элинор, моей подруги.

Я верила лишь ей во всей округе:

Хотя б мой муж на стенку помочился

Или от судей тайно схоронился,

Про все, бывало по секрету ей

Скажу, куме и крестнице моей;

Как муж ни злись, а мне и горя мало.

Я часто в краску муженька вгоняла,

А он, бесясь, не раз себя же клял,

Что мне свои секреты поверял.

       Так повелось, что каждый год постом

Великим я, гостя, из дома в дом

Переходила до начала лета,

Чтоб сплетен понаслушаться при этом

И позабавиться; так вот втроем мы:

Студентик, кумушка и я к знакомым,

Что за городом жили, собрались,

Там погулять и по лугам пройтись.

Тогдашний муж мой в Лондоне, в отлучке

В ту пору был, а на небе ни тучки,

Весна, досуг и полная свобода!

Всегда в гостях, всегда среди народа!

И где найдешь, а где и потеряешь,

В такое время никогда не знаешь.

И я ходила к утрене, к вечерне,

На празднества, процессии для черни,

На свадьбы, представления, обеды,

Миракли, проповеди и беседы.

Я в красных платьях лучших красовалась,

И моль еще тех платьев не касалась,

Все потому, что был раскрыт сундук,

И я весной не покладая рук

Что день, то новые все доставала,

На танцах их что ночь перетряхала.

       Так вот, втроем мы лугом мирно шли

И со студентом разговор вели.

И скоро так мы с ним развеселились

И откровенно так разговорились,

Что я ему, играючи, сказала,

Мол, овдовев, другого б не желала

Себе в мужья, а только бы его.

А это я сказала оттого,

Что в брачном деле, как во всяком деле,

Лишь тот умен как следует и делен,

Кто все предвидит, зная наперед,

Какой удел его наутро ждет.

По-моему, той мыши грош цена,

Которая, хоть трижды будь умна,

Себе грызет единственную норку —

Заткнут ее, тогда сухую корку

И ту ей будет некуда снести.

Нет, сети надо загодя плести.

       Ему сказала я, что пленена,

Что ночи целые лежу без сна,

Ни на минуту глаз, мол, не смыкаю,

Его кляня, тоскую, призываю.

Иль что, поражена его мечом,

Лежу я навзничь и что кровь кругом,

И будто бы любимым я убита,

Но вовсе на убийцу не сердита,

Нисколько не виню его за это:

В кровати кровь — к богатству, мол, примета;

И все неправда, все сочинено,

Все матерью мне было внушено

Наперекор девической природе.

       Вот вспомнила о чем при всем народе!

Пожалуй, вам и слушать-то не след.

       И оказался вскоре на столе

Мой муж четвертый; плакала, стонала

Я, на лицо накинув покрывало,

Но горевать старалась не чрезмерно,

Что умер мой четвертый благоверный,

Ведь мужа пятого я припасла.

И он стоял тут, рядом, у стола.

       Наутро в церковь отнесли мы мужа.

Я целую наплакала там лужу.

Мой Дженикин шел с нами, по-соседски.

Он выступал за гробом молодецки.

Таких давно я не видала ног,

Точеных, стройных, крепких. Кто бы мог

Пред ними устоять? Не я, сознаюсь.

И в этом я ни капельки не каюсь.

Ему лет двадцать только миновало,

Мне ж было за сорок, но я нимало

Не колебалась, сохранив весь пыл,

Который и с годами не остыл.

Господь прости, была я похотлива,

И молода еще, и говорлива,

Бойка, умна, красива, редкозуба

(То, знаете, Венерин знак сугубый).

Что ma belle chose соперниц не имеет —

Свидетели мужья мои. Кто смеет

Оспаривать свидетелей таких?

Я крестницей была ведь у двоих:

Дух боевой мне Марсом был отмерен,

Чувствительность — был щедрый дар Венерин.

Венера мне дала в любви покорство,

А Марс — в любви и крепость и упорство.

Мой прадед — Минотавр, и предок — Марс мой.

Зачем любовь грехом сильна, коварством?

Звезда моя велит неугомонно

Не подавлять того, к чему мы склонны,

И гостя доброго всегда с охотой

Пускаю я в Венерины ворота.

Ни одного не пропущу я мимо.

От Марса на лице моем решимость.

Другое место нужно ль называть,

Что укрепила Марсова печать?

Не признаю любви я робкой, скрытой,

А голод утоляю я досыта.

Богат иль беден, черен или бел,—