Подлинная история. Каждому свое место

Мы видим, как восходит новое созвездие.

Нет сомнения, свет, сиявший доныне человечеству, померкнет и прежние светила скоро погаснут.

С тех пор как существуют человеческие предания, в эмпиреях истории сверкали только люди силы. Они были единственными высшими существами. Под всеми этими названиями: короли, императоры, вожди, полководцы, монархи, сливавшимися в одном слове «герой», блистали эти фигуры апокалипсиса. С них дождем стекали победы. Ужас, который они внушали, превращался в приветственные крики, раздававшиеся при их появлении. Их сопровождало какое-то бушующее пламя. Они появлялись перед людьми в бурных потоках страшного света. Они не освещали небо — они охватывали его заревом пожара. Казалось, они хотят завладеть бесконечностью. В ореоле их славы слышался грохот крушения. Она окрашивалась красноватым отблеском. Был ли это пурпур? Была ли это кровь? Была ли это краска стыда? Их свет напоминал о лице Каина. Каждый из них ненавидел всех остальных. Они наносили друг другу удары, сопровождавшиеся пламенем; порой эти огромные светила сталкивались, снопами разбрасывая молнии. Их облик был гневен. Лучи их принимали форму мечей. Все это грозно нависало над нами.

Этим трагическим светом залито прошлое. В наши дни он быстро угасает.

Идут на убыль войны, деспотизм, теократия, приходит конец рабству, смертной казни. Меч становится короче, тускнеет сияние тиары, корона теряет блеск, битва становится нелепостью, султан на каске никнет, узурпация ограничивается, цепь становится легче, палач робеет. Древнее самоуправство немногих над всеми, называемое божественным правом, подходит к концу. Престолонаследие, милость божия, монархия, установленная при Фарамунде, нации, заклейменные цветком лилии, владение народами по праву рождения, вереница предков, дающая власть над живыми, — все это кое-где еще борется — в Неаполе, в Пруссии и т. д., — впрочем, даже и не борется, а скорее барахтается, все это — смерть, цепляющаяся за жизнь. Из посиневших уст крепостного, барщинного крестьянина, пролетария, парии исходят какие-то неясные звуки, которые завтра станут словами, послезавтра — разумной речью. Человечество грызет кляп, которым ему заткнули рот. Человечеству, этому мученику, надоела дорога страдания, и оно отказывается идти дальше.

Уже сейчас некоторые формы деспотизма невозможны. Фараон — это мумия, султан — призрак, цезарь — подделка. Этот столпник Траяновых колонн закостенел на своем пьедестале. На голове у него помет свободных орлов; он скорее небытие, чем слава, его лавровый венок перевязан лентой, украшающей погребальные венки.

Эпоха людей силы закончена. Они, конечно, были славны, но слава их растаяла. Этот тип великих людей обладает способностью растворяться в прогрессе. Цивилизация быстро окисляет их бронзовые статуи. При той степени зрелости, которой достигло мировое сознание с помощью французской революции, герой уже не может быть героем, не объяснив, почему он герой; значение полководца становится спорным, завоеватель неприемлем. В наши дни Людовик XIV, оккупирующий пфальцграфство Рейнское, произвел бы впечатление вора. Заря этих реальных явлений начала заниматься уже с прошлого века; в присутствии Вольтера Фридрих II чувствовал себя немного разбойником и признавался в этом. Быть великим человеком в области материи, быть высокопарно-жестоким, царствовать с помощью темляка и кокарды, ковать право на наковальне силы, бить по справедливости и истине совершившимися фактами, творить гениальные насилия — все это, если хотите, значит быть великим, но это слишком грубый способ быть великим. Отмеченная барабанной дробью слава, которую принимаешь, пожимая плечами. Герои, сопровождаемые звоном литавр, вплоть до наших дней оглушали человеческий разум. Теперь его начинает утомлять этот величественный грохот. Он закрывает глаза и затыкает уши перед узаконенными бойнями, которые называются военными сражениями. Блистательные человекоубийцы отжили свой век. Отныне они будут знамениты и царственны, только отойдя в относительное забвение. Человечество выросло, оно хочет обходиться без них. Пушечное мясо теперь мыслит. Оно одумалось и уже не испытывает восторга, когда в него стреляют из пушек.

Укажем, кстати, несколько цифр, — это не повредит делу.

Всякая трагедия относится к нашей теме. Существует не только трагедия поэтов, есть еще трагедия политиков и государственных мужей. Хотите знать, во что она обходится?

У героев есть враг, этого врага зовут финансы. Долгое время было неизвестно, во что обходится такого рода слава. Скрыть общую сумму можно было с помощью какого-нибудь удобного маленького камина, вроде того, в котором Людовик XIV сжег счета за постройку Версаля. В тот день из трубы королевской печки вышло дыма на целый миллиард. А народы даже не смотрели на этот дым. Теперь у народов появилось хорошее качество: они стали скупы. Они знают, что расточительность — мать упадка. Они считают. Они изучают двойную бухгалтерию. Военная слава отныне имеет свой кредит и дебет. Это делает ее невозможной.

Величайший воин современности не Наполеон, а Питт. Наполеон вел войну, Питт ее создавал. Это он захотел, чтобы разразились все войны Революции и Империи. Они исходят от него. Если бы убрать Питта и поставить на его место Фокса, эта беспримерная двадцатитрехлетняя битва потеряла бы смысл. Коалиции не было бы. Душой ее был Питт, и когда он умер, душа его осталась жить в мировой войне. Вот во что Питт обошелся Англии и миру. Добавим этот барельеф к его пьедесталу.

Прежде всего потери в людях. С 1791 по 1814 год одна только Франция, борясь против Европы, объединенной Англией, Франция, которую заставили воевать вопреки ее воле, истратила на бойне во имя военной славы, а также, добавим это, для защиты своей территории, пять миллионов человек, то есть по шестьсот человек в день. Европа, включая цифру Франции, потеряла шестнадцать миллионов шестьсот тысяч человек, то есть по две тысячи убитых в день в течение двадцати трех лет.

Во-вторых, расход в деньгах. К сожалению, из достоверных данных мы располагаем только цифрой расходов Англии. С 1701 по 1814 год Англия, для того чтобы с помощью Европы сразить Францию, задолжала двадцать миллиардов триста шестнадцать миллионов четыреста шестьдесят тысяч пятьдесят три франка. Разделите эту цифру на число убитых людей, считая по две тысячи в день в течение двадцати трех лет, и вы получите такой результат: каждый труп, лежащий на поле битвы, обошелся одной только Англии в тысячу двести пятьдесят франков.

Прибавьте цифру расходов всей Европы; цифру неизвестную, но огромную.

Эти семнадцать миллионов убитых европейцев могли бы заселить Австралию. На двадцать четыре миллиарда, истраченные Англией на пушечные выстрелы, можно было бы изменить лицо земли, повсюду начать насаждение цивилизации и уничтожить во всем мире невежество и нужду.

Англия платит восемьдесят четыре миллиарда за две статуи: Питта и Веллингтона.

Хорошо иметь героев, но это большая роскошь. Поэты стоят не так дорого.

Отставка воина подписана. Это великолепие в далеком прошлом. Великий Нимрод, великий Кир, великий Сеннахериб, великий Сезострис, великий Александр, великий Пирр, великий Ганнибал, великий Фридрих, великий Цезарь, великий Тимур, великий Людовик и другие «великие» — все это уходит.

Было бы ошибочно думать, что мы начисто и попросту отбрасываем этих людей. В наших глазах слава пяти или шести из только что названных нами законна: к произведенным ими опустошениям примешивается даже что-то хорошее; общий итог их деятельности приводит в смущение абсолютную справедливость мыслителя, и чаша полезного и вредного на их весах уравновешивается.

Другие приносили только вред. Их много, их даже бесчисленное множество, потому что хозяев мира — целая толпа.

Мыслитель взвешивает все за и против. Ему подобает снисходительность. Так скажем же прямо: у этих других, которые творили только зло, было смягчающее обстоятельство — их глупость.