Дорогой Гарибальди!

Мы оба верим, и верим в одно и то же. Возрождение наций неминуемо наступит. Что касается меня, то, по глубокому моему убеждению, когда пробьет час, крови прольется мало. Объединенная Европа fara dase. [269] Революции, даже с самым счастливым исходом и самые назревшие, не свободны от ответственности, и вы, как и я, принадлежите к тем, кого страшит заранее тяжелое бремя лишней капли крови. Революция без всякого кровопролития — это был бы идеал. Почему же не стремиться к идеалу? Если идеал достижим в человеке, доказательством чему служите вы, почему же нельзя достигнуть его и в событиях?

Сила ненависти снижается по мере того, как возвышаются человеческие души. Приложим же все старания, чтобы возвысить души. Освобождение с помощью мысли, революция с помощью цивилизации — такова наша цель, и ваша и моя. И когда придется дать последний бой, не подлежит сомнению, что все будет возвышенно, благородно и величественно. Все будет гуманно, насколько может быть гуманным бой. Задача в известном смысле уже заранее разрешена благодаря вашему участию. Вы герой мира в огне войны. Вы праведный меч.

Я жму, дорогой друг, вашу прославленную руку.

В. Г.

Гарибальди

24 апреля 1864

Дорогой Гарибальди, я не просил вас приехать потому, что тогда вы бы приехали. И как бы я ни был счастлив пожать вам руку, вам — истинному герою, как бы я ни был рад принять вас в своем доме, я знал, что вы заняты более важным делом, что вы в объятиях нации, а ведь один человек не имеет права отнимать вас у целого народа.

Гернсей приветствует Капреру и, возможно, когда-нибудь нанесет ей визит. Пока же будем любить друг друга.

Английский народ являет собой сейчас благородное зрелище.

Будьте же гостем Англии после того, как были освободителем Италии, — это прекрасно и величественно. Кому рукоплещут, за тем и следуют. Ваш триумф в Англии — победа свободы. Старая Европа Священного союза содрогнулась. Да и поистине, от этих приветственных кликов недалеко и до освобождения.

В. Г.

Жорж Санд

Отвиль-Хауз, 17 мая 1864

Вы так богато одарены, что, несомненно, должны быть обаятельны. Обаяние — это своего рода могущество. Вы в этом убеждаете всеми своими произведениями, вы в этом убеждаете чудесными, замечательными страницами, которые я только что прочел. Мне прислал их один из моих друзей. Отныне он стал мне еще большим другом.

Я читаю вас, читаю ваше чудесное, благородное письмо; оно написано обо мне, а мне кажется, будто оно написано мне. Я глубоко взволнован. Какая гениальная мысль — ввести природу в ваш отзыв о моей книге, говорить об искусстве, о науке и одновременно о вашей жизни в деревне и, касаясь самых глубоких истин, дать насладиться шелестом листьев и пением птиц! Данте вдохновляет одну страницу, Вергилий — другую. Таковы чары, присущие силе. О, Цирцея! О, Жорж Санд!

Я очень, очень рад, что написал эту книгу, раз она доставила вам удовольствие. Значит, вы меня немного любите? Правда? Признаюсь, это было одним из моих честолюбивых мечтаний. Я очень честолюбив.

Я бы хотел повидаться с вами — и это тоже моя мечта. Какой прекрасный портрет вы мне прислали. Какая строгая красота, сколько достоинства и мягкости! Не бойтесь, я старик, — вот мой портрет, который является тому доказательством. Мне бы хотелось побыть в каком-нибудь тихом уголке нашей планеты, в Ногане, или в Гернсее, или в Капрере, с Гарибальди и с вами. Мы бы поняли друг друга. Мне представляется, что мы трое — три неплохих человечка наших дней. Как жаль, что Ноган для меня под запретом. Мне говорят, что я добровольный изгнанник. В том-то и дело, черт возьми! Поэтому я и закован в цепи. Если бы приходилось опасаться только Кайенны, я бы поехал во Францию когда мне вздумается.

Ваше письмо — живая беседа, и в то же время это поучение, и песня, и размышление. Необъятный мир природы отражается в каждой вашей строке, как небо в капле росы. У вас встречаешь порой глубокое слово о бесконечности, о жизни, о человеке, животном, о душе. Как это возвышенно! Что может быть прекрасней, чем женщина-философ! Глубина мысли сочетается в ней с тонкостью чувств. Я принадлежу к тем, которые хотят, чтобы сердце мыслило. Вы одарены именно таким сердцем. Согласная беседа — ее-то я и люблю; и верю — такой была бы наша беседа с вами. Ведь у меня с вами много точек соприкосновения. Вот я и расхвастался; улыбнитесь же и простите меня.

А вы никогда не состаритесь. Вы невыразимо прелестны. В то время как Париж вам рукоплещет и обожает вас, вы создаете для себя одной в лесной чаще укромное местечко и прячетесь в тенистом уголке от сияния славы. Бывают гнезда и для души, не только для птиц. Сейчас ваша душа укрылась в таком гнезде. Будьте столь же счастливы, сколь вы богаты талантом.

Заканчиваю свое письмо, чтобы перечесть ваше. Говорят, что у моей книги есть завистники. Охотно верю — я сам один из них. Книга путешествовала с вами, я вас ревную к ней.

Припадаю к вашим ногам и целую ваши руки.

В. Г.

Альфреду Сирвену

Отвиль-Хауз, 9 августа [270]

Ваш «Чернокожий» потрясает. Вы говорите о нем с огромной силой. Поздравляю вас, милостивый государь, как автора такой книги. Ваше имя обязывает вас в отношении Вольтера, а ваш талант должен оказать помощь и поддержку великому делу, начатому этим непревзойденным умом. Современное общество нуждается в суровых уроках свободной мысли. Надеюсь, что вас ждет большой успех.

Прошу вас верить в мое дружеское к вам расположение.

Виктор Гюго.

Делорму

Отвиль-Хауз, 15 ноября 1864

Г-н Делорм!

Один известный литератор, г-н Октав Жиро, приступил сейчас к работе над чрезвычайно значительной книгой против рабства. Это будет одновременно и историей и обвинительным актом: историей черной расы и обвинительным актом против угнетающей ее белой расы. Г-н Октав Жиро признан одним из крупнейших публицистов французской и европейской печати.

Его книга будет озаглавлена «История чернокожего». Она окажет большую, неоценимую услугу человечеству, свободе, скажу больше — делу освобождения. Согласны ли вы со мной, что книга может получить горячую поддержку молодого и великодушного народа — гаитян? Подписка на значительную сумму на Гаити сильно способствовала бы изданию этого весьма нужного, заслуживающего большого внимания труда г-на Октава Жиро.

Если вы считаете такую подписку возможной, позвольте мне просить вас, а также нашего превосходнейшего и красноречивого друга г-на Эртелу принять в ней участие.

Эта благородная инициатива должна принадлежать таким людям, как вы и он, которые благодаря своему уму и мужеству стоят во главе своей расы.

Дружески жму вашу руку.

Виктор Гюго.

Мишле

Отвиль-Хауз, 27 ноября 1864

Я прочел вашу замечательную книгу, — она так богата мыслью и так превосходно написана. Вы лишний раз доказываете, что нельзя быть большим философом, не будучи большим художником. Я прочел и от души благодарю вас. Ваша мысль проникает в самые глубины и поднимается до самых вершин. Вы геолог истории. Ваша книга — открытая траншея, по пластам которой можно изучать историческое развитие человечества от ведийского периода Индии до французской революции, от Брамы до Робеспьера. Я пытался сделать нечто подобное в «Легенде веков». Мы часто находим точки соприкосновения, и я горжусь этим. О дорогой мой философ, как радуют меня и ваши высокие стремления и ваш большой успех.