Целую тебя.
Твоя Маша.
P.S. Когда я рассказала об этом вечере Галинке, она сказала: ну вот, без меня все это.
В.Т. Шаламов — Е.В. Шаламовой[35]
Озерки, 10–13 апреля 1954 г.
Дорогая Лена.
Поздравляю тебя с 19-летием, желаю счастья, успеха и прочее, желаю ясности в твоих отношениях с миром, ясности перед самой собой. Желаю хорошо подумать над тем, при каких условиях люди становятся людьми и что делает человека человеком, ибо без этого «что» жить, конечно, можно, но эта жизнь должна изучаться по Брему.
Желаю подумать над тем, ради чего живут, а главное, ради чего умирают лучшие люди человечества, у которых ведь иные масштабы, чем у нас, иное понимание несчастья и счастья.
Желаю также понять, что у человека много правд, много богов. Это обязывает к серьезности в попытках понимания других людей, не забывая ничего своего.
Мне бы хотелось также, чтобы ты нашла время для чтения книг настоящих, которых немало. Именно в книгах лучшие люди истории, наиболее талантливые, наиболее глубоко чувствующие, оставили биение своего сердца, свою кровь и ум; книги, в которых тоска и боль, общие всем людям, нашли свое острейшее, ярчайшее выражение.
Никакой другой вид искусства не может быть сравнен в этом отношении с художественным словом.
Именно книги, настоящие, большие книги, незаметным образом расширят кругозор, изменят внутренние требования к жизни, дадут новые цели, большие масштабы, новые оценки и стремления, неизмеримо выше прежних, и ты удивишься, как ты могла жить по старым меркам до сих пор.
Именно в этом настоящем развитии, постоянном душевном обогащении, отточенном глазомере и подлинности чувств лежит залог настоящей жизни, — книги и есть, по-моему, тот сказочный эликсир вечной молодости, который всерьез искали когда-то алхимики Средневековья. Книги ведь пишут уже потому, что автор хотел оставить памятник быта, нарисовать какую-то картину времени, потому что человек этот хотел как бы успокоить, разрядить свою душу, свои волнения, которые вызваны были тем, что он чувствовал и видел вокруг себя. Это и есть настоящий, не казенный реализм.
И помни хорошо, что никакие технические справочники еще не делают человека интеллигентным, в настоящем значении этого слова. Гуманитарное образование не заслуживает того, чтобы посвятить ему всю жизнь, у нас с тобой уже был, мне кажется, обрывочный разговор об этом. Но основные элементы этого образования должны быть восприняты во время овладения техническими специальными знаниями.
На примере академика Владимира Образцова (отца кукольника) и ряде других примеров я заключил, что нельзя стать большим инженером, не зная и не любя искусства и прежде всего, и раньше всего — художественного слова.
Я не даю тебе никаких так называемых «житейских» рецептов, а также и никаких пожеланий в этом направлении, кроме здоровья у меня нет. Да и вообще это письмо — написавшееся как-то вдруг, без перечитывания, без отбора, «без систематизации» пожеланий — мое простое ночное письмо.
Мне бы хотелось, конечно, чтобы моя дочь меня поняла в том высказанном немногом из многого невысказанного.
Поздравляю с днем рождения, крепко целую.
Отец.
В.Т. Шаламов — М.И. Гудзь
Озерки, 18 мая 1954 г.
Машенька, дорогая, спасибо тебе за письмо, такое интересное и нужное для меня, за такой подробный пересказ беседы твоей с Борисом Леонидовичем. Мне просто хотелось бы раньше с ним повидаться, потому что разговоры с ним, собственно говоря, еще не начаты, а сроки мои коротки. Квартирные дела не дают возможности начать работу над рассказами, хотя несколько таких рассказов уже сложились в голове, — но тут ведь надо ходить, бормотать, записывать и вновь бросать. Формально они ничего нового представлять не будут, как ничего нового нет в форме стихов моих, и не технические задачи я себе в них ставлю. Завидую тебе, что побывала ты на выставке портрета. Озерки в смысле общекультурных дел далеко позади даже какой-нибудь Кюбюмы, не говоря уже об Адыгалахе и Левом береге.
Искусство, мне кажется, опорочивается кунштюками, «штучкой» какой-либо, вывертом. Все должно быть просто и ясно и «в иносказании». И никаких формальных трюков не надо, чтобы двигать искусство вперед. Наоборот, в трюках — дискредитация искусства как душевной силы, как единственного вида бессмертия.
Теперь о домашнем. Ты пишешь, что последнее свидание оставило какую-то грустную пустоту. Очень жалею об этом. У меня не осталось подобных впечатлений и потому уверен, что ничего не произошло, что могло бы дать повод к таким настроениям. Просто это какой твой личный, перед самой собой воздвигаемый барьер, который зовется интеллигентщиной и вовсе не является имманентным интеллигентности. Твои сомнения насчет Кирилла, разговор, который начался и был внезапно разорван по какой-то бытовой случайности — я не разделяю вовсе. Я тоже склонен думать, как и Кирилл, что ты преувеличиваешь. Притом, никогда из детей не бывает, мне кажется, того, что из них хотели бы сделать родители, даже и не так требовательные, как ты. Это все-таки другое, чем собственная жизнь и в некоторой степени и смысле чужое. Я жену ставил выше матери и странно бы было, если Кирилла тянуло бы больше к тебе, чем к Светлане. Это влечение достойно уважения, тем более что уж года три они живут вместе. Стало быть, уже исполнились сроки сближения, сроки притирки характеров, внутреннего понимания друг друга.
Дальше, ты пишешь совершенную чушь, оскорбительную и для меня, а не только для тех, кто тебя непосредственно окружает. Ты пишешь: «Зажилась я. Существование не оправдываю, пользы не приношу» и т. д. Экая чушь, право. Мне стыдно читать, а уж почему тебе не стыдно было писать такое — я не знаю. Способность к объективным оценкам мне казалось не утеряна тобой, а в этой области ты нагородила такой чепухи, что даже говорить не стоит серьезно. Я хотел бы тебя видеть такой, как привык представлять всегда: деятельно-доброй, умеющей хорошо видеть плохое и мелкое со всей своей душевной прямотой и в этих качествах нужной, необходимой людям, по крайней мере, близким. Твое письмо обидело меня, потому что я не хочу, не хочу, чтобы люди, которых я уважаю и люблю, были в таком настроении.
Крепко целую. 22-го я приеду и мы поговорим.
Привет Зосе, Кириллу, Н.А. Кастальской и Л.М. Бродской, адрес которой ты мне так и не написала.
В.Т. Шаламов — М.И. Гудзь
Туркмен — 13-111-55 г.
Милая Маша.
Письмо твое получил вчера и очень тебя благодарю за все сердечное, что высказано в словах, пожеланиях и поступках, что же касается стихов, то похвалы (незаслуженные) вызваны тем, что качество настоящих стихов ныне растворено в вещах, чуждых поэзии, утеряно и поэтому даже скромные попытки вернуть стихам их подлинность вызывают у людей почитающих или, вернее, чувствующих стихи — неумеренные похвалы.
Передай мой горячий привет твоим знакомым, скажи, что я очень жалею, что не могу приехать в Москву для личной встречи. О всевозможных проектах: я благодарю очень и очень за сочувствие и заботы, но предложением этим сейчас воспользоваться не могу (хотя, конечно, никакие должности меня не смущают, если уж Мейерхольд, единственный художник нашего театра, имевший все признаки гения, мог умереть счетоводом где-то в деревне,[36] то мне сам Бог велел.
М.И. Гудзь — В.Т. Шаламову
25. XII-55
Дорогой Варлам,
от Бориса Леонидовича принесли для тебя последние две книги «Доктора Живаго» для «быстрого прочтения перед дальнейшей перепечаткой» (до начата января) и письмо. Где ты хочешь, чтобы роман был в момент твоего приезда? Я могу его отвезти к Галине, а могу и у себя оставить. Если успеешь, напиши. Володя Гинце просил тебе передать привет. Сегодня он хочет поехать со мной к Галине.
Целую тебя.
Маша.
М.И. Гудзь — В.Т. Шаламову
26. XII.55
Был звонок от Бориса Леонидовича. Он хотел узнать, дошла ли в целости его посылка. Я ему сказала, что я распечатала и прочла его роман, потрясена, вся в впечатлении. Он: «Дорогая, как Вы меня обрадовали. Я так одинок в этом. Всегда так делайте. Мой разбег, взятый для того только, чтобы спросить о доставке пакета, разбился обо все, вами сказанное. Давайте, давайте читать всем по Вашему усмотрению».