Скифы замолкли, переглядываясь, и тихий смешок, как отдаленный рокот грома, покатился по рядам черных остроконечных шапок. Кому хочется испытать участь Гелона и попасть на острие тяжелого будакеновского копья?

— Кто же кричал, что Будакен изменник? Выходите! — послышались голоса с разных концов кургана.

— «Длинное ухо» разнесло эту ложь по степи! Никто толком ничего не знал. Верим тебе, Будакен! Слезай с коня. Садись на войлок Совета племени, выпей с нами чашу кумыса!

Но Будакен в знак отказа дергал головой кверху и цокал: он продолжал сидеть на беспокойно плясавшем жеребце. Когда затихли голоса, Будакен крикнул:

— Я вам еще раз говорю — побеждает тот, кто нападает, а не тот, кто ждет. Саки, готовьтесь к набегу! Я с вами не сяду пить кумыс, когда надо точить ножи. Я сяду на бычью шкуру и зову всех идти со мной!

— И я сажусь на бычью шкуру, — зазвенел голос Кидрея, укротителя диких лошадей. — Готовьтесь к набегу на Мараканду. Яваны пьянствуют там, нажравшись, как тигры, согдской кровью, и теперь не могут двинуться. Тамир, веди нас на Мараканду!

Крики разом смолкли, и глаза скифов впились в старого Тамира. От движения его тонких восковых рук зависело, будет ли война или тревожный, неясный мир. Но руки неподвижно лежали на коленях, а Тамир глядел на яркое созвездие, горевшее над тополями Яксарта.

— Постойте, послушайте гонца из Сугуды!.. — раздался голос из задних рядов.

Расталкивая сидевших, шагая через их плечи, к костру пробирался оборванный человек. Он был молод и плечист. Красная повязка была закручена вокруг головы. По запыленному лицу текли капли пота, и он тяжело дышал. Озаренный красным светом костра, прибывший стоял перед старейшинами Совета.

— Саки! — наконец начал он. — Я сейчас прискакал из Мараканды на трех сменных конях. Яваны идут на Мараканду. Они доберутся и сюда, и до цветущей долины Чача.[238] Яваны тянутся по большому караванному пути, как громадная ядовитая кобра, сжигая и уничтожая кругом селения и избивая крестьян. Но наши охотники умеют ловить и змей, пригвоздив их хвост к земле. Скоро голова яванов заглянет сюда, в наши степи, — вот тут-то и надо заставить кровожадную змею попятиться назад. Дайте мне молодцов, чтобы перерубить хвост яванам. Нас уже собралось сотни четыре всадников, и мы начали захватывать по дорогам обозы яванов. Наш отряд — это крестьяне, у которых яваны вырезали жен и детей, сожгли их скирды хлеба. Но нас мало, и у половины из нас нет мечей — наши воины дерутся топорами и дубинами. Вольные саки, придите нам на помощь!

Гул прокатился по рядам:

— Мы никогда не воевали с согдскими крестьянами! Уже сколько лет мы не щипали согдских купцов!

— Кто этот молодец? Не он ли на скачках Будакена укротил вороного Буревестника? Это Шеппе! Конечно, это Левша-Колючка!

Грубые голоса кричали отовсюду:

— Тамир, веди нас на яванов! Наши копья ржавеют без дела!

Тамир, кивая седой козьей бородкой, поднял восковую руку. Гул постепенно затих…

— Благоразумие требует, — сказал Тамир, — чтобы мы были готовы броситься на того, кто хочет перебить нам хребет. Но мы ничего не должны делать поспешно, неразумно. Сперва мы вышлем посольство: надо заглянуть Двурогому в глаза и понять, что он замышляет. Двурогий не смеет переплыть сладких вод нашей пограничной реки. Если он попробует ступить ногой на правый берег Яксарта, на нашу вольную землю, он услышит рычание тридцати скифских племен. Если наши богатыри хотят расправить плечи и перерубить хвост яванской кобре, пусть собираются в набег вместе со смелым охотником Шеппе-Тэменом. Желаю каждому заработать в бою вражескую кольчугу. А мы будем готовы поддержать их. Зажигайте огни на курганах!

Радостный грохот прокатился по равнине:

— Саки, на коней! Точите мечи! Собирайтесь в поход на яванов!

Барабанщики бросились к своим коням и, вскочив на них, заколотили палками по ослиной коже, туго натянутой на глиняных и деревянных котлах, которые были подвешены по обе стороны.

Со всех концов неслись крики: на боевой клич глашатаев скифы разбивались на роды и колена. Все окружили своих молодых удальцов и стариков, споря, кто поведет отряды, кто будет доставлять баранов и зерно.

Будакен, видно, давно думал о бычьей шкуре: Кидрей издалека пригнал широкогрудого рыжего быка с длинными изогнутыми рогами и налитыми кровью злыми глазами.

Жрец, обвешанный побрякушками, с бубном в руках, закружился вокруг быка, выкрикивая песни, захлебывался и взвизгивал, изображая, как кричат духи, ожидающие бычьей крови. Бык ревел, опускал голову, пятился и рыл копытом землю.

Жрец еще не успел отдышаться, а бык уже лежал на спине, подняв кверху все четыре ноги, и опытные скифы быстро отделяли кривыми ножами его шкуру от дымящихся мышц. Кровь была собрана в кожаный турсук, и жрец с заклинаниями поливал этой кровью широкое кольцо вокруг костра Будакена.

Когда рыжая шкура была снята и растянута на земле, Будакен, скрестив ноги, сел на темной полосе вдоль бычьего хребта. Рядом с ним сидела его дочь Зарика. Ее лицо побледнело, черные глаза горели гневом и ненавистью. Она бросала быстрые взгляды по сторонам. Усевшись рядом с Будакеном, а не с Гелоном, она объявила племени, что возвращается к отцу и боится нападения Гелона и его слуг.

Кидрей рассекал мечом тушу на части, ходил вокруг, косолапя носками внутрь, и, разинув рот, с блаженной улыбкой посматривал на Зарику, за которой он когда-то гонялся на скачках Будакена. Теперь она опять свободна. Неужели укротить дикого коня легче, чем гордую сакскую красавицу?

Спитамен сидел за другим костром. Под ним была разостлана шкура пегого быка, и его новые товарищи, взявшись за руки, ходили, притопывая, кругом, плясали и пели сакские боевые песни.

Отряд Спитамена должен был ударить близ Мараканды в хвост двигавшейся армии Двурогого.

Вокруг разгорались костры, и все поджаривали на остриях копий куски бычьего мяса. Каждый скиф, вздевавший на копье кусок мяса и входивший в общий круг, этим самым зачислялся в отряд, идущий на войну, и обещал вернуться с черепом врага или не вернуться вовсе.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

БИТВА СКИФОВ

ДВУРОГИЙ ЖЖЕТ СУГУДУ

Великий Совет саков постановил не разъезжаться и следить за тем, что делается в Сугуде. Старый Тамир передвинул свою стоянку на берег Яксарта; около нее выросли шатры Гелона и других князей. Отсюда летели гонцы ко всем родам с приказами.

Два скифа, побывавшие раньше в плену у согдов и умевшие вести дела с чужестранцами, были посланы в Сугуду, к своим гостеприимцам-купцам. Они для вида повезли на продажу связки соленых бычьих кож, но им поручено было договориться с купцами, чтобы те приезжали с товарами на крайние курганы и передавали сторожевым сакам все, что услышат о Двурогом.

Через одиннадцать дней уже прибыли первые новости о Двурогом. Его воины ограбили и сожгли все селения вокруг города Наутаки. Жители бежали в горы, забрав самое ценное имущество. Но Двурогий сам во главе воинов погнался за беженцами, отнял у них все имущество, и воины поделили его между собой.

Много людей прибежали оттуда с большими от страха глазами; они говорили, что видели самого Двурогого. Он дрался среди других воинов и ударом меча рассекал беженцев наискось от левого плеча до правого бедра. Среди согдов, бросавших с гор камни на яванов, был один ловкий стрелок: он пускал стрелы в Двурогого, и три стрелы сломались об его грудь, покрытую железной броней, но одна стрела пронзила неприкрытую голень, и оттуда полилась кровь, такая же красная, как у всех рожденных женщиной, и Двурогий упал на колено. Его подхватили воины и унесли на плаще.

Тогда все стали говорить, что Двурогий не бог и так же боится смерти, как ее боялись все персидские цари, хотя они тоже называли себя сынами Ахурамазды.