Нет в этом романе ни привычного персонажа сыщика-рас- следователя, ни допросов свидетелей, ни поиска улик, ни снятия отпечатков пальцев. Преступление совершается вроде бы на глазах у читателя, который видит, кто убил, и знает почему. Этим обычно заканчивается традиционный «полицейский роман». Но здесь это только завязка.
Буало и Нарсежак стремятся доказать, что дело обстоит не так просто, как казалось прежде авторам классического детектива, у которых была одна забота —как можно интереснее и увлекательнее показать раскрытие преступления.
К середине XX века, после того, что произошло, происходит и может произойти с человечеством, потеряла былую ценность человеческая личность, рухнули все сдерживающие центры и моральные «табу» у людей, одержимых лихорадочным стремлением к наживе, к материальному процветанию. Трудно в этом социально-психологическом климате кого-либо потрясти обычным, рядовым убийством, даже таким отвратительным, каким оно изображено в романе.
Авторы ставят своей целью показать глубину безнравственности, высокую степень небывалой бесчеловечности и особую изощренность действий преступника образца 50-х годов.
В его арсенале имеются уже не только яд, нож или пуля, но и сложная, тщательно продуманная система обманов, ложных инсценировок, создающих эффективное и безотказное воздействие на психику жертвы, которая доводится до гибели. Психология, таким образом, включается в инструментарий преступника, становится как бы одним из его наиболее действенных «орудий производства».
Воздвигается сложная «инженерия» лжи, куда входят и показанное читателям в начале книги убийство, и таинственные, непостижимые, страшные события и обстоятельства, с которыми сталкивается герой романа. Все это в целом является как бы подготовкой к медленному, постепенному свершению еще более утонченного и беспощадного преступления, чем то, что было показано вначале.
Детективность сюжета тем самым переносится в период до преступления, а не после, как положено в традиционном детективном романе.
Роль же детектива, ведущего поиск, выполняет фактически сам герой романа — будущая жертва. Он пытается разобраться в непонятных и пугающих его явлениях, анализирует, сопоставляет, размышляет, то есть делает то, что обычно входит в функцию сыщика. Но он не одерживает победу, а, напротив, сам погибает. И самое страшное в том, что его смерть была как бы запрограммирована, предусмотрена преступником. Все инсценировки и обманы для того и создавались, чтобы вызвать у него рассчитанные заранее реакции.
Зло, таким образом, не наказано, а торжествует, что подрывает одно из основных условий привычного детективного повествования, в котором непременно все будет раскрыто, а злодей-преступник понесет заслуженное наказание. Здесь же, как и положено по законам жанра, в конце концов все разъясняется, но не создается ощущения победы справедливости, ибо возникает такая чудовищная картина, что дух захватывает от возмущения. Читателя потрясает даже не столько само преступление (в литературе описывали и более кровавые злодеяния), сколько невероятное хладнокровие и деловитая расчетливость, которые проявляет преступник, фабрикуя хитроумную «ловушку» для заманивания и уничтожения жертвы.
Авторы сумели передать в своем романе чувства, которые вызывают такое заведомое принижение значимости и ценности человека, что дает возможность бестрепетно и ловко манипулировать людьми, их сознанием, психикой, а если нужно, и их жизнью.
Все дальнейшее творчество Буало—Нарсежака представляет собой развитие этой темы в многочисленных, самых неожиданных вариантах. Иной раз кажется, что, пожалуй, авторы перехватывают через край, показывая чересчур сложный переплет хитроумных и бесчеловечных инсценировок и комбинаций, к которым прибегают преступники ради денег. Но современная французская действительность изобилует примерами, подтверждающими достоверность и типичность той усложненности и «маскарадности» преступных действий, которые так характерны для романов Буало—Нарсежака.
Кажется, будто со страниц их произведений сошел случай, рассказанный в «Правде» от 12 февраля 1988 года Юрием Жуковым, который прочитал в уголовной хронике парижской прессы удивительную историю о том, как крупный бизнесмен — генеральный директор фирмы, производящей игрушки, ради получения (через жену) 14 миллионов франков страховки инсценировал собственную смерть: сгорела машина, а в ней нашли его обугленный труп. На самом деле в ней находился заманенный туда другом жуликоватого бизнесмена ка- кой-то неизвестный бродяга, несчастный парижский бездомный, лишенный работы и крова. Страховые компании, не желавшие расставаться с миллионами, провели расследование и обнаружили обман, а бывшего генерального директора выловили в Марселе, где он жил, сменив не только документы, но и внешность с помощью хирургической операции. Именно подобного рода истории и служат материалом для Буало и Нарсежака, которые придают ему силу художественного обобщения, обнажая его враждебную для человека страшную суть.
Такой подход к построению детектива, преобразованного в эффективное средство раскрытия трагедии личности, оказал влияние на дальнейшее раскрытие жанра во Франции.
Тип детективно-психологического романа, созданный Буало и Нарсежаком, оказался удачно найденной романной моделью, которая стала распространяться в самых разнообразных вариантах, углубляющих тему «человек в ловушке». У Буало — Нарсежака появились последователи.
Одной из самых известных и неоднократно издаваемых книг этого направления стал знаменитый роман двух других соавторов—Поля Александра и Мориса Ролана — «Увидеть Лондон и умереть» (1956). После его экранизации название этого романа стало крылатой фразой и вошло во французский язык как своеобразное идиоматическое выражение, означающее «крушение надежды в момент, когда она казалась уже осуществимой». В романе рассказано о том, как Дэвид Тейлор — американский банкир из «глубинки», честный, искренний и порядочный человек, горячо любивший свою жену, оказался жертвой гнусного и страшного обмана.
Герой романа был всю жизнь защищен от реальности с ее трудностями и противоречиями. Прочной броней ему служило прежде всего его материальное положение хозяина банка—им владели еще его дед и отец, к тому же он был защищен и твердой верой в незыблемость семьи и любви, то есть обладал устойчивыми моральными принципами, казавшимися ему нерушимыми, вечными и свойственными всем порядочным людям, особенно тем, с которыми он дружил, работал, постоянно общался. Словом, это был человек старой, довоенной, идеалистической формации.
Только неожиданное исчезновение жены и поиски ее в Лондоне столкнули его впервые с совершенно неведомыми ему сторонами социальной действительности послевоенной Европы, где выявилось к этому времени, что обесценены все этические нормы, что процветают откровенные и безжалостные хищники.
Таинственность, загадочность атмосферы, в которую попал Дэвид Тейлор, —запутанный лабиринт узких улиц, густой лондонский туман, когда ничего нельзя различить, необъяснимые, странные явления и события, —все это вызывает смятенное состояние у героя романа, постепенно начинающего осознавать всю полноту своего одиночества. Зашатались нравственные опоры, к которым привык он с детства.
Формальное отношение к делу Скотланд-Ярда — официальной английской полиции—побуждает Тейлора самому вести расследование. Как и у Буало ~ Нарсежака, здесь также будущая жертва становится сама себе детективом, не понимая своей обреченности. Но раскрывает он не преступление, а неведомый ему прежде кошмар повседневного существования, обнаруживает действительность такую, какую он никогда не знал. Узнает много для себя неожиданного.
Но, однако, он не осознает до конца всей глубины цинизма и безнравственности тех людей, которым верил, как самому себе.
В конце романа преступники выявлены, справедливость (в отличие от книги Буало—Нарсежака) вроде бы восторжествовала. Но Дэвид Тейлор гибнет. Он и не мог не погибнуть: в его лице погибали идеализм, человеческая вера в нерушимость нравственных ценностей, неуместных в мире хищников.