Если Ильзе и Ган верно передают слова Евы, без мстительности и мелодрамы, то последнее ее высказывание — самое агрессивное из сохранившихся. В нем слышится отзвук жалоб Гитлера на вероломство бывших приспешников. Ильзе сказала ей правду, но знала ли об этом Ева? Или ей казалось, что ома говорит правду, учитывая все только что виденное ею на улицах Мюнхена и Берлина? Или же в ее резком ответе выплеснулась многолетняя напряженность между сестрами? По крайней мере, после этого разговора она, похоже, уяснила, что враг стремительно приближается.
Зимой 1945 года немцы страдали от холода, голода и разочарования, их города были разорены, а армия истощена до предела. Только лагеря смерти работали как никогда эффективно. Евреи продолжали прибывать со всей Европы в длинных, издевательски медленных поездах. Гиммлер неустанно отдавал приказы офицерам СС: травите их газом, убейте их всех, не важно как, убивайте, чтоб ни одного еврея не осталось.
Тринадцатого февраля 1945 года союзники разбомбили Дрезден. Прекрасный город напрасно надеялся, что богатое культурное наследие защитит его. Не сказать, чтобы его разнесли до основания, но центр города пострадал не меньше, чем Гамбург в июле 1943 года. На следующую ночь бомбардировщики атаковали снова. Не менее 35 тысяч дрезденцев погибли в результате этих налетов, а может, и в пять раз больше — по некоторым оценкам, число погибших достигает двухсот тысяч. Еще через две ночи британские военно-воздушные силы уничтожили 63 тысячи жителей крошечного городка Пфорцгейм, не имеющего решительно никакого стратегического значения. Ева Браун, если весть дошла до нее, подумала, должно быть, что война полным ходом движется к ужасающей кульминации.
В начале войны Генриетта фон Ширах спросила Еву, что она будет делать, если Германия потерпит поражение.
«Тогда я умру вместе с ним», — просто ответила Ева.
Я возразила, что, поскольку ее никто не знает в лицо, она может бежать за границу.
«Неужели ты полагаешь, что я оставлю его одного? Я буду с ним до последнего вздоха, я думала об этом и все решила. Никому меня не остановить».
Если Ева собиралась встретить последний натиск рядом с Гитлером, ей следовало поскорее уладить свои дела в Мюнхене и ехать к нему.
Глава 27
В бункере
За четыре с половиной года бедствий, едва ли пощадивших хоть один уголок в Европе, Ева, по большому счету, избежала ужасов войны. Она не получала ранений, не мерзла, не голодала и даже редко когда бывала напугана. Но ей пришлось привыкнуть к лицезрению последствий. В серых городах, там, где прежде стояли дома, зияли разломы, окруженные холодными грудами кирпичей и камней. Улицы были изуродованы воронками и выбоинами, а иные и вовсе превратились в леденящие кровь ущелья. От большинства машин остались груды металлолома, да и бензин почти нигде не продавался. Германский народ в этих городах напоминал призраков в лохмотьях, волокущих исхудавших, бледных детей к колонкам за водой или на поиски еды. Пропитание стало первостепенной заботой каждого, на втором месте — крыша над головой, и затем драгоценная редкость — тепло. Мало кто имел и первое, и второе, и третье, и люди в своих бедах все больше винили Гитлера, а не британскую авиацию. Немецкие женщины окончательно разочаровались не только в своем фюрере, но и в своих мужчинах. «Нынче я постоянно замечаю, как меняются мои чувства, — писала одна безвестная берлинская журналистка после падения гитлеровского режима. — Нам жаль их, они кажутся такими несчастными и беспомощными. <…> Мир национал-социализма — управляемый мужчинами, прославляющий мужскую силу — начал обваливаться, а с ним и миф о «настоящем мужчине». <…> Среди многочисленных поражений под конец этой войны — поражение мужского пола». Совсем иная песня, чем в дни расцвета BDM.
Из близких друзей Евы погиб всего один. Ее семья осталась цела и невредима и даже вполне прилично питалась. Гретль вскоре должна была родить первое дитя следующего поколения. Но Ева страдала, как страдали все немцы, от унижения своей страны.
Мартин Борман сопровождал ее из Бергхофа в Берлин 19 января 1945 года. Путешествие, наверное, вышло непростое, поскольку они друг друга на дух не переносили, хотя в присутствии Гитлера оба соблюдали приличия. До своего тридцать третьего дня рождения 6 февраля Ева три недели прожила в комнатах, которые время от времени занимала в канцелярии. Гитлер подарил ей бриллиантовый браслет и кулон с топазом — самый щедрый его подарок, если не считать «мерседеса». Эти украшения она впоследствии завещала сестре, но Гретль так никогда и не получила их. В одной из облицованных мрамором приемных рейхсканцелярии устроили вечеринку, а затем Гитлер уговорил Еву вернуться в Бергхоф. Вполне возможно, он думал, что это их последнее прощание, но Ева знала, что скоро вернется. Мысль о жизни в мире, где его не будет, жгла невыносимо, и она никогда не смогла бы сойтись с другим мужчиной. Гитлер все еще не осознал до конца силу ее характера и глубину ее преданности. Он верил в своих подобострастных, некомпетентных марионеток-подчиненных, но до последнего часа не решался поверить в надежную, как скала, Еву.
Она согласилась покинуть Берлин после дня рождения, но всего только на пару недель. Ей нужно было упаковать десять лет своей жизни для последнего, как она предчувствовала, путешествия. Она не хотела, чтобы кто-нибудь нашел и прочитал ее личные письма от Гитлера или дневник, который она возобновила после 1935 года и вела с тех пор непрерывно. Ей предстояло пристроить своих любимых собачек в заботливые руки, попрощаться с семьей и друзьями, раздать свои наряды и драгоценности. Поезда пока еще ходили по расписанию, и ночью 7 или 8 февраля Ева выехала из Берлина. Она лежала в темноте, с неуместным комфортом, на мягкой полке с чистыми белыми простынями, пока поезд мчался мимо разрушенных городов и мрачных сел Германии. Затем, проснувшись посреди руин Мюнхена, пересела на другой поезд и, наконец, сошла на заснеженном вокзале Шпеера, где ее встретил шофер-эсэсовец на бронированном «мерседесе».
Нельзя с уверенностью сказать, когда именно она вернулась в Берлин, но наиболее достоверный источник сообщает, что это случилось три недели спустя. До того, 17 февраля, она встретилась в Мюнхене с Гертой Шнайдер. Герта, верная подруга детства и юности с не тронутой косметикой смуглой кожей и проницательным взором, неподвластным возрасту; Герта, знавшая все ее секреты; Герта, всегда готовая дать добрый совет, делившаяся с Евой перипетиями своего брака и материнства, за двадцать лет бескорыстной дружбы и привязанности ни разу не подвела ее. Они не могли знать наверняка, что это их последняя встреча. Герта, никогда не витавшая в облаках, должно быть, догадывалась, но Ева с ее вечным стремлением искать во всем светлую сторону, надеялась, что они еще свидятся.
В последний раз Ева провела ночь в своей двуспальной кровати, открыла свой гардероб и выбрала одежду, которая понадобится в бункере, понежилась в роскошно обставленной ванной с зеркалами, подошла к окну и окинула взглядом полюбившийся пейзаж. Как ей хватило духу бросить все это и уехать? Вероятно, Герман Дёринг не ошибся, когда объяснял:
Ну, прежде всего, ее жизнь окончилась. Полностью остановилась в одно мгновение, как только стало ясно, что война проиграна. Здесь у нее не было будущего. Она бы… кто знает, что бы с нею сталось? Возможно, ее посадили бы в тюрьму. И это все, о чем она думала: жизнь кончена, здесь ли, в Оберзальцберге, или рядом с ним, все равно… в конце концов, они много лет были вместе. Вот она и умерла вместе с ним.
Оглядываясь на Бергхоф, чтобы окинуть взором запорошенные снегом горы и темно-зеленые леса, окружавшие ее последние десять лет, она могла вспомнить строки из стихотворения Гёте, которое знает наизусть каждый немецкий школьник: