Так он и сделал. Фритц и Фанни жили все в той же квартире, куда он приходил голодным студентом, — все та же ничем не примечательная чета обывателей из среднего класса. «Ничто не изменилось в их благочинной мещанской жизни». Дальше Винбауэр подробно излагает рассказ Фанни о романе его племянницы Евы с его фюрером. Когда Ева во всем призналась, она сначала пришла в ужас, но, будучи неисправимой оптимисткой, со временем свыклась с этой мыслью. Возможно, Фанни надеялась, что Гитлер все-таки когда-нибудь женится на ее дочери. История ее не слишком расстроила, скорее, раз уж на то пошло, позабавила. Фритц же считал, что его оскорбили, унизили, выставили несостоятельным отцом. Он пришел в ярость. Как бы ни сказалась статья в Paris Soir на семье Браун, на общественное мнение в Германии она не повлияла. Как только стало известно о ее публикации во Франции, власти изъяли весь тираж газеты из киосков и замяли дело.

Земля разверзлась под ногами Фритца в 1934 году (к тому времени Ева и Гитлер уже два года как были любовниками), когда он узнал — неизвестно от кого, возможно, его самого наконец осенило — о «порочной связи» дочери. Ему было все равно, что ее избрал своей подругой сам канцлер, которого боготворит Германия. По его разумению, он не сумел исполнить отцовский долг, и Ева превратилась в «падшую женщину». Алоис продолжает:

Похоже, больше всего разозлило его то, что Гитлер не соизволил ответить. Вместо этого Фритца вызвали в мюнхенскую ратушу и посоветовали вступить в партию. Он послушно принес заявление, на Элизабетплатц, где располагалось местное отделение нацистской партии, но получил отказ на основании его политической неблагонадежности. Только год спустя его сочли достойным вступления. Зато ему присвоили один из начальных партийных номеров, как будто он уже много лет является членом партии. Его взгляды не изменились, но теперь он имел право носить партийную униформу с высоким воротом, нацистским орлом и дубовыми листьями. Практического значения все это не имело, но позволило ему получить признание в Бергхофе и не попасть под огонь набирающих силу предрассудков в Германии 1936 года. Господин Браун затолкал свою щепетильность и свой баварский патриотизм подальше и поступил, как ему было велено.

К 1937 году Ева, поселившаяся в самом центре нацистского анклава, пеклась о частной жизни Гитлера и занималась его личными гостями, в число которых странным образом входили как его давние политические союзники, так и ее бывшие школьные подруги, — последние, как правило, ужасно робели перед хозяином. Но все равно она постепенно представляла ему все новых и новых людей своего круга, молодых матерей с очаровательными маленькими детьми. Они заметно оживляли атмосферу чопорного формализма, создаваемую невероятно плодовитыми нацистскими матронами и их амбициозными мужьями. Вряд ли это давалось легко молодой женщине, не имеющей светского опыта и мало знающей о чинах и этикете. Ей приходилось раздавать указания людям вдвое старше себя, которые не слишком одобряли ее, а уважали и того меньше. Но благодаря своей природной доброте и стараниям никого не выделять и не обижать Ева умудрялась налаживать отношения между двумя группами обитателей Бергхофа.

С 1937 по 1940 год именно Ева раскручивала эту утомительную социальную карусель. До того как она обосновалась в резиденции, роль хозяйки выполняла Магда Геббельс, которая преклонялась перед Гитлером и вышла замуж за волокиту Йозефа в 1931 году отчасти ради того, чтобы быть поближе к фюреру. Она по-прежнему царила на торжественных и полуофициальных приемах, когда Еву отсылали к себе в комнаты. Легкость не входила в число достоинств Магды Геббельс. Она была умной и красивой женщиной, преданной идеалам нацизма, но совершенно не умела развлекать Гитлера и веселить компанию. Только Ева могла игриво упрекнуть его, если он слишком долго разглагольствовал на вечеринках. Когда все уже начинали клевать носом от его речей, она говорила: «Право же, Адольф, довольно разговоров — давайте смотреть фильм!» или «Пора нам расходиться спать!». Пара незаметно удалялась — Гитлер, а за ним Ева поднимались по широкой лестнице в свои смежные комнаты. Гостям оставалось только гадать, что происходило дальше.

В начале романа он вел себя с ней, как с любой другой женщиной — безупречно вежливо. Приличия строго соблюдались, и они никогда не проявляли чувств на публике. Еве надлежало вести себя как обыкновенной секретарше. Истинная природа их отношений оставалась загадкой, порождавшей лавину гипотез. При слугах он обращался к ней «фрейлейн Браун». В кругу самых близких и испытанных друзей он иногда называл ее Tschapperl, что приблизительно переводится как «дурочка» или, в лучшем случае, «теленок». Но это, возможно, звучало не так уничижительно, как кажется. В Австрии — включая деревню Шпитталь, где родилась его мать Клара Пельцль, — слово имеет ласкательный оттенок, не обиднее, чем если бы он называл Еву «цыпленочек мой». Сподвижники Гитлера и их жены прекрасно понимали, что имя Евы ни при каких обстоятельствах нельзя упоминать в обществе, так как ее не существует. Между собой жены нацистов назвали ее ЕБ или die blöde Kuh — «тупой коровой», правда, только когда фюрер не мог их слышать. Негласное правило на «Горе» предусматривало, что большую часть времени все должны вести себя так, словно Евы здесь просто нет. Выходит, она оказалась в положении признанной хозяйки дома, с одной стороны, и непризнанной любовницы — с другой.

Если друзья Гитлера считали положение Евы двусмысленным, то слугам четко дали понять, что фрейлейн Браун возглавляет хозяйство и отдает им распоряжения на день. К началу 1936 года она утвердилась в своей роли, и Гитлер велел слугам называть ее Chefin («начальница») или gnädiges Fräulein («милостивая сударыня»). Неформально, между собой, обслуга называла ее «сама Ева» или ЕБ. Персоналу было приказано ни в коем случае не упоминать ее имени при посторонних или в письмах домой. (К Гитлеру все без исключения, даже самые высокопоставленные нацисты, обращались официально на «вы». Много лет прошло, прежде чем Ева перешла с ним на «ты». В третьем лице он для всех, от Геринга до последнего слуги, был der Führer, а не господин Гитлер или, боже упаси, Адольф.)

Семьи нацистов, толпящиеся на «Горе», обслуживал многочисленный персонал, состоящий из горничных, прачек, поваров и поварят, официантов, нянь, посыльных, телефонистов, шоферов, охранников — не меньше, чем в викторианском поместье. В Оберзальцберге понятия «верх» и «низ» имели реальное значение. В Бергхофе и прилежащих шале не было дверей, обитых зеленым сукном, с колокольчиками для каждой комнаты, отмеченной на панели в общем зале прислуги, но иерархия соблюдалась строжайшим образом. Ежедневно множество людей обеспечивалось самой разной пищей, начиная со свежего коровьего молока для новорожденного (хотя кормление грудью считалось предпочтительным) и заканчивая изысканными винами для шикарных банкетов в честь государственных деятелей, Особ королевской крови и прочих важных гостей. Кухни, где готовились эти блюда, имели самый современный дизайн и оборудование: огромные белые холодильники, сияющие раковины из нержавеющей стали, полки с аккуратно расставленной посудой (белой, под цвет стен) и полы, из соображений гигиены покрытые плиткой, которые постоянно скребли и отдраивали. У Гитлера была отдельная кухня, снабжавшая его вегетарианскими блюдами, и два диетолога, составлявшие разнообразные меню, чтобы стимулировать его аппетит. Батальоны нянь в одинаковых платьях и фартуках присматривали за отпрысками нацистских семей, следя, чтобы все дети были тихими, послушными и безукоризненно одетыми, так как в любой момент из-за угла мог появиться фюрер, которому пришла охота погладить белокурую головку или усадить чистенького малыша к себе на колени. Тогда няня отходила в сторону, а мать становилась подле Гитлера для непременной фотографии, которую потом выставляли в рамке как драгоценную реликвию для грядущих поколений. Ева руководила прекрасно отлаженным хозяйством: нелегкая задача для женщины чуть за двадцать — ровесницы большинства поварят и горничных и вдвое моложе фрау Раубаль, неподражаемой экономки Гитлера.