Надо было поднять столько неудобной целины под огороды! Говорят, раньше на приисках огородничеством не занимались: тайгу считали нежилым местом. Правда, суровая она, но сколько здесь богатств! Где еще можно увидеть такие горы? А лиственницы с их серыми стволами, под голубовато-зеленой дымкой молодой хвои?! А кедровые стланики, чернеющие, как брошенные шубы, на серых каменных осыпях?
— Хорошо. Очень! — сказала Ольга вслух и снова с тряпкой в руке обошла комнаты, сметая невидимые пылинки со стульев и подоконников.
В квартире теперь все блестело. Даже простенькая мебель, передвинутая по соображениям новой хозяйки на другие места, глянула веселее. В столовой богатый ковер, белоснежная скатерть; на буфете немножко искусственных цветов в синей с золотом вазе: полевые еще не выросли, садовых здесь нет… Оконные шторы, сделанные покойной матерью, спадают почти до полу. Когда Ольга решила поехать куда-то на край света, отец передал ей часть привычных, дорогих ему вещей.
— Пусть они на холодном севере напоминают тебе о родном доме, о детстве, — сказал он.
Ольгу очень растрогала тогда его неожиданная забота, и теперь она с нежностью представила своего милого ученого-родителя, далекого от мелочей жизни. В самом деле, совсем по-другому стало выглядеть жилище таежника Аржанова!
Так же уютно бывало в комнатах, где хозяйничала покойная мать. Она была добрым гением семьи, и это являлось оправданием ее жизни. Ольга часто сожалела, что была еще маленькой, когда мать властвовала в доме.
Отец отличается редкостной рассеянностью.
За ним надо следить, как за маленьким. После смерти матери эту заботу взяла на себя тетка Ольги, потом поочередно старшие сестры.
Хорошо, если твои домашние хлопоты действительно необходимы! Пока у Ольги был ребенок, она каждую минуту ощущала себя занятой важнейшим делом, даже когда просто гуляла со своей девочкой. Другое дело теперь… Может быть, подсознательно. Желая отвлечься от пагубных мыслей, Ольга сразу ухватилась за вновь возникшую у нее идею устроить удобнее кабинет мужа.
Она выглянула в коридор — позвать уборщицу, чтобы та помогла перенести вещи, но вдруг передумала, прошла мимо женщины, домывавшей пол, и остановилась на крылечке.
«Зря я бросила машиностроительный институт, когда родилась дочка, тем более что училась отлично, — сказала она себе с горечью. — Струсила малодушно перед трудностью учиться и одновременно воспитывать ребенка. А Ваня слишком легко отнесся к моему уходу из института. Ведь другие учились и детей растили, и материально были обеспечены гораздо хуже нас. Как мы сплоховали тогда!»
Тревожило Ольгу и обещание переговорить с мужем, опрометчиво данное Паве Романовне: знала ведь, что Иван Иванович не согласится сделать аборт, сама никогда не подтолкнула бы его на это. Отчего же согласилась стать посредником?
Пава Романовна перед уходом взяла с нее честное слово, что она придет вечером к Пряхиным вместе с Иваном Ивановичем. Значит, переговорить нужно сразу, как только он вернется с работы. А почему нужно?
«Я ничего не скажу ему, и мы никуда не пойдем сегодня», — решила Ольга, увидев Ивана Ивановича, и пошла, почти побежала ему навстречу.
Он тоже быстро шагал по тропинке, окаймленной мелким кустарником, и Ольга еще издали разглядела, как играла на его губах неудержимая улыбка. С минуту они стояли молча, глядя друг на друга.
— Кто пойдет впереди? — спросила Ольга серьезно.
— Конечно, ты! Я хочу смотреть теперь только на тебя.
— Нет, ты веди меня. — Ольга посторонилась и продела руку под его локоть.
Идти было неудобно, но весело, и оба смеялись, и, заметив их, рассмеялась Елена Денисовна, вышедшая с пустым ведром на свое крыльцо.
— Водоносы мои сбежали! Придется самой…
— Давайте я принесу, — вызвалась Ольга и шутя отняла у нее пустое ведро. — Готовлю я неважно: всегда приходилось жить так, что кто-то брал на себя заботу о кухне. Но вы можете использовать меня на любой подсобной работе.
Дом стоял у края верхней террасы. По ступеням, выбитым в каменистой земле, Ольга и Иван Иванович спустились к бывшему руслу. Оно было сплошь изрыто старателями, а вода отведена канавами на горное производство. Над грудами речного песка и гальки перекинут мосток для пешеходов. На другом берегу плотный плетень крохотного огорода. Золотая пыльца осыпалась с ветвей ив. В деревянном срубе, опущенном в яму, светлела хрустально чистая вода источника, в которой отражался голубой кусок неба, сквозивший между ветвями тополей. Здесь пахло влажной землей и тополевыми листьями, еще полуразвернутыми, клейкими.
Ольга почерпнула воды, выпрямилась гибко, молодо.
— Теперь я, — сказал Иван Иванович, берясь за дужку ведра.
— Нет я! — заспорила Ольга. — Ты уже потрудился достаточно! Надо же так: жена приехала после долгой разлуки, а он за целый день ни разу не забежал домой…
— Была очень сложная операция, — ответил он, радуясь упреку.
— А потом?
— Потом переливание крови и еще одна операция. Район у нас огромный, работы страшно много. Приезжают ведь и издалека… Даже из соседних областей. Но здесь я работаю главным образом как общий хирург: нейрохирургия отошла на задний план. А ты чем занималась?
— Я устраивалась и наводила порядок в квартире. У тебя там обжит по-настоящему только письменный стол.
Толкая друг друга большим ведром и расплескивая воду, они прошли по гладко утоптанной прибрежной дорожке и через мостик.
У крыльца столпилась вся семья Хижняков.
— Ну как, Иван Иванович?.. Успеем сегодня в городки сразиться? — спросил Хижняк. — Народ уже идет на площадку.
— Не мешало бы, но я с утра не видел свою женушку! Теперь часы отдыха надо планировать по-иному.
— Зачем же! — горячо отвергла его намерение Ольга. — Я очень люблю смотреть, когда играют! И сама стану играть, не в городки, конечно, а в теннис, волейбол. Но… — В глазах ее дрогнуло беспокойство. — Я обещала жене Пряхина, что мы будем у них сегодня…
Иван Иванович поморщился.
— Прасковья поплясать любит, — заметила с усмешкой Елена Денисовна. — Пава-то Романовна, — пояснила она, поймав недоуменный взгляд Ольги. — У них все вечеринки-складчины. Она сама ничего не вкладывает, кроме хлопот. А на хлопоты горазда. Вообще активистка: ни одного спектакля в клубе не состоится без ее участия. Бедовая!..
— Мне вообще не хочется идти, — заговорила Ольга, принимая за скрытый намек последнее выражение Елены Денисовны. — Но ведь надо же.
— Конечно, надо, — уже серьезно сказала Елена Денисовна. — Вместе ведь придется жить и работать.
— Ты понимаешь, как у нее трудно получается?
Иван Иванович сидел у стола, положив перед собою сильные руки, и молча смотрел в окно. Брови его были насуплены.
— Я понимаю только одно: это мерзость, — сказал он наконец. — В мерзостях же я никогда не участвовал. Ты можешь не мучиться тем, что выдала мне чужой секрет. Этот секрет давно известен: тут все живут на виду, точно под стеклянным колпаком. И трудных переживаний у Павы Романовны нет. У людей ее склада все легко.
— Нет, она очень переживает и раскаивается, — промолвила Ольга, вспоминая простодушную искренность Павы. — Она говорила, что готова умереть.
— Вряд ли!..
— Она плакала! — пыталась оправдаться Ольга за взятую на себя миссию посредницы.
— Слезы у таких женщин — рефлекс условный, выработанный годами притворства. Я очень прошу: не вмешивайся ты в это грязное дело. Есть у них протеже — мой коллега Гусев, пусть к нему и обращаются.
Дом, в котором жил главный бухгалтер приискового управления Пряхин, был построен в виде коттеджа и обнесен невысокой сквозной оградой. От ворот к террасе желтела широкая дорожка со следами автомобильных шин на песке. В круге, очерченном ею, зеленел дерн и чернели пустые еще клумбы. За тонкими ветвями молодых лиственниц виднелись в углу ограды новенькие сараи. Новизна всего сразу напомнила Ольге чистенького Пряхина.