Выходим вместе во дворик, устланный новыми, еще желтыми, досками. Жаль уходить, не повидав всех ребятишек, и Андрейка разоспался после обеда — не будить же его!

— Прижились теперь здесь?

— Да. А ведь в поселке с каждым днем все лучше становится. У нас даже целая улица, молодоженов есть. Для них, молодых, раздолье тут. И культурные развлеченья: клуб большой, славный такой, кино постоянно, артисты разные приезжают.

Не спеша иду по направлению к клубу: предстоит, несомненно, интереснейшая встреча с читателями — жителями Майны.

После этой встречи был у нас еще один разговор с майнцами и секретарем парткома Лазаревым, которого здешняя молодежь не только уважает, но и любит. Это чувствуется на каждом шагу.

— Почему будущая ГЭС названа Саяно-Шушенской?

— А помните, Ленин и Лепешинский писали, что из Ермаковского и Шуши видны белые зубцы Саян? Так вот эти зубцы здесь, — ответил Лазарев. — От нас до Шушенского прямиком километров семьдесят. Но Шушенское ниже по Енисею, в Минусинской котловине. По хакасскому преданию, наш район Майны был местом самой жестокой борьбы хакасских батыров с иноземными захватчиками: монголами, джунгарами, китайцами. Бои шли в этих горах. В районе Означенного, в Койбальской степи (где канал) много курганов. Там жил род Койбала, а племя, вождя которого звали Означин, занимало «ворота Енисея». Позднее поселок переделали в Означенное.

— Вы были в Туве? — спросил нас один из здешних старожилов.

— Нет, но подумываем.

— Очень советую. Дорогу через Саянские перевалы и столицу Тувы — Кызыл надо посмотреть. Енисей ведь рождается в Тувинской области. Сначала он течет двумя реками. Правый его исток Бий-Хем — Большой Енисей — берет начало километрах в шестистах от Кызыла, в хребте Восточный Саян. Потом он проходит через Тоджинскую котловину, куда можно попасть только на самолете. Там леса, где добывается семьдесят процентов всей тувинской белки и соболя, и высокогорные тундры, где развито оленеводство. Вот где интересно! Только комаров много и медведей. В прошлом году на Кызыл было настоящее нашествие косолапых. Что-то им помешало залечь в берлогах, и они сотнями двинулись в степи… Кызыл стоит на слиянии обоих истоков Енисея: Бий-Хема и Ка-Хема — Малого Енисея. Там центр Азии — на берегу поставлен обелиск. Ниже наша река идет к Красноярскому краю по степям Тувинской котловины, а возле устья реки Кемчик снова попадает в горы, заросшие тайгой. В Туве горы часто полупустынные…

Мы навострили уши:

— Значит, по ту сторону перевалов леса в Саянах уже вырублены?

— В Саянах и там тайга, но много голых, каменистых склонов, издавна покрытых травой или колючками. А в междугорье степи, где пасутся верблюды да овцы. В засушливые годы нет ничего и для овец. Тяжелый климат! Только сарлыкам все нипочем. Сарлыки — это одомашненные яки, с острыми, громадными рогами и хвостами, как у лошадей. Очень мощные и злые животные. Корма не требуют, помещения им не надо. Волки, даже медведи их боятся. Поэтому у тувинцев сарлыки ходят с настоящими коровами для охраны стад.

— Майна тоже относится к «Сибирской Швейцарии», о которой говорил Ленин?

— Безусловно. — В голосе Лазарева прозвучала гордость саянского патриота. — Ермаковское, где жил Лепешинский, почти напротив Означенного, а Шушенское — еще ближе.

— А кедры у вас тоже рубят?

В разговор вмешивается пенсионер Иван Ваганов, который строил здесь первый «водовод» для орошения означенских полей еще в 1926 году.

— По всему югу Красноярского края велся подсчет запасов древесины. Вырубать лес положено по плану, и по правилам рубки лесхозы должны оставлять острова плодоносящих деревьев для воспроизводства. Только плохо выполняются эти правила: сметают все подряд, а кедр не растет без лесной шубы.

— И насчет перестойных кедров тоже один разговор. Кто станет делать выборку? У работников лесхозов головокруженье делается, как только они глянут на наши нетронутые массивы. Разрешили им валить перестойные деревья, а получается так: дай палец — отхватят всю руку. То ли это несознательность, то ли просто хищничество заедает. Ведь рубим сук, на котором сидим! Хоть бы вы, писатели, ударили тревогу по-настоящему. Написали бы острым пером…

— Пишем! Столько перьев иступили… О лесе? Писали. О загрязнении водоемов? Писали. О рыбе? Тоже, наверное, приходилось вам читать. А насчет кедров и написать, пожалуй, не успеем, если рубка идет такими темпами.

— Пишите скорее, да покрепче! — ответили нам хором.

Уже в ночь мы выехали в Бею — райцентр в степях у подножья левобережных Саян.

Исчезли за поворотом береговых черных в сумраке скал ясные огни Майны. Плещет вода, омывая, ворочая камни у самого края шоссе. Белеют кипящие буруны… Шорох-то какой могучий — идет, шумит себе Енисей.

Шуми, своенравный! До скорого свидания!

1966–1969

ГОРОД МЕТАЛЛУРГОВ

Мы едем из Кемерова на юг области по шоссе, так нагретому солнцем, что на нем отпечатываются следы автомобильных шин. За деревней Березовкой, километрах в тридцати от Кемерова, начинаются предгорья Кузнецкого Алатау, вдоль которых идет Томь, мутная, вспухшая от воды, хлынувшей в ее верховья, где сейчас тают на кручах снега.

Первый город на пути — Ленинск-Кузнецкий — в ста километрах от Кемерова. Трехэтажные дома, аллеи берез и кленов. Но сразу чувствуется гарь угля да смолы: заводы дымят вовсю. И снова вспаханные поля, шелково блестящая травка, деревья, покрытые яркой зеленью.

За Ленинском — тоже промышленный город Белово: куда ни глянь — заводы и шахты. Прокопьевск с красиво отстроенной травматологической больницей. Киселевск в горной впадине, с улицами, обсаженными деревьями, с большими каменными зданиями. Величавый драматический театр. Терриконы. Копры. Новая гостиница. Они так слились, что граница городов делит пополам сады, огороды и даже дома.

Часов шесть в пути, и мы въезжаем в Новокузнецк — город, созданный в тайге первой пятилеткой. Плавку чугуна здешний доменный цех выдал впервые в апреле 1931 года.

Писатель Федор Панферов, побывавший здесь в те времена, в своей повести «Родное прошлое» говорит: «Представьте себе на минуточку в глухом краю под горами Кузнецкого Алатау, в районе пятен вечной мерзлоты и непроходимых лесов, гигантский котлован, на площадке которого растут корпуса цехов будущего металлургического комбината, а края этого котлована, горы, изрыты землянками и заселены теми, кто „сорвался“ из деревни. Тут их десятки тысяч».

Вот эти-то десятки, а потом и сотни тысяч людей в течение тридцати пяти лет так заполнили «гигантский котлован» домами, парками, копрами, терриконами шахт и корпусами заводов, что он как бы выровнялся.

Река Томь бурно идет под мостами, связывающими застроенные берега. Тенистые аллеи-улицы многолюдны. В центре очень красиво, большие деревья образуют высокие коридоры вдоль тротуаров, почти смыкаясь кронами и над асфальтом мостовой. Здесь находится клуб и всегда очень оживленный сад металлургов КМК[7]. Но особенно славится красотой Дом культуры гигантского алюминиевого завода. Вообще здесь царство металлургов, хотя шахтеров тоже предостаточно. Все такие славные парни. Многие из них приехали прямо из армии, отслужив срок.

— Пусть к нам на работу присылают больше женщин, — говорят они не шутя. — Мы здесь ссоримся из-за девушек.

В городском районе Шахтерском — обогатительная фабрика на семь шахт. Издалека видна бурая пирамида террикона, а возле нее улочки деревянных домов, кипень цветущей черемухи, ранетки и яблони широко распростерли белоснежные ветви, просвечивающие розовостью. Бывших землянок нет и в помине.

В городе очень много детей. Потому нам сразу предложили побывать в пионерском лагере, расположенном среди дремучих лесов на притоке Оби — реке Чумыш. Был яркий солнечный день, когда мы поехали на автобусе в горы. Тайга цвела. Кругом нежились густые травы с россыпью оранжево-красных в Сибири купальниц, набухали готовые лопнуть бутоны диких пионов — марьиных кореньев. Навострив поднятые, словно ушки, лилово-сиреневые лепестки, опустив беленькие мордочки с золотыми подвесками, цвел в не просохших еще логах кандык, похожий на летящих бабочек.