12 января.

[…] Ян говорит, что нам жить так с Фондаминскими больше невозможно. Нужно иметь свой угол, а то каково быть при наших средствах между небом и землей целых 3 недели. А мы никогда не были так бедны, как в этом году. Как выкрутимся, просто не знаю.

18 января.

Ездили в Канн, ле Каннэ. Смотрели виллы, комнаты в отелях. Что хорошо, то дорого. […]

29 января.

С утра ужасное известие: «Кутепов исчез». Все думают — большевики. Все возможно. Утром в 9 ч. пошел в церковь и не дошел, шел по людным улицам. Непростительно, что он ходил один по улицам. Ведь нельзя допустить, что он сам скрылся. Он последний, кажется. Врангель, Ник. Ник., Кутепов. Кто за ним? — Миллер?

Пришло «Утро»². […] Галина взволнована, растрогана и печальна. […]

1 февраля.

Ехали, как нельзя лучше — вчетвером в одном купэ. Немного спали. Галина и Скабарь на одной подушке, совершенно как младенцы. […] Ян долго смотрел на них, потом сказал: «Боже, как мне жаль их. Скабарь — сирота. Никого нет. А малый он хороший». Решили, что Скабарь будет жить в нашей столовой. Он очень рад, что ему не нужно жить одному в гостинице. Нервен он очень. […]

2 февраля.

[…] У Зайцевых боевое настроение. Хотят найти, во что бы то ни стало, Кутепова. Они мне напомнили 1905 или 17-ый год — горят! […] Слухи: все организовал Игнатьев. […]

3 февраля.

[…] Завтрак с Фондаминским. Он пополнел, посвежел. Говорил много со Скабарем. Скабарь рассказывал […] о монастырях, о псковщине. Видимо, он понравился. […] Потом пришел Алданов. […] Боится будущего, безденежья. Опять говорил, что нужно будет поступать на службу. […]

4 февраля.

[…] Со Скабарем прошли пешком от Лувра через С. Жермен, Сорбонну, Люксембургский сад к С. Сюльпис. Заходили в церковь St. Germain. […] Скабарь оживает при виде старины. […] Зашли к Фондаминским. […] к Куприну. […]

14 февраля.

[…] Завтракал Мочульский³. Он нравится — живой человек, умный, за всем следящий. […]

9 марта.

Ян со Скабарем у Шмелева. […]

11 марта.

[…] Ян завтракал у Алданова. Были: Гучков, Маклаков, Мельгунов, Демидов, Вишняк, Ян. Гучков зло и раздраженно говорил о Николае II. Керенский⁴ Яну понравился: «Хорошо поставлен голос. Держал себя приятно». […]

16 марта.

[…] Мы с Яном зашли к Мережковским и спросили, можно ли Зурову придти на их «воскресенье». З. Н. милостиво разрешила: «Я прочла сегодня его в П[оследних] Н[овостях]. Он талантлив, но слишком все описывает, всякую мелочь, слишком его глаза насыщены. Нужно, чтобы он проявлял больше себя». — «Себя проявлять можно с 40 лет», — смеясь сказал Ян, «а пока пусть пишет, что видит, что хочется».

Потом за чайным столом З. Н. сама сказала Скабарю: «Я прочла Ваш фельетон и вот что скажу. […] Одним глазом нужно смотреть на мир, а другим — в себя». […]

5 апреля.

[…] Хочу записать о юбилее Ходасевича. […] Юбиляр явился поздно, когда все были в сборе. Как всегда, изящен, немного насмешлив и, как редко, доволен. Аплодисменты. Грациозный поклон. Рукопожатие. Наконец, расселись. Стол с букетом цветов, с массою закусок. Я сижу чуть наискось от юбиляра и Яна, против М. С. [Цетлиной. — М. Г.], рядом с которой Ян. По правую руку Мережковский, по левую Пэти. […]

13 апреля.

Вечер Яна.

8 мая.

[…] Сегодня писательский обед. Мы с Галей идем в театр. Первый раз за все время во франц. комедии. […] Из театра заглянули в «Ротонду», там Ходасевич, Цетлин, Алданов и Ян. Обедом довольны, хотя Ходасевич и ворчал, что дорого.

9 мая.

[…] Обед у Рахманиновых. […] С. В. очень любезен. М-me и дочери остриглись. Таня [впосл. Конюс. — М. Г.] очень похорошела. Видела впервые Глазунова. Какой-то отрешенный человек с остановившимся взглядом. Рахманинов жаловался, что в музыке царит модерн.

12 мая.

[…] Ян рвется из Парижа. […] Был Капитан, ждал, вероятно, что Ян пригласит на Бельведер, но Ян ничего не сказал. […] Ян кончил уборку в 1 ночи. Спали мало.

Ехали сносно, несмотря на грязь и плохие вагоны. […] Леня вагоном-рестораном восхитился меньше, чем Галя когда-то. Ему вообще более близко то, что дальше от культуры. […] Я испытываю к нему нежность за его чистоту, за какую-то девственность натуры, за талантливость, за то, что все чувства у него настоящие, не изломанные, за то, что он умеет страдать, сильно чувствовать, даже за негибкость, на которую нападает Ян.

В Марселе […] я ночевала с Галей. Много говорили, как ей быть, чтобы больше получить свободы.

13 мая.

Приехали на Бельведер. […] И. Ис. [Фондаминского. — М. Г.] дома не было. […] Во всех комнатах цветы. Чувство дома и успокоения. […]

14 мая.

Пришли деньги из Америки. Ян успокоился. […]

16 мая.

[…] Статья Савельева о «Жизни Арсеньева» в «Руле». Хорошая, лучше, чем М. Ал. [Алданова. — М. Г.]. Он глубже взял и оригинальнее понял это произведение. […]

Настроение Яна поправляется, он прямо стал другим человеком, чем был в Париже. Бог даст, скоро начнет писать. […]

17 мая.

[…] За обедом разговор о смерти. Ян возмущается обрядами. — «Умер человек и как можно быстрее его увезти. Я хотел бы, чтобы меня завернули в холст и отправили в Египет, а там положили бы в нишу на лавку и я высох бы. А в землю — это ужасно. Грязь, черви, ветер завывает». Говорил он об этом с изумительным спокойствием. Говорил, что не может видеть крепа. […]

18 мая.

[…] У Ил. Ис. болит зуб, но он старается не подавать виду… А все же в этом году он не такой, каким был в прошлом. […] По-видимому, ему нравится Скабарь, во всяком случае, он пока ему интересен. И только с ним он говорит охотно. […] Он сказал: «Мне он нравится. По-моему, он умный, наблюдательный, чистый». […]

28 мая.

Неожиданно съездила на машине в Клозон. Ол. Л. [Еремеева. — М. Г.] в чистом белом фартуке, дети на вид здоровы. Очень мила одна девочка француженка. […] Ол. Л. гордо сказала: «трудных детей для меня не бывает». Почти все родились в эмиграции, и у всех прекрасный московский выговор. […]

30 мая.

[…] Осоргин написал статью о Куприне, пишет, что это самый человечный писатель. — В «Возрождении» интересная статья Ходасевича о книге Белого «На рубеже двух столетий». […]

31 мая.

Были Кугушевы с m-me Лапинской. Я все время занимала последнюю. Говорили, конечно, о Телешовых, об Елене Андреевне. Обе мы восхищались ее внешностью, душой. Она всегда была интересна, умна, остроумна. Но в любви несчастлива. Она любила некоего Глинкэ, красивого человека, но ей показалось, что он женится из-за денег, и она отказалась. Был в нее влюблен Гусев, студент — но тоже не вышло. В брак с Телешовым она вступила не по любви. Лапинская считает это большим мезальянсом. Я доказывала, что Ел. Ал. была счастлива. Н. Дм. очень порядочный человек с хорошей душой, любил ее дружески, был семьянином, умел вокруг себя создать кружок писателей, умел возбуждать к себе любовь. […]

11 июня.

[…] Ян вчера говорил: «Как я устал, как изменился. Мне все хочется молчать». […] Долго говорили о Лосе. Он почему-то к нему очень строг, даже как к писателю. И мне все чудится, что это он нарочно, чтобы мы не портили его, «а то и так у него слишком много самомнения».