Офф-моо расположились вдоль обсидианового круга, вновь ставшего иссиня-черным, и внимательно слушали, как Оуна рассказывает обо всем, что видела и что нам удалось узнать.
– Вполне возможно, Гейнор уже ведет свое войско на Мо-Оурию, – закончила она с легкой запинкой.
Ей никто не возразил. Я ждал обсуждений, шумных дебатов, но вместо этого офф-моо устремили взгляды на обсидиановый круг посреди залы. Что они надеялись там рассмотреть? Или это их вариант ведьминского хрустального шара? Что-то вроде подручного средства для сосредоточения мыслей?
В следующий миг я словно ослеп и чуть не свалился с лавки. Одной рукой прикрывая глаза, чтоб защититься от чудовищно яркой вспышки, я пошарил вокруг другой, разыскивая Оуну. Наткнулся на ее ладонь. Девушка тоже прятала глаза под рукой. А офф-моо сидели себе на лавках как ни в чем не бывало.
– Что происходит? – спросил я шепотом.
– По-моему, они умеют искажать свет, – вот и все, что ответила Оуна. Ослепительное золотое сияние тем временем слегка потускнело, мои глаза более или менее привыкли к нему, и я смог различить источник этого сияния. Он находился в самом центре обсидианового круга – висел, не касаясь поверхности; это был обыкновенный на вид камень, мелко вибрировавший и издававший звуки, которые будили воспоминания о давно забытых поступках и благородных помышлениях. Мысль, дело и образ как бы сливались воедино. Ощущение было такое, что вот-вот перед камнем возникнет коленопреклоненный Парцифаль, рыцарь, чистый помыслами.
И вдруг камень стал меняться на моих глазах. В благоговейном изумлении я смотрел на артефакт, который всегда считал не более чем красивой легендой. На месте камня возникла огромная золотая чаша, украшенная самоцветными каменьями, наполненная по кромку густым красным вином, которое переливалось через края и как бы таяло в сиянии, потускневшем до закатного багрянца; в этом сиянии зала, где собрались офф-моо, словно вскипела буйством живых красок. Мои чувства отказывались воспринимать происходящее. Я внезапно ощутил слабость и неожиданно, совершенно без причины, затосковал по Равенбранду. Если бы я мог стиснуть в пальцах рукоять меча, мне бы стало гораздо легче, ибо клинок напитал бы меня силой. Но он находился там, где я его оставил, а потому близость к легендарной чаше становилась попросту непереносимой. Между тем чаша – Священный Грааль – увеличивалась в размерах. Конические колпаки офф-моо раскачивались и падали, словно это зрелище было непривычным даже для мудрецов Мо-Оурии. По зале пролегли длинные тени.
Офф-моо запели, их голоса слились в одном-единственном протяжном звуке, который перерос то ли в песню, то ли в заклинание, угрожавшее поколебать весь мир. Свет смешивался с тенью, тень становилась светом. Чаша стремительно уменьшалась, как бы съеживалась – пока наконец не преобразилась в золотой, отделанный драгоценными камнями посох, который медленно вращался в воздухе над обсидиановым диском.
Офф-моо завели другую песню, и посох.., вырос. На мгновение он превратился в маленького ребенка с прекрасным ангельским личиком, вновь стал самим собой, затем обернулся изящной золотой стрелой. Знак Порядка. На месте одной стрелы возник целый колчан, стрелы взмыли к потолку и зависли над диском, потом начали вращаться. Восемь золотых стрел с самоцветами. Знак Хаоса.
Но, как не замедлило выясниться, вовсе не эти знаки приковали внимание офф-моо. Обсидиановый диск обрел прозрачность, и в нем проступило изображение. Множество всадников скакало по направлению к нам. Мне почудилось, будто я смотрю исторический фильм в кинотеатре. Вот только актеры были пугающе знакомы. Впереди, на белом жеребце, слепые глаза которого были устремлены вверх, но поступь, несмотря на слепоту, уверенна, скакал Гейнор, облаченный в доспехи. За его спиной, тоже верхом на слепых лошадях, мчались нацисты во главе с Клостерхеймом, все как один в эсэсовской форме под плащами. И у каждого было при себе какое-нибудь старинное оружие – меч, пика, лук или арбалет.
А за ними надвигались чудовища, самые невероятные, самые диковинные, будто сошедшие с полотен Босха. Внезапно возникла почти крамольная мысль: а что, если художник творил, опираясь на опыт, а не на фантазии воспаленного рассудка? Длинноногие, длиннорукие, с выпученными слепыми глазами… Вытянутые рыла свидетельствовали о том, что эти существа ориентировались под землей по запаху. Они были гораздо крупнее людей, скакавших впереди, ни дать ни взять игрушечные солдатики двух различных видов. Дикари, уродливые, но наделенные зачатками разума дикари, с дубинами и топорами в руках. Попадались среди них и лучники, и те, кто был вооружен мечами. Скорее толпа, чем армия в истинном смысле слова. Но их были тысячи…
– Труги, – сказала Оуна.
Теперь я понимал, почему народ офф-моо не слишком опасался обитателей темных земель. Чудовищам не хватило бы ни разумности, ни желания, чтобы напасть на Мо-Оурию по собственной инициативе.
Один из офф-моо что-то негромко произнес. Оуна утвердительно кивнула.
– Все пантеры исчезли, – объяснила мне девушка. – Тругам некого больше опасаться. Мы не знаем, что случилось, – мертвы ли пантеры, заколдованы или просто исчезли.
– Как они могли просто исчезнуть?
– Колдовство, – Оуна пожала плечами.
– Колдовство? – я не стал скрывать скепсиса. – Колдовство, фройляйн? Неужели наше положение настолько отчаянное, что мы готовы поверить в колдовство?
– Называйте как хотите, граф фон Бек, – нетерпеливо бросила Оуна, – но по мне это слово – самое точное. Пантеры слышат зов. Зов существа, куда более могущественного, нежели все те, кто обычно бродит по подземелью. Быть может, владыки Вышних Миров. Отсюда следует, что Гейнор каким-то образом исхитрился привести сюда своих сверхъестественных союзников. Если" они сохранили в нашем мире свое могущество, значит, победить их невозможно. Правда, некоторым, чтобы перейти из мира в мир, нужен посредник – например, Гейнор и его армия.
– Эти труги – настоящие великаны, – заметил я, поглядывая на диск.
– Только здесь, – ответила Оуна. – В других мирах они совсем крошечные. Они населяют пространства между Мо-Оурией и Серыми Жилами. Исчадия преисподней, обитатели бездны, пушечное мясо Гейнора. Если Гейнор возьмет верх колдовством, именно труги будут добивать тех из нас, кто уцелеет.
– Похоже, вы пережили не одно нападение, фройляйн, – проговорил я.
– Да уж, – Оуна устало усмехнулась. – Сражениям нет конца, граф. Вы и представить себе не можете, какая беда угрожает вашему миру.
Желание иметь при себе Равенбранд стало нестерпимым. Я попросил Оуну объяснить офф-моо, что скоро вернусь, и выбежал из помещения.
Я мчался по извилистым улицам, перебегал из света в тень и вновь выскакивал на свет, выискивая дорогу как по запечатлевшимся в памяти краскам, так и по форме строении. Наконец я добрался до отведенного мне жилища и сразу кинулся туда, где спрятал клинок. К моему несказанному облегчению он лежал там, где я его оставил, – в нише возле кровати. Я развернул ткань, чтобы убедиться воочию, что это действительно мой меч, и черная сталь приветственно загудела.
Я снова завернул меч в материю – этакие самодельные тряпичные ножны, вышел из башни с клинком на плече и вновь углубился в лабиринт улиц, ориентируясь, как и прежде, по лучу серебряного света там, по тени тут, по игре красок на стене, по очертаниям «деревьев» в каменном саду.
Позади осталась центральная площадь, я уже приближался к горловине очередной узкой улочки, когда позади меня послышался язвительный смешок. Я обернулся – и увидел перед собой лучащегося торжеством кузена Гейнора. Он держал в руках лук и целился мне прямо в сердце.
Честно говоря, мне совершенно не приходило в голову, что он наберется наглости и последует за нами в Мо-Оурию. Наверное, я до сих пор не привык к тому, что один человек может одновременно находиться в двух местах – вести на город армию чудовищ и незаметно проскользнуть в тот самый город в одиночку.