— И весело бывает на таких селянках?
— А кто их знает, нам на них бывать не приходится. Стало, весело, коли по ночам, почитай, вплавь ездил!
— А вот нынче, как зазнобушки нет, вишь, она солдатка — так муж вытребовал, и келийка стоит заперта, — добавил другой, — так он и дорожку к нам забыл. Среди бела дня в омут так вот и прет, а самому невдомек! И шляпу потерял!
И гребцы разразились хохотом, все разом глянув на обнаженную голову сконфуженного парня.
— Вот как! А мы давеча и не знали, что имеем удовольствие ехать с русским Леандром, — заметил Грачов своему товарищу.
— Послушай, парень, скажи-ка по совести, — обратился он вполголоса! к ямщику, — что они врут или правду говорят?
— А знамо врут, — отвечал парень.
— Уж будто так ничего и не было?
— Чего не было, того не было, а что было, знает про то головушка буйная да ноченька темная, — отвечал парень, потупляя голову и принимаясь отвязывать чемодан. — Прикажете нести, что ли?
— Неси… Да вот возьми сначала.
Грачов дал ямщику три целковых и почувствовал, что поквитался с ним совершенно. Таким образом в случае более горестном, если б ямщик, например, утонул, он положил бы его семейству приличную пенсию и совесть его точно так же была бы спокойна.
В десять минут вещи путешественников были перенесены на ботники; разместившись в них, они поплыли в путь не без чувства некоторого страха: ботники глубоко сидели в воде, возвышаясь над нею менее вершка. При малейшем неосторожном движении — если не совершенная гибель, то купание было неизбежно.
Едва отплыли они пятьдесят сажен, как послышали за собою плеск; оглянулись и увидали ямщика, ехавшего недалеко от них на своей пристяжной.
— Ты куда? — спросил с удивлением Грачов.
— А я шляпы поискать, — отвечал парень.
Тростников вспыхнул.
— Что ты, сумасшедший! Мало одного разу, хочешь еще попробовать, не приведется ли совсем утонуть? — закричал он в негодовании. — Воротись, безумная голова!
— Воротись! — строго повторил Грачов.
Ямщик ничего не отвечал и ехал вперед.
— Говорят, воротись, а то я Алексею Дементьичу напишу! — крикнул Грачов, но и угроза его не имела никакого действия.
— А не замайте его! — сказал гребец. — Не без шляпы же ему ехать домой, парень молодой: засмеют! Да и шляпа, говорит, новая; три рубля намедни в Гороховце дал!
— Так за три рубля и тонуть?
— Ну, не потонет.
— А уж лошадь верно утопит! Вот будет в барышах!
— Не утопит! Как утопить? — отвечал гребец. — Не бросать же шляпу, — прибавил он таким голосом, который ясно говорил, что сам гребец на месте парня сделал бы то же. — Ты, — закричал он парию, оборачиваясь к нему лицом, — лошадь-то не доезжая плотины привяжи, а сам и сплавай!
— Ладно! — отвечал ему парень. — Знаю!
— Да куда ж он сплавает? — с досадой спросил Тростников. — Ведь он искал своей шляпы — не нашел.
— Как же, искал, и мы даве искали. Да, вишь, дело было вкруте — к вашей милости торопились, ну и не нашли. А поищет, найдет. Куда ей деваться? Еще кабы место гладкое, а тут и уплыть ей далее нельзя: всё кругом кусты!
Тростинкой пожал плечами.
— Уж смотри ты, упрямая башка! — закричал Грачев ямщику, почти догнавшему их. — Усядься опять на дерево — подстрелю, как тетерю, ей-богу, подстрелю!
И, довольный своею остротою, Грачев рассмеялся и прибавил, обращаясь к Тростиикову:
— Ну, который же Леандр, по-твоему, лучше — немецкий или русский?
— Оба хороши в своем роде, — отвечал Тростников.
— А желал бы я видеть русскую Геро! — сказал Грачев. — Я думаю, под одной ботник ко дну пойдет.
Но расположение к остроумным предположениям в нем вдруг прекратилось, и <он> быстро прибавил: — Осторожней, осторожней! — потому что ботник чуть не опрокинулся, наехав на какую-то корягу, едва торчавшую из воды. — Осторожней, осторожней! — закричал он.
— Ишь ты! — закричал в то же время гребец с другого Сотпика неосторожному своему товарищу. — Что ты глаза-то в кабаке, что ли, пропил? А ты гляди: ведь с господами едешь, тут долго ли до беды! Вот намедни, почитай, тут дядя Матвей опрокинулся!
— Что ж, потонул? — быстро спросил Грачов.
— Потонуть не потонул, — отвечал их гребец, — а окупался, сердечный. Тут где потонуть: глубокого места только и есть, что ключина, где даве Митюха огряз. А то до самой деревни больше как по пояс не будет. Тут всё сухо бывает в межень! Да и лес не больно чтоб густ — всё можно ехать…
— А далеко до деревни?
— Да с версту, не больше, А вот уж там, — продолжал гребец, — как за нашу деревню выедем, ну, там всего будет!
— Что ж?
— Проехавши так с версту нашими полями, будят Ниша, река, бурлит теперь, сердечная, потом лесом поедем, — лес густой-густой, — проедем лес, там опять Мичкора-озеро, большое озеро; вот как Вишу перевалим да озеро, ну и лесом маненько трудновато, а то всё ничего, плевое дело!
Лес начал редеть; показалась деревня, которой жители, по местному выражению, разделялись на облитых и необлитых; верхний конец деревни, расположенный на высоте бугра, избежал наводнения; зато нижний, ближайший к нашим путешественникам, тянувшийся по скату бугра, равно как все бани, сараи и прочие деревенские службы, разбросанные по уступам крутого оврага, — всё было затоплено и представляло довольно оригинальную и в то же время весьма плачевную картину. Таким образом приятели наши въехали водой в самую деревню и несколько времени плыли между двумя рядами изб, казавшихся как будто всплывшими; маленькие окна быстро раскрывались, и оттуда появлялись лица с выражением столь чрезвычайного удивления, о котором невозможно дать понятие, — доносились дикие и тревожные голоса, благим матом призывавшие сонных, хворых и работающих полюбоваться невиданным зрелищем:
— Митюха, брось стан-от! Брось скорей! Вишь, едут какие!
— Подь-ка, нодь-ка! глянь! глянь!
— Батюшки, господи! Что их? что их? А-а! ахти! Вот так диковина! И собака, да какая собака: словцо баран! У! у! у! съест, чай — сунься, поди!
Некоторые из облитых, недовольные глазением из окон, быстро выбегали на крылечко, бросались в ботники, привязанные, к верхним ступеням, до которых почти достигала вода, и плыли за путешественниками, перегоняясь между собою и стараясь забежать вперед их. Но не то еще ждало наших друзей впереди: приближаясь к области необлитых, они увидали такую необозримую толпу, что даже казалось невероятным, чтоб все они принадлежали к жителям одной деревни; старые и малые, здоровые и хворые — всё высыпало посмотреть господ. И вот наконец они ступили на твердую землю при громких восклицаниях толпы, и толпа шумно расступилась в разные стороны, давая им дорогу. Путешественники пересели в телеги, приготовленные для перевозки их с пожитками через бугор, за которым снова начинался разлив. Облитые и необлитые последовали за ними. Переезд медленно совершался, задерживаемый толпою, и наконец остановился среди необжитого конца деревни. Оставленные гребцами своими, которые ушли переправлять через бугор ботники, приятели наши были оставлены теперь и своими кучерами, которые, соскочив с козел, ушли в толпу, ничего им не сказав. Приятели наши, сидя на телеге, на досуге рассматривали толпу, которая с каждой минутой увеличивалась. Даже столетние старухи, по нескольку лет не слезавшие с печи, выползли на свет божий, не говоря уже о разного рода деревенских уродах, которые вообще отличаются сильным любопытством. И так как народ, несмотря на видимое презрение к ним, выражающееся в беспрестанных шутках и неумолимых прозвищах, все-таки к ним жалостлив, то им уступлены были лучшие места, и друзья наши скоро увидели себя окруженными коллекцией замечательных существ: параличный мужик с трясущейся головой и безумно блуждающими глазами навыкате, мужик с ногами, вывихнутыми так, что коленки его смотрели в ту же сторону, как и его затылок, мальчишка с горбом, ходивший на карачках, мальчишка с перешибленными и высохшими руками, которые висели как плети, баба с горбом, баба с двумя горбами, мужик с бельмами, безногие, безрукие, калеки, слепцы — вот, так сказать, первый ряд той публики, которая собралась около путешественников. Правда, деревня, в которой они находились, была велика, как немногие деревни, но и количество уродов, проживавших в ней, поразило их. Расспрашивая о причинах уродства, они пришли к такому заключению, что хотя употребительная в деревнях метода воспитания, состоящая в том, что ребенка почти с первых дней его рождения предоставляют на произвол судьбы, имеет свои хорошие стороны, производя богатырей, крепких, как закаленная сталь, но что она же, вероятно, причиною, почему нет такой маленькой деревушки, в которой не встретили бы вы нескольких несчастных, изуродованных и изломанных самым чудовищным образом. Второй и гораздо значительнейший ряд публики составляли девчонки, мальчишки и отчасти женщины; мальчишки совсем напирали на телеги и по обыкновению своему громко передавали друг другу свои замечания касательно наружности, одежды и всего, что поражало, их в наших путешественниках. Черный лоснящийся Раппо в своем серебряном ошейнике производил сильный и всеобщий эффект.