Споры о том, какие идеи могут считаться высшим благом и имеют абсолютный ценностный приоритет, какие качества человеческого характера являются добродетелями, какие нравы, обычаи, общественные привычки, нормы поведения нравственно оправданны, а какие нет, борьба против устоявшихся моральных святынь, на место которых возводились другие, неустанные поиски совершенных форм человеческих взаимоотношений, сопровождавшиеся время от времени кризисами ценностей, — все это составляет основную линию и внутренний нерв нравственной жизни в ее историческом развитии.
Функционирование морали в реальном опыте общественной жизни порождает специфические трудности, связанные с тем, что мораль утверждает самоценность личности, а в ходе практической деятельности люди становятся в иерархические отношения, при которых одни управляют другими. Эти трудности находят выражение в ряде парадоксов, наиболее типичными и распространенными из которых являются парадоксы нравственной оценки и нравственного поведения.
Парадокс моральной оценки
Парадокс моральной оценки связан с вопросом о том, кто может вершить моральный суд, кто имеет право выносить моральные оценки. Логично было бы предположить, что такую функцию могут взять на себя люди, выделяющиеся из общей массы по моральным качествам, подобно тому как это происходит во всех других областях знания и практики, в которых решающим является слово специалиста (право авторитетного суждения о музыке имеет музыкант, по юридическим вопросам — юрист и т. д.). Однако одним из несомненных нравственных качеств человека является скромность, еще точнее, осознание своего несовершенства. Более того, чем выше человек в нравственном отношении, тем критичней он к себе относится. Поэтому действительно нравственный человек не может считать себя достойным кого-то судить. С другой стороны, люди, охотно берущие на себя роль учителя и судьи в вопросах морали, обнаруживают такое качество, как самодовольство, которое органически чуждо морали и безошибочно свидетельствует о том, что эти люди взялись не за свое дело. Жизненные наблюдения свидетельствуют, что в такой ложной роли чаще всего выступают люди, которые занимают более высокие ступени в социально-иерархических структурах (руководители по отношению к подчиненным, учителя по отношению к ученикам и т. д.). Получается: те, кто мог бы вершить моральный суд, не будут этого делать; тем, кто хотел бы вершить моральный суд, нельзя этого доверять. Моральный суд в данном контексте понимается широко — как моральное учительство, моральное осуждение и восхваление.
Разрешением данного противоречия может считаться нравственное требование: «Не судите других». Оно означает, что моральная оценка существует прежде всего и главным образом как самооценка. Моральный суд есть суд человека над самим собой. Этим он отличается от юридического суда и дополняет его. Деяние, за которое человек отвечает перед другими людьми по закону, именуется преступлением; то же деяние, когда за него человек отвечает перед собой, своей совестью, именуется злом (или грехом). Преступление всегда есть преступление какого-либо общепризнанного правила, которое зафиксировано внешне — в обычае, законе. Зло есть нарушение нравственного закона, к которому человек приобщен внутренне (именно это имеется в виду, когда говорится, что нравственный закон запечатлен в сердце). «Закон есть совесть государства»[7], — писал Т. Гоббс. Переиначив его, можно сказать, что совесть (голос морали) есть закон личности.
«Не судите других» означает единство субъекта и объекта моральной оценки как условия ее нормального функционирования в обществе. Это условие является особенно жестким и непререкаемым, когда речь идет о моральном осуждении других. Что касается морального восхваления других, то вопрос о его оправданности и конкретных формах нуждается в особом детализированном рассмотрении. Тем не менее очевидно, что, по крайней мере, в определенных случаях восхваление других может быть скрытой формой самовосхваления. Нужно иметь право не только для того, чтобы осуждать других, но и для того, чтобы восхвалять их. А кому оно дано?
Парадокс морального поведения
Парадокс морального поведения в его классической формулировке обычно возводят к Овидию:
«Благое вижу, хвалю, но к дурному влекусь»[8]. Человеку свойственно стремиться к тому, что лучше, благо предпочитать злу, он не может быть врагом самому себе. В овидиевой ситуации (и в этом ее парадоксальность) все происходит наоборот: человек выбирает худшее, дурное, вредит себе. Получается: человек знает, что есть благо (добро), но не следует ему; оно не имеет для него обязывающего смысла. Можно ли в этом случае считать, что он действительно видит и одобряет лучшее, обладает знанием, на которое претендует?
В случае моральных, как и любых иных, утверждений следует проводить различие между тем, что человек на самом деле знает, и тем, по поводу чего он думает, будто знает. Критерием такого разведения истинных и ложных утверждений является экспериментальная проверка, практика. Таким экспериментом в морали, как уже подчеркивалось, является мера обязательности моральных суждений для того, кто их высказывает. У нас нет иного критерия проверить, действительно ли человек видит лучшее, кроме его усилий, направленных на осуществление того, что он считает лучшим. В морали знать и выбрать есть одно и то же, истинность морали проверяется готовностью испытать на себе ее благотворную силу. По плодам их узнаете их — это, евангельское правило можно считать ответом на анализируемую ситуацию, в которой человек лишь полагает, делает вид, будто он видит и одобряет лучшее, благое.
Без бытийного (замкнутого на поступки) прочтения морали не было бы критерия для определения различной меры добродетельности различных индивидов. Получилось бы, что все одинаково и высоко добродетельны. Человеку не просто свойственно думать о себе лучше, чем он есть на самом деле. Ему свойственно думать о себе хорошо. Субъективной точкой отсчета собственных действий, как и собственной личности в гулом, для него всегда является добро. Даже люди, которых принято считать отъявленными злодеями, стремятся выдать творимое ими зло за добро, преступления — за справедливые деяния. При этом они могут быть очень искренними. Моральное самообольщение — не всегда обман и лицемерие. Чаще всего оно является самообманом, «честным» заблуждением.
Вспомним, как Раскольников — главный герой романа Достоевского «Преступление и наказание», прежде чем совершить свое преступление, прилагает огромные интеллектуальные и духовные усилия для того, чтобы оправдать его: де и убивает он никому не нужную, даже всем вредную старуху; и делает он это, чтобы получить возможность совершить много-много добрых дел… Он выискивает все эти «аргументы» не для других (перед другими, в частности, перед следователем он оказался как раз совершенно бесхитростным), а прежде всего для себя. Раскольников хочет обмануть себя и свое зло (планируемое преступление), в своих же собственных глазах изобразить как добро. Еще более показателен в этом отношении другой герой того же романа, беспробудный пьяница Мармеладов. Тот как будто бы сознает и уж во всяком случае открыто говорит о своей безнадежной порочности, в силу которой его иначе и назвать нельзя, кроме как свиньей. Но странным образом, именно в признании глубины своего падения и сознательном стремлении к страданиям, в самой жажде «скорби и слез» находит он оправдание, смысл существования, полагая, что «тот, кто всех пожалел», пожалеет также и его, простит и призовет к себе как раз за то, что он, Мармеладов, «сам не считал себя достойным сего».
Если руководствоваться тем, что люди одобряют и в каком моральном свете они хотят предстать перед собой и другими, то нам пришлось бы их всех, и прежде всего самых отъявленных негодяев, перевести в разряд ангелов. Не нужно страдать излишней подозрительностью, чтобы не верить моральной самоаттестации человека. Совместная человеческая жизнь, общественная атмосфера была бы намного чище, если бы индивиды не думали, и уж во всяком случае, не говорили каждый о себе, что они — хорошие, честные, совестливые и т. д. люди.