— Погляди-ка, — обратился к ней Джон Кэнти, — тут у нас идет такая комедия, что любо. Только ты погоди, не вмешивайся, пока не позабавишься всласть, а потом уж бей его, сколько хочешь. Поди сюда, малый! Ну-ка, повтори свои дурацкие речи, если еще не забыл их! Как тебя зовут? Ты кто такой?

От обиды кровь снова прихлынула к щекам юного принца, и он посмотрел Джону прямо в лицо пристальным, негодующим взором.

— Ты кто такой?

— Ты грубиян! — сказал он. — Ты не смеешь приказывать мне. Повторяю тебе, что говорил; я Эдуард, принц Уэльский.

Старая ведьма была так ошеломлена этим ответом, что ноги ее буквально приклеились к полу; у нее даже дух захватило. С глупым недоумением уставилась старуха на принца, и это показалось ее бездушному сыну таким забавным, что он разразился хохотом.

Но на мать и сестер Тома Кэнти слова принца произвели совсем другое впечатление: за минуту перед тем они боялись, что отец исколотит несчастного, теперь же эта тревога сменилась другою. С выражением горя и ужаса они подбежали к принцу и заголосили все вместе:

— О, бедный Том! Бедный мальчик!

Мать упала на колени перед принцем, положила руки ему на плечи и сквозь слезы скорбно глядела ему в глаза, говоря:

— Бедный ты мой мальчик! Твои глупые книжки сделали наконец свое недоброе дело и взяли у тебя твой рассудок. Ах, зачем ты так зачитывался ими? Сколько раз я предостерегала тебя! Ты разбил мое материнское сердце.

Принц посмотрел ей в лицо и ласково сказал:

— Твой сын здоров и не терял рассудка, добрая женщина! Успокойся! Отпусти меня во дворец, где он находится ныне, и король, мой августейший родитель, возвратит тебе его без промедления.

— Король — твой родитель! О, дитя мое! Умоляю тебя, не повторяй этих слов, грозящих тебе смертью и всем твоим близким — погибелью. Стряхни с себя этот пагубный сон! Память твоя заблудилась, верни ее на истинный путь! Посмотри на меня! Разве я не твоя мать, которая родила тебя и любит тебя?

Принц покачал головой и неохотно ответил:

— Богу известно, как мне тяжело огорчать тебя, но, право же, я никогда не видал твоего лица.

Женщина опять села на пол и разразилась душу раздирающими рыданиями и воплями.

— Продолжайте ломать комедию! — заревел разъяренный Кэнти. — Эй, вы, Нэн и Бэт! Что же вы стоите в присутствии принца? Этакие невежи! На колени, вы, нищенское отродье, да кланяйтесь ему хорошенько!

И он снова задрожал от смеха. Девочки робко вступились за брата.

— Пошли его спать, отец! — сказала Нэн. — Отдых и сон вернут ему рассудок. Вели ему ложиться поскорее.

— Отпусти его, отец! — сказала Бэт. — Он сегодня чересчур утомился — больше, чем всегда. Завтра он вернется домой не с пустыми руками.

Эти слова отрезвили отца, и веселость его мгновенно исчезла. Мысли его направились на деловые заботы.

Он сердито повернулся к принцу и сказал:

— Завтра нам надо заплатить два пенса хозяину этой норы. Два пенса за полгода… квартирная плата… экая уйма денег! Иначе нас выгонят вон. Покажи, что ты собрал сегодня! Тебе, лодырю, и просить неохота.

Принц сказал:

— Не оскорбляй меня своей грязною речью! Повторяю тебе, я — сын короля.

Раздался звонкий удар; тяжелая рука Джона Кэнти опустилась с размаху на плечо принца, и тот упал бы, если бы его не подхватила мать Тома; прижимая его к своей груди, она собственным телом защищала его от града пинков и ударов. Перепуганные девочки забились в угол, но на помощь сыну поспешила пылавшая злобой бабка. Принц вырвался из рук миссис Кэнти и крикнул:

— Ты не должна страдать из-за меня! Пусть эти свиньи тешатся надо мною одним.

Услыхав это, «свиньи» до того рассердились, что, не теряя времени, набросились на принца и жестоко исколотили его, да кстати прибили и девочек с матерью за выражение сочувствия к жертве.

— Ну, — скомандовал Кэнти, — теперь все марш спать! Эта комедия утомила меня.

Погасили огонь, улеглись. Когда Джон и бабка захрапели, девочки пробрались к тому месту, где лежал принц, и заботливо укрыли его от холода соломой и лохмотьями. Потом к нему подкралась их мать и гладила его по волосам и плакала над ним, шепча ему на ухо несвязные слова жалости и утешения. Она сберегла для него немного еды, но от боли мальчик потерял аппетит, — по крайней мере черные невкусные корки нисколько не привлекали его. Принц был тронут ее состраданием и смелым заступничеством и, поблагодарив ее в изысканных выражениях, посоветовал ей пойти спать и попытаться забыть свое горе. Он прибавил, что король, его отец, не оставит ее верности и доброты без награды. Это возвращение к «безумию» сокрушило сердце бедной матери; она снова и снова прижимала его к груди и наконец ушла вся в слезах на свое жалкое ложе.

И вот, в то время как она плакала, раздумывая обо всем происшедшем, в голову ее закралась мысль, что в этом мальчике есть что-то такое — неуловимое, почти незаметное, чего не было в Томе Кэнти, будь он безумный или в здравом уме. Она не смогла бы сказать, что это именно такое, но тонкий материнский инстинкт подсказал ей, что чем-то этот мальчик — чужой. Что, если он ей и вправду не сын? О, нелепость! Она чуть не улыбнулась при этой мысли, несмотря на все свои тревоги и горести. И, однако, навязчивая мысль не покидала ее. Эта мысль преследовала ее, смущала ее, изнуряла ее, женщина не в силах была отогнать эту мысль от себя. Наконец женщина поняла, что ей не будет покоя, пока она не подвергнет мальчика испытанию и не узнает наверное, ее ли он сын, или нет, иначе ей не отогнать докучных и невыносимых сомнений. Да, конечно, то был лучший способ покончить со всеми тревогами, и она стала тут же придумывать, к какому ей прибегнуть испытанию, но как она ни раскидывала умом, ни одно придуманное ею испытание не казалось ей абсолютно верным, абсолютно надежным, а ненадежные были для нее непригодны. Очевидно, она напрасно ломает себе голову, надо отказаться от этой затеи. Но в ту минуту, как она пришла к такому грустному заключению, слуха ее коснулось ровное дыхание спящего; мальчик наконец-то уснул. Она стала прислушиваться к этому мерному дыханию; вдруг спящий тихонько вскрикнул, как вскрикивают во время тревожного сна. Эта случайность мгновенно подсказала ей план, стоивший всех остальных. С лихорадочной поспешностью, но бесшумно, она стала зажигать свечу, бормоча про себя: «Если бы я увидала его в ту минуту, я бы сразу узнала всю правду. С самых его младенческих лет, с того дня, как у него перед глазами взорвало порох, у него появилась привычка прикрывать глаза не ладонью вниз, а ладонью наружу, то есть не так, как прикрывают другие. Стоит испугать его во время сна или сильной задумчивости, и он непременно сделает этот удивительный жест. Я видела сотни раз: он всегда поступает так и всегда одинаково. Теперь я узнаю, узнаю!»

Со свечою в руке, заслонив пламя, она неслышно подкралась к спящему мальчику, осторожно наклонилась над ним, чуть дыша от волнения, и вдруг придвинула свечку к самым его глазам и отняла руку, закрывавшую пламя, и в ту же минуту у самого его уха стукнула пальцами об пол. Спящий широко раскрыл глаза, повел вокруг себя удивленным взглядом, но не сделал никаких особенных жестов.

Она осторожно наклонилась над ним.

Бедная женщина чуть ее лишилась чувств от изумления и горя, но сумела скрыть свою тревогу и успокоила мальчика, так что он снова уснул; тогда она ушла от него, грустно размышляя о плачевных результатах своего испытания. Она хотела убедить себя, что Том позабыл свои привычные жесты под влиянием безумия, но это ей никак не удалось.

«Нет, — говорила она, — ведь руки-то у него не безумные! Они не могли отвыкнуть от такой старой привычки в такое короткое время. О, как тяжел для меня этот день!»