В непривычной для мужика обстановке, кроме совершенно диковинной для него природы, не последнюю роль играла и "чужая сторона" с чужими враждебными соседями, китайцами, киргизами, с которыми у пришлецов должно было быть множество столкновений, обыкновенно переходящих в такого рода пограничные затруднения, которые разрешаются вмешательством правительственных войск. Однако вот оказывается, что "все здесь тихо и мирно: и к китайцам в гости ездят, и халаты приобретают, да и рыбой давно пользуются, ходя артелями за границу без всяких паспортов и трактатов". "В этой способности ориентироваться (в чужой земле) и, заняв места, отстоять их — заключались немалые таланты и сказалась не одна сила, но и ум" (стр. 25). "Он (пришлец-крестьянин), являясь (в чужое место и среди чужих людей), показывал свою силу, свое право, энергию, настойчивость, но потом вступал в дружественный договор", так как, повторяем, ему нужен был только безусловно один мир (стр. 24).

Таким образом, исключительно своим умом, уменьем и исключительно только при помощи самого простого человеческого побуждения "жить" на белом свете, и притом жить в "мире", крестьяне, поселившиеся в Алтайских горах, представляют собою в высшей степени замечательное явление; они, по словам г-на Ядринцева, сформировались в могучую, богатырскую расу. "Население это крупное, рослое, атлетического телосложения; один известный нам охотник-крестьянин напоминает просто богатыря". Казачий офицер, сам здоровый и коренастый мужчина, передавая г-ну Ядринцеву свое впечатление от рукопожатия этого колосса, говорил, что "его собственная рука показалась ему рукою ребенка, когда колосс пожал ее".

Не только мужчины, могучи и сильны здесь также и женщины: "В Алтае, — пишет г-н Ядринцев, — мы видели девицу — аршин в плечах, поднимавшую 12 пудов" (стр. 46). "Однажды, подъезжая к деревне, я увидел, — говорит г-н Ядринцев, — двух приближавшихся всадников в ярких костюмах, точно французских гусар. На голове у одного была красная шапка с позументом. "Кто это скачет?" — спросил я у ямщика. "Да это наши бабы!" В другой раз я рано утром пил чай в деревне. Это было часов в шесть утра. По всей улице стояли у ворот привязанные верховые лошади. Через несколько времени начали выходить из ворот старухи и бабы с ребятами; они смело влезали на лошадей верхом по-мужски, прилаживали на седле малолетков и отправлялись из деревни. Я заметил, что у каждой старухи через плечо был холщовый мешок. "Куда это у вас старухи собрались, не в поход ли?" — спросил я хозяйку. "Зачем в поход! Молодые-то теперь на работе, а старухи на пчельники поехали, да и ребяток с собой захватили". — "Зачем же верхом?" — "А разве в наших местах иначе проедешь? Горищи — страсть, крутизна! А ничего, мы привыкли!"

Правда, у этих богатырских женщин и девиц иной раз случаются некоторые ошибочки против "правил благопристойности"; г-н Ядринцев сообщает, что "у них будто бы существует свобода любви и короткие связи называются просто "птичьим грехом", что девице не ставится в грех, если она до замужества жила с кем-нибудь, но по выходе замуж она обязывается быть верною своему мужу". Но такие ли грехи творят, например, кавказские горцы, которые, как сванеты, истребляют новорожденных детей, особенно девочек, засыпая им рот горячею золой, или осетины, стискивая деревянным корсетом грудь девушки с детских лет и не давая ей развиться как органу кормления детей? Это уж грех не птичий, а человеческий, и называется он детоубийством, совершаемым к тому же с своекорыстными целями: иметь как можно меньше детей, чтобы женщина могла больше работать на своего господина. Алтайские же греховодницы по выходе замуж беспрепятственно увеличивают народонаселение, так что, например, в Кумышском округе в течение столетия из 10 семей таких же греховодников-богатырей население разрослось до 1260 душ народа, как уже сказано выше, рослого, могучего, работящего, вполне к тому же сохранившего свои симпатии к крестьянству. "Некоторые из крестьян в деревнях по Бухтарме сеяли хлеб на высоте 4000 футов. Сено косили в таких ущельях, что его приходилось вывозить верхом, связывая в охапки". Хлебопашество в некоторых горных деревнях идет в настоящее время так хорошо, что крестьяне имеют возможность выгодно сбывать излишек: 4000 пудов ржаной муки они поставляют в зырянский заводский магазин. Кроме хлебопашества, они занимаются скотоводством, пчеловодством, ведут меновую торговлю с киргизами, китайцами, давая в обмен юфть, топоры, звероловные капканы, ножи и другие железные вещи, а также соль, муку и особенно зерновой ячмень.

Общее впечатление, вынесенное г-ном Ядринцевым из его поездки по Алтаю, по горным крестьянским деревням, оказалось самым светлым и ободряющим: "можно жить на белом свете" — вот какими словами можно бы выразить сущность всего, что рассказал нам г-н Ядринцев.

Посмотрим теперь, что выходит, когда между человеком и природой появляется "содействие" самой гуманнейшей бумаги, предусматривающей всевозможные вопросы колонизации, тщательно их предупреждающей и вообще пекущейся совершенно бескорыстно и безукоризненно о благосостоянии "человека". Материалом для ознакомления читателя с опытом колонизации этого последнего рода послужит нам статья г-на Шаврова, напечатанная в "Северном вестнике" (1886 г., № 7), в которой г-н Шавров подробно рассказывает, как приводились в исполнение, например, всевозможные проекты, изобретавшиеся для колонизации еще и ныне довольно пустынного черноморского побережья. Начало этим проектам и мероприятиям относится ни много ни мало, как к 1804 году, когда черноморское побережье было присоединено к владениям России и когда впервые было понято государственное значение этого побережья.

Это "государственное значение" черноморского побережья сделалось понятным для государства и поддерживалось с 1804 года тогдашним начальником края князем Цициановым. С тех пор и до настоящего времени все замечательные деятели, управлявшие Кавказом, единодушно признавали, что, очистив побережье от непокорных горцев, с которыми пришлось вести тяжкую и дорого стоящую войну в течение шестидесяти лет, Россия, во избежание повторения того же самого, нуждается в колонизации очищенных горцами земель преимущественно "русским элементом".

Так вот с 1804 года и до настоящего времени с неусыпною энергией все замечательные деятели Кавказа единодушно напрягают все силы, чтобы водворить на Кавказе русский элемент. Этот элемент и сам бы, вероятно, явился сюда в значительном количестве, потому что ему надо пить-есть и жить мирно; но для задач "бумаги" такой цели, как "пить-есть", слишком мало.

Прежде всех начал оперировать над "элементом" генерал Раевский. Он "задумал широкий план — обратить береговые укрепления в торговые пункты и водворить при них русские поселения, которые, производя постоянный торговый обмен с горцами, содействовали бы сближению последних с русскими и сделали бы ненужными постоянные военные действия" (стр. 22). С этою целью (заметьте: с целью торговли!) генерал Раевский испросил разрешение пересылать на казенный счет семейства солдат для образования поселений и, "несмотря на все затруднения, успел-таки поселить 1520 русских семейств".

Итак, солдаты, ввиду государственной важности, должны были превратиться в купцов и не маршировать, а торговать. Но этого мало. "Кроме торговли с горцами", генерал Раевский успел "обратить деятельность поселенцев на рыболовство и каботажное плавание, с целью создать на черноморском побережье морское население" (стр. 22). Преемник его, генерал Анреп, хотел все это уничтожить, но не успел, потому что передал власть генералу Серебрякову, продолжавшему дело Раевского до Крымской войны, которая все это прекратила, и "элемент", превращенный из мужиков в солдат, из солдат в купцов, в садоводов, в рыболовов, в мореплавателей, разбежался неведомо куда, и берег опять опустел. "Усилия, — говорит г-н Шавров, — этих генералов оказались бесполезными для России"; а каково было "элементу" кряхтеть — об этом ничего не сказано…