Но это все касается изменения окружающего мира, а в конечном счете завоевания власти. А когда власть взята, то встает проблема стабильности, то есть поддержания существующего социального порядка. При этом, класс находящийся у власти, стремящийся оставаться передовым классом, не должен скатываться к иллюзорному видению действительности, не должен болеть «ложным сознанием». Для этого он должен поддерживать «истинное сознание». Формулу такого поддержания А. Грамши определил так: во-первых, воспроизводство материальных условий социальной жизни; во-вторых, постоянное воспроизводство широко разделяемых убеждений и ценностей, не входящих в противоречие с объективным процессом исторического развития.
В чем глубина и непреходящая важность последней части этого утверждения? А в том, что не бывает раз и навсегда завоеванных убеждений и ценностей. Каждому новому поколению необходимы новые доказательства существующим ценностям и убеждениям. Если массовые коммуникации способны выработать и довести до конкретных социальных групп убедительные новые доказательства силы существующего порядка, то данный порядок будет жить и развиваться без потрясений. В Советском Союзе в последние десятилетия его существования новых доказательств ценностей его идеологии, соответствующих новым временам не было. Тогда идеология большой страны действительно стала «ложным сознанием». В этом одна из важнейшая причин краха супердержавы. Система массовых коммуникаций, как совокупность образования, пропаганды, массовой культуры, организуя духовное пространство советского человека, не сумело выстроить систему убедительных доказательств социалистических ценностей в новых политических, экономических, социальных условиях. А «старые» доказательства превратились в «ложное сознание», потому что на каком-то историческом этапе отошли от реальной жизни, и стали жить своей внутренней, «ложной» жизнью. Разлагающийся стагнирующий социальный порядок не мог рождать новые аргументы. Идеологи режима искажали действительность, считая, что судьба их политического класса обусловлена мировоззрением самих идеологов.
Но все же, даже в разрыве с окружающей действительностью, можно ли обеспечить убедительные, эффективные новые доказательства «старых» истин, «прежних» убеждений и ценностей, что станут содержанием массовых коммуникаций?
Централизованная идеологическая бюрократическая «машина», да еще в противостоянии с западным рынком массовой культуры и идеологии, обеспечить новую жизнь «старым истинам» не могла. Тот рынок брал мобильностью, изощреностью, гибкостью, агрессивностью. СССР мало что мог ему противопоставить. СССР не создал «социалистического» рынка в экономике, и уж тем более в массовых коммуникациях – в пропаганде и массовой культуре. Ибо только «идеологический» рынок, как рынок конкурирующих доказательств в пользу существующих ценностей и идей, мог работать эффективнее «идеологической» бюрократии. Но рынок контролируемый.
Но увязываются ли идеология и младшая ее сестра пропаганда с рынком? Вполне увязываются через систему заказов на создание конкурирующих доказательств силы определенных идей и смыслов. Заказы делают рынок контролируемым, на таком рынке нет господства товара, а есть господство конкурирующих интеллектуальных продуктов. Зачатки такого рынка в СССР были, но идеологическая бюрократия их придушила.
Ныне насаждаемый в России неконтролируемый «культурный» рынок продает иной продукт. Этот рынок исправно ставит на конвейер производство мифов, образов, стереотипов, которые потом транслируются системой массовых коммуникаций. И все во имя прибыли. Непрерывный поток образов, стереотипов, сменяющих друг друга мифов заставляет человека терять представление о реальном мире, его реальный жизненный опыт заменяется искаженным, навязанным все теми же стереотипами, образами, мифами. Здесь во всей красе господствует «ложное сознание». В условиях такого рынка массовые коммуникации эффективно манипулируют массовым сознанием. Стихийный ли это процесс по воле рынка, или регулируемый «какой-то» группой?
В определенной мере ответ на этот вопрос подсказывает предвидение теоретиков Франкфуртской школы [14] М. Хоркхаймера и Т. Адорно, которые утверждают не без оснований, что на определенном этапе развития мирового капитализма законы рынка становятся определяющими для всех сфер общества, в том числе и для сферы культуры. Продукты «культурного» производства становятся формой товара, созданного на продажу для получения прибыли. Ценность этих продуктов определяется не художественными и нравственными достоинствами, а логикой товарного производства и обмена – прибыльность, стандартизация, массовость, стереотипность, сменяемость, новизна. Рынок заставляет «гнать» образы, рынок погружает человека в хаотичный поток образов, мифов, стереотипов, отодвигая смыслы, сводя реальность только к эмоциям. Рынок и манипулирование массовым сознанием – неразлучны.
О сегодняшних взаимоотношениях культуры и рынка мы говорим с известным российским философом В. М. Межуевым.
Как трансформировалось понятие культуры?
«Культура» – это основное слово XX века. В середине XIX века слово это считалось иностранным, заимствованным, а при Павле даже писали, что «мы русский язык засоряем чужими словами», и среди таких засоренных слов было слово «культура». После словарей Даля и других филологов «культура» входит в русский обиход. Культурология, история культуры, культурная антропология – это всё науки XX века. В XX веке культура становится объектом исследования.
Более того, становится очевидным, что культура – это есть основная социальная реальность, не экономика, а культура. Можете перенести самые замечательные модели экономического или политического развития из одной страны в другую, перенять, а они не будут работать. Как это у нас случилось с реформами. Вот не работают! Почему? Потому что культура другая у нас. И пока вы с этим не будете считаться, никакие реформы экономические и, кстати, политические не пойдут. Все ответы в экономике, политике зависят от того, как решаются проблемы культуры.
Очень важно понять, что культура – не ведомственное понятие. Есть такой миф, что культура – это прежде всего искусство. Это, конечно, неверно. Искусство – это не культура. Написать роман, поставить спектакль или фильм – это еще не культура. Если этот роман люди прочитают, фильм увидят, спектакль посмотрят – вот тогда это становится культурой. А если фильм поставлен и положен на полку, это может быть явлением искусства, но не явлением культуры. Если книга написана и положена в стол – это явление искусства, литературы, но это не явление культуры. В культуре участвуют и создатель и потребитель одновременно. Если этого контакта не произошло, никакой культуры нет.
Надо ли управлять культурой? Кто ею сейчас управляет и с каким эффектом?
Почему погибла советская власть? Она погибла от двух дефицитов. Первый – это был дефицит свободы. Свобода нужна прежде всего художникам, людям искусства, науки. Это было главное требование «шестидесятников» – расширить рамки творческой свободы.
Второй дефицит обнаружился в 70-х годах. Стало ясно, что социализм – это экономика дефицита. Не хватало многого, не только колбасы. Дефицит ощущался и в материальных продуктах, и в духовных. Был «дикий» дефицит на книги. Был дефицит на просмотр фильмов. Был дефицит на информацию. Невозможно было понять, что в мире творится.
Вот от этих двух дефицитов, экономического и политического, дефицита свободы и дефицита потребления, погибла советская власть. Я в этом убежден. Сегодня эти два дефицита преодолены. Сегодня художники, ученые получили достаточную степень творческой свободы. Никто сегодня не говорит о классовости и партийности искусства. Обо всем можно писать, обо всем можно говорить.
И в какой-то степени преодолен дефицит на культурные блага. Книжный рынок – огромен. Театры растут в количестве. Я не берусь утверждать, что по всей стране этот дефицит преодолен, но, во всяком случае, голода книжного, информационного сегодня, конечно, человек у нас в стране уже не ощущает.