— За что?

— Пусть он не издевается, не избивает нас! Мы не позволим мучить нас! — выкрикнул Николай.

Он знал, что его ждет смерть. Расстрелять человека для гитлеровцев ничего не стоило. Николай посмотрел на осеннее небо, затянутое пеленой серых облаков. Мгновенно пронеслась в голове родная Журавка, друзья детства… Не хотелось так бесславно погибать, но уже ничего не поправишь.

Майор подошел к Николаю поближе и по-русски сказал:

— В Германии уважайт храбрый воин. Стать снова в строй!

Пленные облегченно вздохнули. Майор подошел к душегубу, выругался по-немецки, хлестнул его перчатками по щеке и приказал сесть в машину. Тот, удивленный, посмотрел на майора и, уловив его взгляд, пошел к машине. Майор последовал за ним. Они сели в автомобиль и укатили из лагеря.

— Разойдись! — скомандовал один из охранников.

— Пронесло! — выдохнул Сергей.

К Николаю, Петру и Сергею подошли несколько человек, присели около них. Они не могли понять, что же случилось. Николай тоже был в недоумении. Долго молчали. Затем к Алексееву обратился пожилой, заросший щетиной человек.

— Ну, браток, и отомстил же ты душегубу! Здорово! Но доброго не жди… А откуда будешь родом?

— Из Сибири я.

— Да, сибиряки — народ отчаянный, упрямый. Только ты, братец, должен отсюда немедленно нарезать винт: убьют, гады…

— Пусть проклятый фашист живьем съест, а мучить не позволю. Пусть стреляет…

— Ты еще молодой, жить тебе надо.

— Ну, а куда я денусь? От меня зависит моя жизнь, что ли? Вон как охраняют!

— Кое-что зависит и от тебя. Вот слушайте меня. Только никому… Поняли? Каждый день среди пленных немцы отбирают более молодых ребят и посылают на работу: мосты, дороги ремонтировать… Там, на работе, бежать можно, я уже говорил тут с некоторыми…

Николай недоверчиво посмотрел на говорившего человека, был он здоров, ранений не имел, однако находился здесь в плену.

— Вы бы сами пошли мосты и дороги чинить, — сказал Алексеев, — чего же вы здесь сидите? Другим советы даете… Я же раненый. Кто меня на работу возьмет с одной рукой?

— Держись лучше нас, дружок, не пропадешь, — заявили незнакомцу Петр и Сергей.

— Будем вместе держаться, другого выхода нет, братцы, — ответил он.

Назавтра, как и говорил незнакомец, в лагерь въехало около двадцати автомашин, и немцы объявили, что им нужно пятьсот человек для работы. Начали отбирать по одному, молодых и способных работать пленных. У барака скопилось около трех тысяч узников. Каждому хотелось выбраться из лагеря, бежать. Ведь люди умирали здесь от голода и холода, при этом каждый чувствовал себя виноватым перед Родиной.

Когда Алексеев прорвался в барак и предстал перед обер-лейтенантом, к нему неожиданно шагнул один из охранников, схватил его за воротник и подвел к офицеру.

— Этот, господин офицер! — отчеканил охранник.

— Вывести его на улицу и оставить в лагере.

— Слушаюсь! — так же отчеканил охранник.

Гитлеровец с автоматом на шее вывел Алексеева во двор и, жестом указав в сторону барака, крикнул:

— Градэ аус! — Прямо!

За всей этой сценой наблюдали Сергей и Петр.

Как только охранник скрылся в бараке, Сергей и Петр подошли к Николаю.

— Все будет хорошо, Николай, — шепотом сообщил Сергей. — Вместе со всеми, кого отобрали, и мы уедем. Я одному шоферу-немцу сунул обручальное кольцо, и он сказал, чтобы мы лезли в кузов его машины. Пошли…

Николай просиял. Вскоре гитлеровцы, отсчитав пятьсот человек, объявили посадку. «Счастливчики» бросились к машинам. Остальных охранники оттеснили в угол лагеря. Заурчали моторы, и под конвоем колонна двинулась в путь. Когда проехали лагерные ворота, Николай вздохнул.

Первая неудача

Пленных привезли в Могилев, на железнодорожную станцию, погрузили в вагоны. Николай со своими друзьями попал в шестой вагон. Было сыро, зябко. Пленные измокли, замерзли, были не рады жизни. Усиленный конвой оцепил вагоны. Застучали запоры, и вскоре эшелон двинулся в путь.

Двери вагонов были заперты на железные засовы. Наступила темнота, нужно было как-то открыть дверь и бежать. Петр и Сергей начали работать, но у них ничего не получилось. В этот момент эшелон остановился. Охранники открыли двери, приказали всем выйти. К эшелону подъехали несколько грузовых автомашин, осветили фарами колонну. Светло стало — хоть иголки собирай! Побег был невозможен. Гитлеровцы усилили конвой, построили пленных и пересчитали их.

Поступила команда — двигаться. Прошли мимо каких-то зданий, затем гитлеровцы повели колонну полем.

При ярком свете автомобильных фар пленных загнали в лагерь, обнесенный колючей проволокой. Вокруг возвышались караульные вышки, торчали дула пулеметов, ходили часовые. «Значит, снова лагерь, — подумал Николай. — Ах, проворонили время и подходящий случай…»

На открытой площадке конвойные эсэсовцы остановили пленных, пересчитали еще раз и приказали до утра не двигаться с места.

Петр, Сергей и Николай легли рядом. Было очень холодно. Плотно прижимаясь друг к другу, они кое-как согревались. Ночью пошел дождь. Наступило утро — пасмурное, туманное. Дождик продолжал моросить. Появился переводчик. Он объявил, что поступила команда построиться по шесть человек в ряду. Затем пленных вывели из лагеря и снова погрузили в грузовики, крытые брезентом, приказали ехать молча, не разговаривать. Николая разделили с друзьями и посадили в разные машины.

Заревели моторы, грузовики тяжело тронулись. Под конвоем нескольких бронемашин, вооруженных крупнокалиберными пулеметами, пленных везли почти весь день. По дороге часть грузовиков свернула на другой путь. Наконец машины остановились. Гитлеровцы загалдели, расстегнули ремни, откинули брезент и приказали выгружаться.

Когда Николай вылез из кузова, стоявший рядом с ним пленный огляделся по сторонам и шепотом проговорил:

— Ну, вот мы и в Минске. На Грушовке. Может, это и к лучшему.

«Как к лучшему? — подумал Николай. — Сейчас немцы заставят нас работать, а я не могу, болит рука и очень ослаб. Тут-то они и расправятся со мной…»

Пленных завели во двор, где были размещены картофелехранилища, и заставили перебирать картофель. Никому не говоря, Николай решил произвести разведку: каковы возможности для побега. Он подошел к выходу из подвала. У дверей стоял часовой: немец лет пятидесяти с автоматом.

— Пан, пусти меня… — Николай согнулся, сделав вид, что у него болит живот.

— Кранк? — спросил немец.

— Да, пан!

Немец осмотрелся вокруг, сказал:

— Шнель! — и показал рукой в сторону уборной, которая находилась во дворе, метрах в двадцати от подвала.

В это время из ворот вооруженные гитлеровцы вывели к хранилищу группу женщин. Николай на мгновение остановился неожиданно, заметив знакомое лицо. «Неужели Женя?» Немцы погнали женщин в другой подвал рядом. Мысль сработала мгновенно: нужно обязательно увидать свою новую знакомую. Женщин гитлеровцы завели в погреб и вернулись в проходную, к воротам. Алексеев, словно тигр, ринулся в хранилище. Вбежав туда, он стал звать Женю.

Женщины в испуге переглядывались. Не обращая внимания, Николай бросился в угол, где работала замеченная им женщина, и остановился в нерешительности.

— Женечка! Это ты? — выкрикнул он.

Женщина искоса подозрительно посмотрела на обросшего, в лохмотьях старика, потом подошла поближе, присмотрелась.

— Николай! Боже мой!

— Я, я, Женечка!

Женя бросилась ему на шею, стала целовать.

— Господи! Жив ты?

— Жив, жив! Я — в лагере. На работу привезли…

— Меня тоже схватили в городе и пригнали сюда, — торопливо говорила Женя.

— А ты где сейчас живешь?

— В Минске, у подруги. Гитлеровцы в деревне меня все разыскивают. Тебе, Николай, нужно бежать, обязательно бежать, к партизанам…

Женя сообщила Николаю адрес, где он может найти ее, и они разошлись.

Подбежавший конвоир заметил, как Алексеев выходил из подвала. Он подозвал его и что-то начал спрашивать. Алексеев не понял. Тогда конвоир ударил его резиновым шлангом. Николай отскочил в сторону и, вбежав в уборную, стал наблюдать за немцем-конвойным. Гитлеровец зашел в подвал, где работали женщины. И только через часа два он вывел из хранилища женщин и повел их к проходной будке.