Бася припустила коней и стрелой понеслась вперед. Хорошо еще, лес был голый и редкий. Вскорости засветлела еще одна поляна, узкая и очень длинная. Кони, подкрепившись у стога, набрались сил и мчались вихрем.

«Доберутся до дому, сядут на коней — и за мною, в погоню», — думала Бася.

Утешало ее лишь то, что кони шли резво да от места, где она встретила людей, до хутора весьма далеко было.

«Прежде, нежели они до хаты дойдут и коней выведут, я, если так гнать, на милю от них уйду, а то и на две».

Так оно и вышло. Но спустя несколько часов, когда Бася, убедившись, что никто ее не преследует, замедлила бег, сердце ее заполонил страх, слезы против воли навернулись на глаза, так была она подавлена.

Встреча эта воочию показала ей, что за люди живут в этих краях и чего можно от них ожидать. Правда, в том не было для нее неожиданности. Из собственного опыта и из хрептевских рассказов она знала, что былые мирные жители либо покинули пустынные эти места, либо война поглотила их; те же, кто остались здесь, жили в постоянном страхе перед войною, среди бесконечной усобицы и татарских набегов, во времена, когда человек человеку волк, без церкви, без веры, не видели ничего, кроме убийств и поджогов, не знали иного закона, кроме закона кулака, и потому лишились всех человеческих чувств и уподобились дикому лесному зверью. Бася отлично знала о том; однако же человек одинокий, заблудившийся в пустынном краю, угнетенный голодом и холодом, невольно ждет подмоги прежде всего от существ себе подобных. Так и она, завидев дым — признак жилья, невольно, следуя первому сердечному порыву, устремилась туда, чтобы именем Христовым приветствовать поселян и под их кровом приклонить усталую голову. Но жизнь предстала ей тотчас во всей своей жестокости, как злобный пес, и оттого сердце ее преисполнилось горечи, и слезы обиды, разочарования подступили к глазам.

«Неоткуда помощи ждать, единственно от бога, — думала она, — только бы никого больше не встретить».

А потом стала размышлять: с какой стати мужик подражал перепелке? Не иначе поблизости находились люди, и он вознамерился кликнуть их. Не в разбойничий ли стан она попала? Быть может, изгнанные из прибрежных яров разбойники укрылись в лесной глуши, где соседство бескрайних степей обеспечивало большую безопасность и при необходимости облегчало бегство?

«А что, если несколько их встретится, а то и более десятка? — раздумывала Бася. — Мушкет одного сразит, два пистолета — еще двух, сабля — ну пусть еще двух, а если их больше окажется, страшная смерть меня ожидает».

И как прежде среди пугающей ночи молила она, чтобы поскорее пришел день, так теперь с тоской ожидала сумерек, которые укрыли бы ее от злых глаз.

Дважды еще во время безостановочной скачки случалось ей проезжать вблизи от жилья. Как-то увидела она на краю высокой равнины с дюжину хат. Может, там жили вовсе не разбойники, но она предпочла миновать хаты на полном скаку, зная, что и поселяне немногим лучше разбойников; в другой раз до ушей ее донесся звук топора, бьющего по дереву.

Желанная ночь опустилась наконец на землю. Бася так устала, что, очутившись в голой безлесной степи, сказала себе: «Тут об дерево не разобьешься, посплю-ка я, пусть даже и замерзну».

Когда она уже смыкала веки, ей почудилось, будто там, вдалеке, на белом снегу, движутся в разных направлениях какие-то черные точки. На мгновение она пересилила сон и бормотнула: «Верно, волки!»

Но не проехала и нескольких десятков шагов, как точки эти исчезли, и она тотчас же заснула, да так крепко, что проснулась, только заслышав под собою ржание бахмата.

Бася огляделась вокруг: она была на лесной опушке и проснулась как раз вовремя, иначе могла бы разбиться о дерево.

И тут заметила, что другого коня нету рядом.

— Что случилось? — испуганно вскрикнула она.

А случилась вещь самая что ни есть простая: Бася привязала, правда, поводья скакуна к луке своего седла, но окоченевшие пальцы плохо ее слушались, и она не сумела потуже затянуть узел; поводья расслабились, потом и вовсе развязались, и утомленная лошадь отстала, чтобы поискать корм под снегом или прилечь.

На счастье, пистолет у Баси был не в кобуре, а за поясом; рог с порохом и мешочек с семенами тоже были при ней. В конце концов, беда не велика: бахмат Азьи если и уступал ее скакуну в скорости, зато несомненно был выносливее в беге, лучше переносил холод. Но Басе стало жаль любимого своего скакуна, и она тут же решила отыскать его.

Однако ее удивило, что нигде в степи его не было видно, хотя ночь стояла на диво светлая.

«Отстал, отстал, — думала она, — не вперед же он пошел, наверное, улегся где-нибудь в ложбинке, вот я и не вижу его».

Бахмат снова заржал, весь трясясь и прядая ушами, но из степи ему ответило молчание.

«Поеду поищу», — сказала Бася.

И уже поворотила коня, когда внезапная тревога закралась ей в душу, словно человеческий голос взывал к ней:

«Не возвращайся, Бася!»

И в эту как раз минуту тишину нарушили зловещие звуки, близкие, но идущие как бы из-под земли: то был вой, хрипенье, скулеж, стоны и, наконец, визг ужасный, короткий — оборванный… Это показалось тем более страшным, что в степи ни зги не было видно. Басю облил холодный пот, с посинелых губ ее сорвался крик:

— Что это? Что случилось?

Правда, она почти сразу догадалась, что это волки загрызают ее коня, но не могла взять в толк, отчего не видит этого, хотя, судя по звукам, происходило все в каких-нибудь пятистах шагах от нее.

Спешить на подмогу было бессмысленно, коня, конечно, уже растерзали, к тому же надобно было думать о собственном спасении, и Бася, выстрелив для острастки из пистолета, пустилась дальше. Когда по пути она раздумывала о случившемся, у нее мелькнула мысль: а что, если не волки вовсе похитили ее коня, ведь голоса-то доносились из-под земли? Мурашки побежали по спине у Баси, но тут же, напрягши память, она припомнила, что сквозь сон ей грезилось, будто она съезжает с горы и снова взбирается в гору.

«Так оно, видать, и было, — сказала она себе, — во сне я проехала неглубокий овраг, там остался мой скакун, и там на него напали волки».

Остаток ночи прошел без приключений. Бахмат, подкрепившись сеном в прошлое утро, шел на удивление резво. То был татарский конь, красивый необычайно и на редкость выносливый. Во время коротких привалов он подъедал все без разбору: мох, листья, даже древесную кору обгладывал — и шел и шел вперед. На равнинной местности Бася пускала его вскачь. Он слегка покряхтывал и шумно дышал; а когда она осаживала его, сопел, трясся, низко клонил голову от усталости — но не падал.

Ее скакун, не погибни он от волчьих зубов, все равно не выдержал бы такой дороги.

На другой день Бася, сотворив утреннюю молитву, стала размышлять, сколько же времени она скитается.

«От Азьи я вырвалась в четверг, в полдень, и до самой ночи мчалась что есть духу, — рассуждала она. — Потом в пути ночь прошла, потом целый день, потом снова ночь, а нынче третий день наступил. Пожалуй, погоня, если она и была, должна бы уж воротиться, и Хрептев недалеко где-то, я ведь не щадила лошадей».

И еще она подумала:

«Ох, пора бы уж! Боже, смилуйся надо мной!»

По временам ее брала охота приблизиться к реке, на берегу куда как легче было бы сообразить, где она, однако, памятуя, что пять десятков татар Азьи остались у пана Гоженского в Могилеве, она на это не решалась. Как знать, думала Бася, быть может, колеся по степи, она не миновала еще Могилева. По пути, покуда сон не одолевал ее, она старалась внимательно смотреть, нет ли поблизости обширного оврага, похожего на могилевский, но ничего такого не заметила; впрочем, овраг тот мог ведь дальше сужаться и выглядеть совсем иначе, чем у Могилева, а мог и вовсе кончиться, либо свернуть в сторону в нескольких верстах от города. Словом, Бася понятия не имела, где она находится.

Она только неустанно молила бога, чтобы дом был близок, чувствуя, что недолго еще сможет выдерживать и холод, и бессонные ночи, и голод; три дня она питалась одними семечками, и, хотя очень была бережлива, все же сегодня утром мешочек опустел.