И Сатана проснулся, весь в холодном поту. Нектарий, Истар, Аркадий и Зита стояли подле него. Пели жар-птицы.
— Друзья, — сказал великий архангел, — не станем завоевывать небо. Довольно того, что это в наших силах. Война порождает войну, а победа — поражение.
Побежденный бог обратится в Сатану, победоносный Сатана станет богом. Да избавит меня судьба от такой страшной участи! Я люблю ад, взрастивший мой дух, люблю землю, которой мне удалось принести немного добра, если только это возможно в ужасном мире, где все живет убийством. Ныне благодаря нам старый бог лишился земного владычества, и все мыслящее на земном шаре не хочет знать его или же презирает. Но какой смысл в том, чтобы люди не подчинялись Иалдаваофу, если дух его все еще живет в них, если они, подобно ему, завистливы, склонны к насилию и раздорам, алчны, враждебны искусству и красоте? Какой смысл в том, чтобы они отвергли свирепого демиурга, раз они отказываются слушать дружественных демонов, несущих им познание истины, — Диониса, Аполлона и Муз? Что же касается нас, небесных духов, горних демонов, то мы уже уничтожили Иалдаваофа, нашего тирана, если победили в себе невежество и страх.
И Сатана обратился к садовнику:
— Нектарий, ты сражался вместе со мной до рождения мира. Тогда мы были побеждены, ибо мы не понимали, что победа — это дух и что в нас, и только в нас самих, должны мы побороть и уничтожить Иалдаваофа.
МАЛЕНЬКИЙ ПЬЕР[136]
Моему старому другу Лeопольду Кану[137]
в память о его сыне, лейтенанте Жаке Кане, тяжело раненном в сражении при Шавонн-Супир 30 октября 1914 года и пропавшем без вести.
А. Ф.
I. Incipe, parve puer, risu cognoscere matrem[138]
Матушка часто рассказывала мне о различных обстоятельствах, связанных с моим рождением, но они не казались мне такими значительными, какими казались ей, я не обратил на них должного внимания, и они изгладились из моей памяти.
Однако, основываясь на слухах, я берусь утверждать, что в конце царствования Луи-Филиппа обычай, о котором говорится в стихах старого парижанина, был еще не совсем утрачен. Ибо в ожидании моего появления на свет в спальне г-жи Нозьер собралось множество почтенных дам. Дело происходило в апреле. Было свежо. Четыре или пять кумушек из нашего квартала, в том числе г-жа Комон — жена книгопродавца, вдова Шанделье и г-жа Данкен, подкладывали поленья в камин и пили подогретое вино, меж тем как матушка моя уже мучилась сильными болями.
— Кричите, госпожа Нозьер, кричите вволю, — говорила г-жа Комон. — Вам станет легче.
Госпожа Шанделье, не зная, куда девать свою двенадцатилетнюю дочь Эльвиру, привела ее с собой, но то и дело высылала из комнаты, опасаясь, как бы я вдруг не увидел свет в присутствии столь юной девицы, что было бы неприлично.
Все эти дамы были не из молчаливых и, как я потом узнал, трещали без умолку, словно в доброе старое время. Г-жа Комон, к великому неудовольствию моей матушки, без конца рассказывала страшные истории о «сглазе». Одна ее знакомая, находясь в интересном положении, встретила как-то безногого калеку, который просил милостыню, опираясь руками на утюги, — и родила ребенка без ног. Она сама, будучи беременна своей дочерью Ноэми, испугалась бросившегося ей под ноги зайца, и Ноэми родилась с острыми ушами, которые шевелились.
В полночь боли и схватки прекратились. Это внушало тем более серьезные опасения, что матушка уже однажды родила мертвого ребенка и едва не умерла сама. Все женщины наперебой давали советы. Г-жа Матиас, старуха служанка, не знала, кого и слушать. Отец мой, очень бледный, каждые пять минут входил в спальню и выходил, не сказав ни слова. Сам искусный врач, а в случае надобности и акушер, он не решался вмешиваться, когда дело шло о родах его жены, и заранее пригласил своего коллегу, старика Фурнье, ученика Кабаниса[140]. Ночью схватки возобновились.
Я появился на свет в пять часов утра.
— Мальчик, — сказал старик Фурнье.
И все кумушки воскликнули хором, что они это предсказывали.
Госпожа Морен вымыла меня большой губкой в медной миске. Это приводит на ум старинные картины, изображающие рождество богородицы, но если говорить правду, то меня попросту выкупали в тазу для варки варенья. Г-жа Морен объявила, что у меня есть на левом бедре красное родимое пятнышко, которое, по ее словам, появилось вследствие того, что матушку, носившую меня, потянуло на вишни, когда она гуляла в саду тети Шоссон.
Старик Фурнье, глубоко презиравший народные предрассудки, возразил на это, что счастье еще, что г-жа Нозьер ограничилась во время беременности столь скромным желанием, ибо, если бы ей вздумалось пожелать перья, драгоценности, кашемировую шаль, коляску четверкой, особняк, замок или парк, то на всем моем тщедушном тельце не хватило бы кожи, чтобы запечатлеть все эти обширные вожделения.
— Говорите что хотите, доктор, — сказала г-жа Комон, — но в ночь под рождество сестре моей Мальвине, которая была тогда в интересном положении, не терпелось сесть за праздничный стол, и ее дочь…
— Родилась с колбасой на кончике носа, не так ли? — перебил ее доктор.
И он велел г-же Морен пеленать меня не слишком туго.
Между тем я так кричал, что все испугались, как бы я не задохнулся.
Я был красен, как помидор, и, по общему признанию, представлял собой довольно гадкого маленького зверька. Матушка попросила, чтобы ей показали меня, немного приподнялась, протянула руки, улыбнулась мне и снова в изнеможении уронила голову на подушку. Так я получил, в знак приветствия, улыбку ее нежных и чистых уст, ту улыбку, без которой, по выражению поэта, человек недостоин ни трапезы богов, ни ложа богинь[141].
Наиболее интересным обстоятельством, связанным с моим рождением, на мой взгляд, было то, что Пук, впоследствии названный Кэром, родился в соседней комнате на старом ковре одновременно со мною. Финетта, его мать, хотя и низкого происхождения, была очень смышленой. Г-н Адельстан Брику — старый друг моего отца, человек либеральных взглядов, требовавший избирательной реформы, — превозносил, основываясь на примере Финетты, ум простого народа. Пук не был похож на свою темную курчавую мать. У него была рыжая шерсть, короткая и жесткая, но он унаследовал от Финетты вульгарные манеры и тонкий ум. Мы выросли вместе, и отец мой вынужден был признать, что сообразительность у щенка развивалась быстрее, чем у его сына, и что по прошествии пяти-шести лет Пук лучше знал жизнь и природу, чем маленький Пьер Нозьер. Установление этого факта было ему неприятно, потому что он был отцом и еще потому, что согласно своей теории он весьма неохотно признавал за животными долю той мудрости, которую считал достоянием человека.
Наполеон на острове св. Елены очень удивился, узнав, что О'Меара[142], который был врачом, не был атеистом. Если бы ему случилось встретиться с моим отцом, он увидел бы врача-спиритуалиста, который в качестве такового верил в бога, существующего отдельно от мира, и в душу, существующую отдельно от тела.
136
В 1914 г. после долгого перерыва семидесятилетний писатель вновь возвращается к воспоминаниям детства. Новые рассказы о Пьере Нозьере появляются на страницах журнала «Revue de Paris» в 1914–1915 гг. В 1918 г. Франс публикует еще ряд эпизодов из этой серии и одновременно редактирует уже напечатанные главы, тщательно отрабатывая детали. 18 января 1918 г. он пишет своему другу Пьеру Кальметту: «Я пишу сейчас воспоминания детства: рассказ о бегстве и пленении попугая, жившего некогда в доме 19 по набережной Малакэ. Мне нужно знать размеры квартала, ограниченного Сеной и тремя улицами. Прошу тебя, набросай мне план тех мест, куда мог бы залететь попугай, не привыкший, однако, к далеким полетам». К концу 1918 г. Франс завершает работу над новым произведением и в начале января 1919 г. «Маленький Пьер» — третья книга автобиографической тетралогии — выходит в свет
В «Маленьком Пьере» упоминаются некоторые лица и факты, уже известные читателям «Книги моего друга» (1885) и «Пьера Нозьера» (1899), но основная часть материала совершенно новая. Французские исследователи творчества Франса отмечают большую биографичность этой книги по сравнению с двумя предыдущими, но в целом автобиографичность «Маленького Пьера» столь же условна. И в этой книге подлинно биографические эпизоды, точно выписанные отдельные детали сочетаются со значительной долею поэтического вымысла, с художественным переосмыслением фактов жизни
В книгу о маленьком Пьере вложено много личного, на каждой странице в ней присутствует сам автор, Анатоль Франс, с его сложным отношением к жизни, с глубиной его мысли, порой даже с его жизненным опытом, которым писатель наделяет своего маленького героя. Писатель Ле Гофф вспоминает, что Франс признавался ему в личной беседе: «Трудное это дело — писать свои воспоминания, невольно стараешься видеть и исправлять их под углом зрения того возраста, в каком находишься в данное время…»
Отдельные эпизоды из детства Пьера служат писателю, как правило, поводом для различных рассуждений, для доказательства своих убеждений и взглядов: так, посещение кондитерской, расписанной в стиле классицизма, влечет за собой размышления об упадке искусства со времени Людовика XIV; многие главы книги заканчиваются философской или моральной сентенцией
Неповторимое своеобразие автобиографического цикла Франса заключается в сочетании зрелой мысли писателя с поэтическим изображением детства. Несмотря на философичность этих своих книг, Франс сумел передать в них наивность детского восприятия жизни, раскрыть мир простых и искренних чувств, показать богатство фантазии ребенка, которому все кажется новым и необычным и каждый день приносит удивительные открытия. Маленький герой Франса живет в мире ласки, заботы, довольства, видит жизнь из окна своей уютной комнатки или во время прогулок по улицам Парижа; его представление о мире ограничено, многое он воспринимает через посредство книг или искусства. Но жизнь с ее противоречиями и трудностями все же вторгается иногда и в узкий мирок Пьера; то это бедный мальчик-трубочист, с детских лет зарабатывающий себе на хлеб тяжелым трудом, то безжалостные законники, описывающие имущество доктора Нозьера. Но эти отдельные случаи ненадолго нарушают размеренный ход домашней жизни, куда даже грозные события революции долетают лишь тихим отзвуком. Книга «Маленький Пьер» создавалась в годы войны, в ней чувствуется желание Франса противопоставить настоящему мирные картины несколько идеализированного прошлого. В предисловии к рассказу «Первобытные времена» (составившему затем главу II книги), впервые напечатанному в журнале «Revue de Paris» 15 июля 1915 г., Франс высказывал надежду, что читатели «смогут несколько отвлечься, читая эти легкие страницы, дышащие любовью к родной земле…» С тихой грустью вспоминает писатель годы своего детства, когда, как ему теперь кажется, царила «какая-то особая радость жизни, какая-то задушевная интимность между живыми существами и вещами, тот особый уют, какого теперь уже не существует». С любовью говорит он о Париже середины XIX в., на узких старых улицах которого еще не так резко бросались в глаза социальные контрасты. Даже в лирической книге детских воспоминаний Франс выражает свою неприязнь к буржуазному государству. С осуждением пишет он о бесславных итогах июльской революции 1830 г., утвердившей власть банкиров и откупщиков, олицетворением которых является в книге «преуспевающий мошенник» г-н Беллаге, богатый домовладелец и финансист
Многие из персонажей книги «Маленький Пьер» имеют реальных прототипов. Действительно существовал чудак-букинист г-н Деба (о нем более подробно говорится в книге «Пьер Нозьер»); в образе Пьера Данкена Франс воплотил некоторые черты Жака Шаравэ, библиофила и архивариуса, сын которого Этьен Шаравэ был другом детства писателя; прототипом дяди Гиацинта послужил дед Франса с материнской стороны Дюфур, уже изображенный писателем в романе «Преступление Сильвестра Бонара» (образ дяди Виктора). Один из лучших образов книги — старая Мелани, верная нянюшка Пьера. Для Франса она олицетворяет людей чистых сердцем и великих в своей любви к человеку, к жизни. С искренним и глубоким чувством говорит писатель о своем большом долге перед этой простой женщиной, открывшей перед ним поэзию народных сказок, неисчерпаемые богатства народной речи
В книге «Маленький Пьер» выражено также свойственное Франсу восхищение национальным искусством Франции, высоким образцом которого было в глазах писателя творчество Расина. Он неоднократно высказывал свое преклонение перед Расином (очерк «Жан Расин», 1873, включенный затем в книгу «Латинский гений»), считал язык его трагедий идеалом художественного совершенства. Но нигде отношение Франса к Расину не выражено так полно и глубоко, как в тридцать четвертой главе «Маленького Пьера». Эту главу сам Франс называл своим литературным завещанием. «Я не хочу умереть, не написав нескольких строк у подножья твоего памятника в знак моей любви и моего поклонения, о Жан Расин!»
Так на страницах «Маленького Пьера» не только оживают отдельные черты парижской жизни 40—50-х годов, не только возникает обаятельный мир детства, но встает и сам Анатоль Франс, влюбленный во Францию, в ее народ, в ее богатую культуру.
137
Леопольд Кан — директор издательской фирмы Кальман-Леви, где, начиная с 1879 г., выходили почти все произведения Анатоля Франса; близкий друг писателя.
138
Мальчик, с младенческих дней ты мать узнавай по улыбке (лат.). — Вергилий, Буколики, 4 эклога, стих 60. (Перевод Л. Гроссмана.)
139
Все переводы стихов с французского в книге «Маленький Пьер» и в книге «Жизнь в цвету», кроме особо оговоренных случаев, сделаны Ю. Б. Корнеевым.
140
Кабанис Пьер-Жан (1757–1808) — философ, близкий к материалистам XVIII в., выдающийся врач.
141
…улыбку, без которой… человек недостоин ни трапезы богов, ни ложа богинь. — Перефразировка двух последних стихов из 4-й эклоги Вергилия.
142
О'Меара Эдвард (1786–1836) — английский хирург, приставленный к Наполеону во время пребывания последнего на острове Св. Елены.