Дионис совершал свое триумфальное шествие по свету. Я прошел с ним Лидию, фригийские поля, знойные равнины Персии, Мидию, вздымающую снежные вершины, счастливую Аравию, богатую Азию, чьи цветущие города омывает море. Он двигался на колеснице, запряженной львами и рысями, под звуки флейт, кимвалов и тимпанов, изобретенных для его празднеств. Вакханки, фиады и менады, опоясанные леопардовыми шкурами, потрясали тирсами, увитыми плющом; за ними следовали сатиры, — я вел их веселую толпу, — а затем силены, паны и кентавры. Цветы и плоды рождались под его стопами, он ударял своим тирсом о скалы, и из них, играя, бежали прозрачные ключи.

Ко времени сбора винограда он пришел в Грецию; поселяне обегались к нему навстречу, окрашенные зеленым и красным соком растений; они закрывали лица масками из дерева, коры или листьев и, держа в руке глиняную чашу, кружились в сладострастных плясках. Их жены, подражая спутницам бога, увенчивали свои головы зеленым плющом и опоясывали гибкие бедра шкурами ланей и козлят. Девушки вешали себе на шею гирлянды из фиг, пекли пшеничные лепешки и носили изображение фаллуса в освященных корзинах. Виноградари, измазанные винным суслом, стоя в своих повозках и обмениваясь шутками и ругательствами с прохожими, создавали зачатки трагедии.

Однако не сладостной дремотой на берегу ручья, но тяжким трудом научил Дионис людей возделывать поля и взращивать сочные плоды. И когда он раздумывал о том, как превратить грубых обитателей леса в племя, дружественное лире и подчиняющееся справедливым законам, не раз тень печали и мрачного исступления пробегала по его. горевшему вдохновением челу. Но глубокая мудрость и любовь к людям позволили ему преодолеть все препятствия. О, божественные дни! О, прекрасная заря жизни! На косматых вершинах гор и на золотистых берегах морей мы предавались вакханалиям. Наяды и ореады присоединялись к нашим играм, и Афродита при нашем приближении выходила из пены морской и улыбалась нам.»

Глава девятнадцатая

Продолжение рассказа

Когда люди научились возделывать землю, пасти стада, обносить стенами священные крепости и узнавать богов по их красоте, я удалился в мирную страну, что лежит среди густых лесов, орошаемая Стимфалом, Ольбием, Эриманфом и гордым Крафидом[66], вздувшимся от ледяных потоков Стикса, и здесь в прохладной долине у подножья холма, поросшего ежевикой, оливковыми деревьями и соснами, под сенью платанов и седых тополей, на берегу ручья, бегущего с нежным журчанием среди густых мастиковых деревьев, я рассказывал пастухам и нимфам о рождении мира, о происхождении огня, прозрачного воздуха, воды и земли. Я рассказывал им о том, как первые люди жили в лесах, жалкие и нагие, до тех пор, пока изобретательные духи не научили их искусствам; о празднествах нашего бога и о том, как Семелу стали считать матерью Диониса, потому что благодатная мысль его зародилась в молнии.

Излюбленный демонами народ — счастливые греки не без труда постигли мудрые законы и искусства. Первым их храмом была хижина из лавровых веток; первым изображением богов — дерево; первым алтарем — необтесанный камень, обагренный кровью Ифигении[67]. Но в короткое время они достигли тех высот мудрости и красоты, к которым ни один народ не мог приблизиться ни до, ни после них. Откуда же явилось, Аркадий, это чудо, единственное на земле? Почему священная почва Ионии и Аттики могла взрастить этот несравненный цветок? Потому что там не было ни духовенства, ни догмы, ни откровения и греки не ведали завистливого бога. Из своего гения, из своей собственной красоты творил эллин богов, и когда он обращал взор к небу, то видел в нем лишь свой образ. Он все мерил по своей мерке и нашел для своих храмов совершенные пропорции; все в них грация, гармония, равновесие и мудрость; все достойно бессмертных, которые там обитали, воплощая в своих благозвучных именах и совершенных формах гений человека. В колоннах, поддерживавших мраморные архитравы, фризы и карнизы, было нечто человеческое, придававшее им величие, а нередко, как, например, в Афинах и Дельфах, прекрасные юные девы, мощные и улыбающиеся, держали на вытянутых руках кровли сокровищниц и святилищ. О, сияние, гармония, мудрость!

Дионис направил свой путь в Италию, где народы, именовавшие его Вакхом, жаждали принять участие в его таинствах. Я отплыл с ним на корабле, украшенном виноградными ветвями, и высадился в устье желтого Тибра под взглядом двух братьев Елены[68]. Жители Лациума, следуя наставлениям бога, уже научились сочетать побеги вяза с виноградной лозой. Я нашел себе жилище у подножия Сабинских гор, в долине, окруженной лиственным лесом и омываемой светлыми источниками. Я собирал на лугах вербену и мальву. Бледные оливковые деревья, раскинувшие по склону холма свои искривленные стволы, дарили мне маслянистые плоды. Там поучал я людей с упрямыми головами; они не отличались изобретательным умом эллинов, но обладали твердым сердцем, терпеливой душой и почитали богов. Мой сосед, солдат-землепашец, в течение пятнадцати лет нес бремя службы, следуя за римским орлом по морям и горам, и видел, как бегут враги царственного народа. Теперь он водил по борозде пару рыжих волов с широко расставленными рогами и белой звездочкой на лбу. Тем временем под соломенной кровлей его целомудренная и строгая супруга толкла чеснок в бронзовой ступке и варила бобы на священном камне очага. А я, его друг, усевшись невдалеке под дубом, услаждал его труд звуками флейты и улыбался его маленьким детям, которые возвращались из лесу, нагруженные сучьями, в тот час, когда солнце, клонясь к закату, удлиняет тени. У калитки сада, где зрели груши и тыквы, где цвели лилии и вечнозеленый акант, стоял Приап[69], вырезанный из ствола смоковницы, и грозил ворам своим громадным фаллусом, а тростник над его головой, колеблемый ветром, пугал пернатых грабителей. В новолуние благочестивый земледелец приносил своим ларам[70], увенчанным миртом и розмарином, горсть соли и ячменя.

Я видел, как росли его дети и дети его детей, сохраняя в сердце древнее благочестие и не забывая приносить жертвы Вакху, Диане и Венере, совершать возлияния чистым вином и бросать цветы в источники. Но мало-помалу они утрачивали былое терпение и простоту. Я слышал, как они жаловались, когда поток, разлившийся от обильных дождей, заставлял их строить плотины для защиты отцовского поля; грубое сабинское вино раздражало их изнеженное нёбо. Они шли в соседнюю таверну пить греческие вина и там под виноградным навесом, забывая о времени, глядели, как пляшет флейтистка под звуки кротала[71], покачивая гладкими бедрами. Хлебопашцы предавались сладостному отдыху под шепот листьев у ручья, а меж тополями по краям Священной дороги уже поднимались величественные гробницы, статуи и алтари, и все чаще слышался грохот колесниц по истертым плитам. Молодое вишневое деревцо, которое принес с собой старый воин, возвестило нам о далеких завоеваниях консулов, а оды, исполнявшиеся под звуки лиры, рассказывали о победах Рима, владыки мира.

Все страны, по которым некогда прошел великий Дионис, превращая диких зверей в людей и на пути своих менад усыпая плодами деревья и обильными всходами поля, теперь вкушали мир под владычеством Рима. Питомец волчицы[72], солдат и землекоп, друг покоренных народов — римлянин прокладывал дороги от берегов туманного океана до крутых отрогов Кавказа; в городах воздвигались храмы Августу и Риму, и столь сильна была во всем мире вера в латинское правосудие, что в фессалийских ущельях и на косматых берегах Рейна раб, изнемогавший под непосильным бременем, взывал: «Цезарь!» Но почему на этом несчастном шаре, состоящем из земли и воды, все обречено увядать, умирать и все самое прекрасное оказывается самым недолговечным? О дивные дочери Греции, о Знание, Мудрость, Красота, благодетельные божества, вы погрузились в непробудный сон еще прежде, чем подверглись надругательствам варваров, которые, устремившись на вас из своих северных болот и пустынных степей, уже мчались во весь опор без седла на маленьких мохнатых лошадках.