Г-жа Бержере (спокойно, коварно и все же искренне). Итак, вы больше не будете разговаривать со мной, мы будем жить врозь, как чужие?

Бержере. Уже две недели, как я позабыл о вашем существовании. На минуту вы снова напомнили мне о себе. Теперь я опять буду игнорировать ваше существование, и отныне уже навсегда.

Г-жа Бержере. Хорошо!.. Ну, а когда вернутся дочки?.. Если только вы не собираетесь отделаться от них и на неопределенное время оставить их у вашей сестры…

Отрицательный жест Бержере.

Ну так как же, когда они вернутся?

Бержере. Что ж, у них будет отдельная комната, а обедать они будут то со мной, то с вами. Это все мелочи, которые я легко разрешу, вот увидите.

Г-жа Бержере. Это будет в достаточной мере смешно… А потом вы и не подумали!.. Девочки заметят, что мы не живем вместе, как живут другие родители. Как они объяснят себе это?

Бержере. Я постараюсь скрыть от них подлинную причину. Надеюсь, вы мне в этом поможете.

Г-жа Бержере. Но как-никак дети будут страдать от того, что мы не в ладу! Разве справедливо, чтобы они расплачивались за нас? В интересах наших дочек следовало бы попытаться прийти к соглашению. Вы их любите?

Бержере. Прошу вас, не будем говорить на эту тему.

Г-жа Бержере. Нет, будем! Вы их любите, я знаю. Люсьен, не ради себя, ради них прошу: вернемтесь к прошлому. Надо, чтобы, приехав домой, они нашли все как обычно.

Бержере. Это невозможно!

Г-жа Бержере. В данную минуту дело идет не обо мне. Позднее я объясню вам… я скажу вам… И, может быть, вы будете очень удивлены, так как вы меня не знаете.

Бержере. Я не собираюсь давать вам советы, но если вы хотите знать мое мнение, я предпочитал вас такой, какой вы были в начале разговора. Право, гнев вам больше к лицу.

Г-жа Бержере. О, эта вечная ирония! С вами и святой потеряет терпение. Вам бы хотелось отделаться от меня, да вот не можете. У вас нет улик против меня… нет… Будь у вас хоть малейшая улика, вы бы давно уже потребовали развода.

Бержере. Вы полагаете? Ошибаетесь. Я не хочу развода. У меня нет ни малейшего желания рассказывать адвокату, что мать моих девочек ведет себя недостойно. У меня нет ни малейшего желания, чтобы адвокат публично огласил и доказал это на суде. У меня нет ни малейшего желания обнародовать ваш позор. Я знаю, что принято действовать таким образом, но полагаю, что лучше не обнажать позорных и смешных тайн. Поверьте мне, не надо менять существующее положение до тех пор, пока наши дочери с нами. Когда они выйдут замуж, будем действовать, как нам заблагорассудится.

Г-жа Бержере. Хорошо! Пусть будет по-вашему. Мы не разводимся; мы продолжаем жить вместе, согласна… Но при одном условии: я опять займу свое место, стану тем, чем должна быть в доме, — хозяйкой, я буду всем распоряжаться… Это весьма скромное требование.

Бержере. Нет! Вы не будете распоряжаться. Я отберу у вас всякую возможность распоряжаться, и не для того, чтобы наказать вас, — я вам не судья, мои философские взгляды на человека и природу запрещают мне судить кого бы то ни было. Я не желаю исполнять роль домашнего судьи. Я не осуждаю вас, ибо не сужу. Я отбираю от вас управление домом только потому, что вы оказались к этому неспособной.

Г-жа Бержере. А вы способны? За последние две недели дом в порядке? Как бы не так!

Бержере. Порядка никакого, признаю. Но это — следствие вашего дурного управления. В мелочах, как и в вещах крупных, вы не поняли, что надо жить скромно и по своим средствам. Я окончательно лишил вас прав. Довольно. Покончим с этим. Мы не можем даже спорить, воевать и ссориться, ибо мы с вами на все смотрим по-разному. Прекратим этот разговор.

Г-жа Бержере. Вы этого хотите?

Бержере. Хочу… Но к чему говорить о желаниях человека? Это — необходимость, непреклонная необходимость. Я больше не могу вас видеть, не могу слышать, и если я нашел возможным потолковать с вами несколько минут, то исключительно ценой огромного напряжения, призвав на помощь отвлеченные рассуждения и все мое благоразумие. Но предупреждаю вас, я не в состоянии дольше пребывать в таком неестественном напряжении. Прекратим этот разговор!

Г-жа Бержере. Как вы меня ненавидите!

Бержере. Не обольщайтесь.

Г-жа Бержере. Да, да, ты ненавидишь меня! И мне это больше нравится. Послушай, Люсьен, Люсьен! Вернемся к прежней жизни. Я много думала. И если бы ты только знал все мысли, все чувства, которые приходили мне в голову за эти две недели!.. Я стала совсем другой, вот увидишь. Ты не узнаешь меня. Я способна на самопожертвование, на самоотречение. Я поняла многое, чего не понимала раньше. Я посвящу свою жизнь семье, нашим дочкам, и мало-помалу ты позабудешь, ты снова дашь мне местечко у себя в сердце. Прости, на коленях прошу, прости меня.

Бержере. Чтобы прощать, надо быть обиженным, и вы напрасно тешите себя мыслью, что я обижен вами… вами… О, правда гораздо проще! Я не могу выносить вашего присутствия, ибо ваше присутствие напоминает мне нечто безобразное, смешное и чудовищное, и ничего другого не примешивается к этому чувству. В нем нет гнева. Я сказал достаточно?.. Нет? В таком случае я выражусь яснее: оставьте меня в покое.

Г-жа Бержере (разражаясь гневом). Ах, так… Хорошо же! Тогда развода потребую я. Я не хочу зачахнуть от горя и ярости. За меня все. Все дамы общества на моей стороне, а вас, вас все презирают, вы глупы, уродливы, смешны… вы… не знаю кто!.. Все это говорят. Я вас не люблю, я вас никогда не любила. (Идет к выходу. Но дверь заперта на ключ, и г-жа Бержере не может выйти. Она говорит.) Отоприте дверь.

Бержере отпирает, она выходит. Бержере, оставшись один, снова принимается писать, но вскоре раздается звонок, и входит Мазюр.

Мазюр, Бержере, Евфимия.

Мазюр. А-а, дорогой Бержере… Обитель мудреца! Здесь покойно. Здесь вам хорошо работать.

Евфимия. Я за бараньей ножкой.

Бержере. Вот возьмите!

Мазюр. Я вижу, у вас здесь полная перестановка.

Бержере. Да, полная.

Мазюр. Настоящая пертурбация.

Бержере. Скажем, трансформация.

Мазюр (барабаня пальцами по папке). Дорогой мой, я принес вам небольшую папку, которая начинает пополняться.

Евфимия уходит.

Я работаю по четырнадцать часов в сутки, воюя с крысами на чердаках префектуры за старые бумаги о всех и всяком! И чего я там только не нашел! Громанс, прадед нашего, гражданин Громанс Луи-Робер, скупщик национальных имуществ после седьмого фримера Третьего года[152]. (Просматривает пачку бумаг и берет другую.) Еще один Громанс, Мари-Антуан, приговорен двадцать четвертого июня тысяча восемьсот двенадцатого года к каторжным работам за поставку в армию картонных подошв… Вот читайте.

Евфимия. Барин, какой суп варить?

Бержере. Какой хотите.

Евфимия. С крупой или с овощами?

Бержере. Либо тот, либо другой.

Евфимия. Ну что тут поймешь!

Мазюр.…Тысяча восемьсот шестнадцатый — Тереза-Антуанетта, любовница герцога Беррийского…

Бержере. У него и другие были…

Мазюр. Это не оправдание…

Пауза.

Евфимия (возвращаясь). Барин, к какому часу прикажете обед?