Жюльетта, Полина, Евфимия, Бержере.
Бержере (читает адрес на вскрытой бандероли). «Господину Бержере, профессору филологического факультета, город Бурж, Старая улица, 61. Отправитель: издательство Ашетта и компании, Париж». Гранки моего учебника латинской литературы. Надо выправить ошибки набора и мои собственные, — им нет числа. Работа длинная и нудная… Ну вот, с первого же взгляда вижу: три «козла» в одной строке. Ты, Полина, знаешь, что такое «козел»?
Полина. Ну да, папа, опечатка, от которой меняется слово. Это — очень неприятная опечатка.
Бержере. Так вот, здесь одна-единственная буква, а «козел» получился такой страшный, что поверг бы в ужас Амфитриту или Венеру Анадиомену, как сказал бы господин Ру, мой лучший ученик. Он поэт… Пять лет тому назад он имел удовольствие увидеть свои первые стихи напечатанными в журнале, таком же молодом, как и он сам. Но удовольствие было омрачено опечаткой наборщика. Ру описывал волшебницу Титанию, зачаровавшую лесных птиц, деревья, растения, цветы, — и вот в последнем четверостишии он говорит:
А наборщик сделал, конечно:
Господин Ру был огорчен до глубины души.
Полина. Бедный господин Ру! Солдатская форма ему не к лицу.
Бержере. Да, совсем не к лицу! Но скоро он снимет мундир. Кажется, завтра кончаются положенные двадцать восемь дней… Хороший был латинист.
Полина. Чем он теперь занят?
Бержере. Пишет в разных журналах и распространяет жирондские вина. (Распечатывает и читает письмо.) Издательство сообщает, что на следующей неделе мне опять пришлют гранки, — ну, теперь я потону в океане бумаги!
Полина. Бедный папа! Как ты работаешь!
Бержере. Работаю я много, но работаю нехорошо! Я слишком занят. Чтобы хорошо работать, надо быть свободным.
Полина. А кто свободен, тот не работает. Сколько гранок тебе надо прочитать?
Бержере. Шестьсот восемьдесят — петита!
Полина. Я не могу тебе помочь, папа?
Бержере. Ну, конечно, можешь.
Евфимия. Матерь божья! Теперь соль просыпалась. Это не к добру.
Бержере. Вы уверены, Евфимия?
Евфимия. Просыпать соль — всегда не к добру.
Бержере. А если я стану утверждать противное, вы мне поверите?
Евфимия (почтительно, но твердо, превозмогая смущение). Но барин… нет, не поверю!
Бержере. Вы мне не поверите? А ведь я же образованный, ученый.
Евфимия. Что и говорить, вы ученый! Да только учили-то вас по книгам, по писаному, а не тому, что в жизни бывает, не по-серьезному. Где уж вам разобраться, что к добру, а что к беде.
Полина. Видишь, папочка, у тебя, бедного, нет авторитета. Тебя не принимают всерьез. Твое мнение не имеет веса.
Бержере. Да, чаще всего… Но почему?
Полина. Знаешь, — может быть, то, что ты говоришь, слишком трудно для понимания… А потом ты очень добрый, очень ласковый, очень простой. А уж это, конечно, не способствует авторитету.
Жюльетта (рассматривая модный журнал). Полина, полосатые ситцы…
Полина (не слыша). Папа, я тебе скажу то, чего ты и не подозреваешь. Ты сейчас в столовой, и около тебя обе твои дочки. Признайся, ты этого не заметил!
Бержере. Я думаю, дочка, что нам с тобой обоим недостает авторитета… Кто-то идет. Это мать… Пойду повяжу что-нибудь на шею — без этого никак нельзя! (Уходит.)
Видно, как по саду идет г-жа Бержере.
Те же, г-жа Бержере.
Жюльетта. Полина, какой ширины этот ситец?
Полина. Восемьдесят сантиметров.
Жюльетта. Восемьдесят, ты уверена?
Полина. Да, уверена.
Жюльетта. Вот мама. Она сейчас скажет.
Г-жа Бержере (входя). Я боялась опоздать. Я от мадемуазель Розы, она задержала меня на целый час — показывала шляпы. Одна, для госпожи Годи, просто необыкновенная.
Слова ее повисают в воздухе.
Евфимия (входя с хлебом и яйцами). Кушать подано.
Г-жа Бержере (сияющая и утомленная). Отец, как обычно, запаздывает.
Полина. Он у себя в кабинете.
Г-жа Бержере. Евфимия, скажите барину, что завтрак подан.
Евфимия уходит.
Когда поздно завтракаешь, потом ничего не успеваешь сделать, день пропал.
Пауза.
(Решительно.) Ну, за стол, за стол!
Садятся за стол.
Жюльетта. Мама; после завтрака мы пойдем на бульвар?
Г-жа Бержере. Конечно… Скажи, Полина, ты все приготовила для прогулки? Не знаю, как это получается, но всегда тебе чего-нибудь не хватает.
Вынимают салфетки из колец.
Полина. Уверяю тебя, мама, я тут ни при чем.
Г-жа Бержере. Перчатки нет! Куда я девала перчатку?
Жюльетта. Вот, мама.
Г-жа Бержере. Нет, не та. Самое неприятное — это потерять перчатку.
Бержере (входит). Прошу прощения! (Садится за стол.)
Все едят.
Г-жа Бержере. Полина, о чем ты думаешь? Яйца всегда разбивают с тупого конца.
Полина. А — почему?
Г-жа Бержере. Так принято.
Бержере. Так установлено традицией, ритуалом. Надо строго соблюдать ритуал. В Персии фанатики как-то осмелились разбить яйцо с острого конца. Это вызвало кровавую революцию. В одном Исфахане погибло сто восемьдесят тысяч человек.
Полина. Это правда?
Бержере. Во всяком случае, это правдоподобно. Обычно люди избивают друг друга по причинам такого же рода.
Г-жа Бержере. Ваши шутки неуместны… Как я могу воспитывать дочерей, раз вы высмеиваете все мои наставления? Издевайтесь сколько вам угодно, но, как сидеть за столом, я знаю. Моя мать была очень строга по части того, как надо пить или есть. У моего дядюшки Пуйи были превосходные манеры.
Пауза.
Люсьен, что у вас на шее?
Бержере. Как будто… платок.
Г-жа Бержере. Что у вас за дурная привычка, — в двенадцать часов еще не одеты! Мой отец с утра надевал выходной костюм… А тетушка Пуйи говаривала: «У нас в семье шлепанцев и в заводе нет, мы даже не знаем, что такое шлепанцы… Вставая с кровати, уже надевают ботинки. Шлепанцы хороши для лентяев». Вот дядюшка Пуйи и сделал блестящую карьеру и составил свой большой латинский словарь.
Бержере. Ага, значит, дядюшка Пуйи, раньше чем писать, надевал ботинки? Весьма похвально! Скажите: а когда он работал над своим большим словарем, он шпор не нацеплял?
Полина смеется в стакан, захлебывается.
Г-жа Бержере (резко). Вы находите это остроумным?
Бержере. Нет, это весело и…