Гермий
Я не отгадчик тайн. Темны твои слова.
Понять их смертная бессильна голова.
Не задал бы и Сфинкс такой загадки странной,
И меньше б было им напущено тумана.
Быть может, демоны рассудок твой мутят,
Иль чары кто навел, или подсыпал яд?
Каллиста уходит.
СЦЕНА ПЯТАЯ
Гермий
Как женщинам легко вдруг обезуметь разом!
Кровь станет горькою — и помутился разум.
А если иногда богами им дано
Увидеть даже то, что смертному темно,
Зато они полны безумных беснований,
И гармоничных чувств у этих нет созданий.
То божий, говорят, недуг, но кто бы мог
Мне указать недуг, что людям шлет не бог?
От бога все — и власть девического взгляда,
И то, что женщина забыть стыдливость рада.
Девица юная смущается не раз,
Когда кормилица седая в поздний час
Оставит прялку: нить не смачивают губы
Размякшие, теперь слова им больше любы, —
Она ведет рассказ, как умер юный бог,
Как раною расцвел, алея, бледный бок,
Как мирры аромат над юношей струится…
И обожать его уже спешит девица.
Повествование все дальше полилось:
Как, в траурном плаще распущенных волос,
В слезах зовет его, целует Дионея,
Чтоб он скорей воскрес, на ложе розовея.
И каждый год, мужей смущая, принялись
Все жены причитать, что умер Адонис.
И сотрясают медь, и по лесистым склонам
Расходятся они с протяжным, долгим стоном.
Другие ждут Христа средь сумрака могил…
А я б таких богов бесславных не любил.
Их запятнала смерть. Им слезы наши нужны.
Но радость свойственна богам. Вкусим же дружно
И вина черные и яства за столом.
(К нему подходит один из рабов.)
Раб! гиацинтовым увей меня венком,
Масла сирийские поставь на стол из клена.
О Зевс и Зевса сын, Лиэй[19] наш благосклонный!
Вам чаша первая, — ведь вы растите плод.
Затем пускай вино мне в чашу потечет:
Оно для стариков полно и силы новой,
И мыслей молодых, и образов былого.
Кто много повидал, тем память так нужна.
В Гадесе мертвецам уже не пить вина.
Я ракушку хочу испробовать морскую.
А ракушки всего сочней, тебе скажу я,
Когда луне, дитя, выходит новый срок,
И высоко в эфир вонзится тонкий рог.
Диана ведь равна богам, отцам вселенной,
И многому тебя научит лик нетленный.
Спеши, дитя, узнать в беседах стариков
Про тайны вечные созвездий и лесов,
И моря синего, и гор, и легкой тучи…
Все, что услышишь ты, запоминай получше.
И будет спориться твой ежедневный труд,
И за него тебе любовью воздадут.
Но направляется, смотри, в наш дом избранный
Какой-то путник. Здесь он будет гость желанный.
Богами послан он. Беги, дитя, к нему,
Проси доставить честь жилищу моему.
Скажи, что ждет вино его в жилище этом.
СЦЕНА ШЕСТАЯ
Гермий, Гиппий.
Гиппий
Приветствую тебя, отец, тройным приветом!
Гермий
Привет, Лакона сын, мой Гиппий! Вижу знак,
Что бог по-прежнему ко мне остался благ, —
Ведь будто бы во сне, счастливым и здоровым
Опять явился ты под дружественным кровом,
Когда мне дряхлый взор уж застилает тень.
Мы белым камешком отметим этот день[20].
Лакона сын! Тебя за трапезою нашей
Ждет из плюща венок, серебряная чаша,
Солонка древняя, и мясо, и плоды,
И вина черные. Пусть голода следы
Исчезнут — и тогда расскажешь, друг сердечный,
Как ныне здравствует отец твой безупречный.
Гиппий
Трудясь над лозами, не забывает он Тебя.
Но стал он слаб.
Гермий
Ну, что ж, таков закон.
Теперь отца в тебе я узнаю, как будто
Воскресла юности далекая минута.
Такое же чело, и так же рост высок!
Лишь над губой его зазолотел пушок,
Как старцы на совет уже его просили.
Мог полный козий мех поднять он без усилий,—
Да, были некогда выносливей, поверь,
И посильней отцы, чем дети их теперь.
Поистине, отец твой счастлив. В жизни много
Хорошего, — и все от радостного бога:
Ребенку весело — он смехом залился;
Горячий юноша тенистые леса
Вообразил, и в них уже он деву встретил;
Старик согнулся весь, но звездный хор так светел,
Так выйти хорошо бывает за порог,
Так сладостен бесед медлительный поток…
И в радостные дни и в горькие минуты
Всегда за нить судьбы хватайся за одну ты.
Кто к недоступному стремиться любит, тот
Всего лишь хочет жить, но, право, не живет.
Так будем жить, пустых желаний избегая!
Гиппий
Но, вечно грудь мою желаньем наполняя,
Мной завладела дочь прекрасная твоя,
И ложа страстного хочу изведать я.
Я дочери твоей готов отдать всю душу.
Я в дальних странствиях видал моря и сушу,
Неаполь и Тибур, и много городов,
И арки Цезаря, и тень его садов,
И тута ягоды в кустах отяжелелых,
И ветви, красные от яблок переспелых,
Видал я злак долин и лоз румяный плод,
Что солнечный бальзам на горном склоне пьет:
Ведь лозы любят край, где Зевс царит дождливый,
Где папоротник лишь взрастает сиротливый.
Я с земледельцами беседу заводил.
Но день казался мне и долог и немил:
Любил я дальнюю. И ночи мрак спокойный
Мне губы опалял, как лихорадкой знойной.
Все Дафну видел я, и плечи, и власы…
О жаркие мечты, о смутные часы,
О ты, крылатый бог, Эрот, цветущий властно
На девственных щеках и на груди прекрасной
Людскою мукою — улыбкою людской!
Когда священный Зевс высоко над землей
Сиял — ты не забыл, о Гермий? — отчим словом
Ты дочь свою со мной связал под древним кровом.
Я девичьим мечтам стал дорог с этих дней.
Ты обещал мне дочь — и я пришел за ней.
Корабль мой ждет уже прекраснейшую гостью:
Отделан для нее покой слоновой костью,
И чаш немало там, восточных покрывал,
И с благовоньями ониксовый фиал,
И золотой убор, и бронзовые ванны, —
Все, что приносят в дар супруге долгожданной.
Когда же с нею в путь отправимся вдвоем,
Послушной зеленью мы весла обовьем,
И гордо поплывет, над бурным морем рея,
Гирляндами цветов увенчанная рея!
вернуться
19
Лиэй — второе имя Диониса, «освобождающего» людей от мирских забот. Дионис был сыном Зевса и Семелы. Дионис спустился в Аид через болото Алкионию, а спуск ему показал Полимн.
вернуться
20
…мы белым камешком отметим этот день. — В античном мире был обычай отмечать белым камешком счастливые дни.