Но, к счастью, я не такой великий ученый, как Золя. Я человек легкомысленный. Я не проделываю опытов над Сюзанной, — я просто наблюдаю за ней, когда могу это сделать, не рассердив ее.

Она царапала петушка и удивлялась, не понимая, почему нельзя взять то, что видишь. Это было выше ее понимания, как, впрочем, и все остальное. Но именно этим-то Сюзанна и очаровательна. Для маленьких детей жизнь — вечная сказка. Для них все чудо; вот потому-то в их взорах столько поэзии. Они живут возле нас, но в каком-то ином мире. Неведомое, божественно-неведомое, окружает их.

— Глупышка! — сказала мать.

— Дорогая, ваша дочь невежественна, но разумна. Когда видишь красивую вещь, хочешь ее получить. Это естественная наклонность, которую предвидел закон. Цыгане Беранже, утверждавшие: «все, что ты видишь — твое», мудрецы редкой породы. Если бы все люди думали так же, то не существовало бы цивилизации и мы жили бы нагие, не ведая искусств, как обитатели Огненной Земли. Вы вот не разделяете таких взглядов: вам нравятся старинные ковры, на которых изображены аисты под деревьями, и вы завесили ими все стены в доме. Это не упрек, вовсе нет! Но и вы поймите Сюзанну с ее петухом.

— Я понимаю: она похожа на маленького Пьера, который требовал луну из ведра с водой. Ему не дали. Но, друг мой, не уверяйте меня, что Сюзанна принимает нарисованного петуха за настоящего: ведь она никогда не видала живого петуха.

— Нет, но она принимает иллюзию за реальность. И за эту ошибку отчасти ответственны художники. Они уже давно пытаются с помощью красок и линий подражать природе. Сколько столетий протекло с тех пор, как умер тот пещерный человек, что нацарапал с натуры мамонта на тонкой пластинке слоновой кости! Так чего же удивляться, что после стольких длительных усилий художники преуспели в искусстве подражания и теперь им удается обмануть младенцев, которым всего-то три месяца и двадцать дней от роду? О, видимость! Кого только не соблазняет она! Сама наука, которой нам так докучают, разве она выходит за пределы видимости? Что находит профессор Робен в своем микроскопе? Видимость, только видимость. «Мы напрасно волнуемся из-за обманов», — сказал Еврипид…

Говоря так, я уже собирался комментировать слова Еврипида и несомненно нашел бы в них глубокий смысл, какого этот сын торговки травами и не думал в них вкладывать. Но обстановка делалась все менее подходящей для философских рассуждений: убедившись, что ей не оторвать петуха от тарелки, Сюзанна страшно рассердилась, покраснела, как пион, ее носик сделался широким, как у кафра, щеки раздулись так, что глаза совершенно исчезли, а брови поползли на лоб. Лоб, вдруг покрасневший, сморщился, набух, покрылся складками и стал похож на вулканическую почву. Ротик растянулся до ушей, и сквозь десны вырвался дикий вой.

— Прекрасно! — воскликнул я. — Вот взрыв страстей! Не надо отзываться плохо о страстях. Достаточно вспышки страсти, чтоб грудной младенец стал таким же страшным, как китайский божок. Дочь моя, я вами доволен. Приобретайте сильные страсти, развивайте их и растите вместе с ними. И когда позднее вы подчините себе ваши страсти, их сила станет вашей силой, их величие — вашей красотой. Страсти — духовное богатство человека.

— Какой шум! — воскликнула Сюзаннина мама. — В этой комнате не слышно друг друга; тут и философ несет всякий вздор, тут и младенец кричит, принимая нарисованного петуха за настоящего. Бедные женщины! Сколько нам надо здравого смысла, чтобы уживаться с мужем и детьми!

— Ваша дочь, — ответил я, — впервые устремилась на поиски прекрасного. Это очарование бездны, сказал бы романтик; это естественное занятие благородных умов, скажу я. Но не следует предаваться ему слишком рано и с негодными средствами. Милый друг, вы обладаете божественными чарами, чтобы успокоить муки Сюзанны. Усыпите вашу дочь.

Сегодня вечером закончился двенадцатый месяц жизни Сюзанны, и за год, прожитый на этой древней земле, она приобрела большой опыт. Взрослый человек, который за двенадцать лет сделал бы столько полезных открытий, сколько Сюзанна за двенадцать месяцев, был бы полубогом. Дети — непризнанные гении: они овладевают миром со сверхчеловеческой энергией. Ничто не может сравниться с этим первым толчком жизни, с этим первым ростком души.

Вы постигаете, что эти крохотные существа видят, осязают, говорят, наблюдают, сравнивают, помнят? Вы постигаете, что они ходят туда, сюда, взад и вперед? Вы постигаете, что они играют? И то, что они играют, особенно чудесно, ибо игра — основа всякого искусства. Куклы и песни — вот вам уже почти весь Шекспир.

У Сюзанны есть целая корзина игрушек, но только некоторые из них — игрушки по своей природе и по своему назначению: это животные из некрашеного дерева и резиновые голыши. Все прочее превратилось в игрушки по прихоти судьбы: тут и старые кошельки, и сломанные коробочки, и лоскутки, и складной метр, и футляр для ножниц, и грелка, и железнодорожный указатель, и камешек. Все эти вещи в самом жалком состоянии. Сюзанна ежедневно вытаскивает их из корзины и отдает матери. Она не выделяет ни одну из них и не делает никакого различия между своими скромными сокровищами и всеми остальными вещами. Весь мир для нее — огромная резная и раскрашенная игрушка.

Если проникнуться таким восприятием природы и объяснить им все поступки и мысли Сюзанны, то невольно залюбуешься логикой этого крохотного существа. Но мы судим о Сюзанне соответственно нашим, а не ее представлениям. А так как у нее не наш разум, мы полагаем, что у нее вообще нет разума. Какая несправедливость! Зато я стою на правильной точке зрения и вижу последовательный ум там, где люди обычно видят лишь бессвязные действия.

И я не ошибаюсь; я не ослепленный любовью папаша; я знаю, что моя дочь ничуть не лучше других детей. Рассказывая о ней, я не прибегаю к восторженным словам. Я просто говорю ее матери:

— Милый друг, у нас очень хорошенькая дочурка.

А она отвечает мне примерно то же, что ответила г-жа Примроз[269] своим соседям на подобный же комплимент:

— Друг мой, Сюзанна такая, какой ее создал бог: если хорошая, то и красивая.

И говоря это, она обволакивает Сюзанну долгим, чудесным и ясным взглядом, и всякому становится понятно, что под опущенными ресницами ее глаза сверкают любовью и гордостью.

Я настаиваю, я говорю: