Пока мы с продавщицей Леной старались прийти к общему мнению в выборе рамки и паспарту, бабуся бродила вдоль стен и рассматривала картины, удовлетворенно кивая. Я забыла сказать, что в прошлом бабуся – преподаватель истории искусств в нашем университете. Оттого и со мной сюда ходит – надо же быть в курсе новых веяний, даром, что давно на пенсии. Подслеповато вглядываясь, изредка наклоняясь, бабуся придвинулась к нам почти вплотную, но нас, конечно, не замечала.

Лена тем временем уже оформляла заказ, открыв толстую, устрашающего вида амбарную книгу.

- Почему вы всегда только животных или пейзажи вышиваете? – улыбаясь, спросила она, не поднимая глаз от тетради. – Портретами не увлекаетесь?

Я пожала плечами.

- Увлекалась раньше, потом надоело. Может, вернусь когда-нибудь…

За спиной хлопнула дверь подсобки, мимо бабуси шагнул ко мне высоченный всклокоченный дядька в мятом свитере и джинсах. Хозяин мастерской. Вежливо кивнул и заулыбался – узнал.

Я поздоровалась. Мы знали друг друга третий год, и мастером Иваныч был толковым, мог подсказать что-нибудь ценное и в деле своем разбирался на пять с плюсом. Он, кстати, в свое время учился у бабуси на худграфе.

- Вы, Катюша, покажите ей свою «Мадонну», - приветливо прогудел он в густую бороду, почтительно кланяясь не замечавшей его бабусе. – Пусть посмотрит, как люди работают…

- Обязательно, Алексей Иваныч, - улыбнулась я. – Может, ради такого дела я и вдохновлюсь и опять портрет какой-нибудь вышью.

- Путина, - усмехнулся хозяин. - Или Медведева.

- Щаззз, - фыркнула я.

Девочка Лена сосредоточенно писала, не поднимая головы. Скромная, старательная, аккуратная.

- Что, – засмеялся Иваныч, - типаж нехорош?

- Делать мне больше нечего, - снова фыркнула я. – Пусть другие вышивают, если им надо.

Что-то больно толкнуло меня под локоть. Я обернулась. Маленькая моя бабуся стояла рядом и, отчаянно мигая, подавала какие-то странные знаки. На лице ее застыло совсем несвойственное ей выражение – смесь страха, вежливости и отчаяния.

- Ба, тебе плохо? – испугалась я. – Душно, может? Давай выйдем?

- Лена, живее! – скомандовал хозяин, быстро взглянув на бабушку. – Что там можно писать так долго? Анна Романовна, вам воды, может? Или сядете?

Он вытащил откуда-то из-под завалов картона стул и усадил на него бабусю, помог расстегнуть ей пальто. Дверь мы распахнули, и сырой холодный воздух ворвался в маленькую комнатку, стирая с лица бабуси мертвенную бледность. Девочка Лена смотрела на нас из-за прилавка слегка испуганными глазами.

- Говорила я тебе – сиди дома, - выговаривала я бабусе, когда мы вышли из мастерской. – Вот чего ради ты со мной потащилась? Ведь давление с утра было, а тут еще погода такая… Что тебе, горело со мной сюда сегодня идти?

- Ох, погоди, Катенька, - выговорила бабуся. – Постоим давай. Испугалась я.

Мы выбрались из толпы и, свернув в маленький двор, присели на скамеечку у подъезда. Старые тополя тоскливо шумели голыми ветками.

- Испугалась? – изумилась я. – Чего? Ты же этого Алексея Иваныча сто лет знаешь… он же учился у тебя. Или забыла?

- Погоди, Катенька, - повторила бабка. – Ни при чем тут Иваныч. За тебя я испугалась.

- Вот новое дело, - фыркнула я. – Что я, красна девица, которую похитит серый волк?

Бабуся пожевала впалыми губами, словно не решаясь заговорить. Лицо ее было одновременно виноватым и очень строгим.

Порыв сырого ветра пробрал нас до костей. Я откинулась на спинку скамейки. Из-под шапки бабуси выбилась седая прядь, но она молчала, глядя сквозь меня невидящими глазами.

Потом бабуся вздохнула глубоко и погладила мою руку.

- В пятьдесят первом это было, Катенька, - тихо сказала она. – Я тогда такая, как ты теперь, была… нет, помоложе, семнадцать мне исполнилось. В Ленинграде мы жили. Вышивала я… ну, сама знаешь, как. Мои работы на заказ многие большие люди брали. Тем и жили… мама-то не вставала уже.

- Баб…

- Не перебивай, говорю. И вот как-то пошла я к подружке в гости… подружка была – не разлей вода, Верочка… А у нее тетка… я тетке этой блузочку расшивала. Принесла работу, выложила. Тетка меня и спрашивает: «Что ты, Анечка, все только цветы да цветы шьешь?» Вот как тебя сейчас спросила. «А портреты, - говорит, - вышивать можешь?» Я отвечаю: мол, не знаю, не пробовала. А она мне: «А вождя нашего Сталина вышьешь? Мы бы у себя в Доме художника его повесили». А я, дурочка, возьми и брякни: нет, мол, не хочу, сложно это, пусть кто другой вышивает, я лучше что-нибудь красивое сработаю. Тетка испуганно на меня посмотрела, блузочку забрала, заплатила и поскорее откланялась. А через день пришли за мной… Верочка, подружка милая, донесла. Мол, так и так, портрет вождя и учителя некрасивым назвала, по всему – контра и против Сталина замышляет.

Бабка передохнула, пожевала губами.

- Так вот и отсидела я пять лет за контрреволюциию. Статья пятьдесят восьмая. Ладно, в лагере начальнику одному мое рукоделие приглянулось, он для жены забрал. После того меня с общих работ на кухню перевели… так я ему до конца срока и вышивала. А иначе… не выбраться бы мне оттуда.

Бабка посмотрела на меня темными глазами.

- Я нынче как разговор твой услышала – словно ума решилась. Забыла, какой нынче год, все на свете забыла. Одно на сердце – забрать тебя да бежать скорей из этой мастерской куда глаза глядят. Потому что придут за тобой ночью, опять придут.

- Баб, ты что, - пробормотала я. – Сейчас уже не приходят. Время другое.

- Время, Катенька, всегда одно и то же. И длинные языки всегда умели укорачивать. Ты уж поостерегись, хорошая моя. Не болтай ерунду, где не надо.

- Баб, ты сама ерунду говоришь, - сказала я беспомощно. – Ну, ты что? Ты думаешь, Алексей Иваныч на меня доносить побежал бы? Да он же…

- Не он, а девочка эта, продавщица. Тихая она, да такие вот тихие всегда и пакостят.

- Баб… Ну, ты правда чушь выдумываешь!

Бабуся провела рукой по лицу, словно стирая невидимую паутину.

- Может, и чушь, - вздохнула она. – А может, и нет. Пойдем домой, солнышко мое… Холодно.

И добавила, поднимаясь, словно про себя:

- Старая я…

Ветер стих, выглянуло солнце. Мы шли по раскисшему тротуару, я держала бабусю за руку. Она, маленькая, сморщенная, молчала. Думала о чем-то своем. Вздыхала.

А я думала о том, как бы не забыть в срок забрать готовую работу. Сегодня за мной не придут, чтобы обвинить в заговоре против президента. Не придут, может быть, даже завтра. Но бабуся все равно не сможет за меня не бояться.

14.02.2010.

Дорогой учитель

Жаркое июньское солнце сжигало город, плавило асфальт. На высоком крыльце института, на аллеях парка под защитой деревьев толпился народ: испуганные абитуриенты, напряженные мамы, сочувствующие друзья и просто случайные знакомые. Бронзовый Ушинский строго смотрел с постамента на людское месиво; таким же суровым взглядом ему отвечал бронзовый Корчак с пьедестала на площади.

Толпа приглушенно гомонила, над головами висело напряжение: вот-вот должны были вывесить списки зачисленных.

… говорят, даже высшего балла мало. Конкурс аттестатов…

Не говорят, а так и есть на самом деле. У меня – золото…

У меня серебро… как думаешь, повезет?

Черт его знает. Конкурс-то – тридцать человек на место.

Эх… а меня, кажется, на тестах завалили. Я там вместо красного оранжевый с перепугу назвала…

Да, не повезло тебе. Я цветовые-то проскочил, но, боюсь, на «вертушке» не пройду. Там – сама знаешь – строже, чем у космонавтов.

О, а ты чего тут? Тебя же медкомиссия завернула!

Да я так… за вас поболеть пришел. Что, не вывесили еще?

Нет, ждем вот. Сейчас у тебя много друзей по несчастью появится – валят только так. Слушай, а что ты медикам так сильно не понравился?