Димке даже в голову что-то шибануло.

— Жиган, — остановил он шепотом почему-то, хотя кругом никого не было, — надо тово… ты не ходи туда прямо… лучше обходи с берега, кабы не заметили.

Предупредили раненого.

— Что же, — сказал он, — что же, Димка… будьте только осторожней. А если не поможет, ничего не поделаешь, не хотелось, правда, за революцию пропадать так нелепо.

— А если лепо?

— Такого слова нет, Димка, — улыбнулся он, — а если не задаром, тогда можно.

— И песня такая есть, — вставил Жиган, — кабы можно было, я спел бы, хорошая песня… Вот повели казаки коммуниста, а он им объяснил у стенки: мы, говорит, знаем, по какой причине боремся, и знаем, за что умираем… Только ежели так рассказывать — не выходит… Вот как солдаты на фронт уезжали, так эту песню пели. Уж на что железнодорожные, и то рты разевали… так тебя и забирает.

Возвращались домой поодиночке. Димка ушел немного раньше и добросовестно от сараев направился к речке, чтобы другой дорогой подойти к дому.

Жиган же со свойственной ему беспечностью позабыл об уговорах, захватил у раненого флягу, чтобы утром набрать воды, и направился ближайшим путем, мимо ям, через огород. Замечтавшись о чем-то, он засвистел потихоньку. Потом оборвал свист, когда послышалось ему, как что-то хрустнуло возле кустов.

— Стой, дьявол! — крикнул на него кто-то. — Стой, собака!

Жиган испуганно шарахнулся, бросившись в сторону, взметнулся на какой-то плетень и почувствовал, что кто-то в темноте крепко ухватил его за штаны. Отчаянным усилием от толкнул назад ногой, попал кому-то в лицо. Перевалившись через плетень на грядку с капустой, выпустив флягу из рук, он кинулся бежать.

Димка же вернулся домой и, ничего не подозревая, сразу же завалился спать. Не прошло и десяти минут, как в сени с ругательствами ввалился Головень, и Димка услышал, как он закричал на мать:

— Пусть твой дьяволенок и не ворочается, сейчас ногой меня по лицу съездил, сукин сын!

— Когда съездил? — со страхом спросила та. — Что ты?

— Когда? Сейчас только.

— Что ты? Да он спит давно…

— Значит, прибег! — только уж не закричал, а заревел Головень. — Каблуком по лицу прямо. — И он распахнул двери в сенцы.

— Что ты, что ты! — испуганно заговорила мать. — Каким каблуком? Да у него с весны обуви-то нет. Он же босый! Кто ему ботинки покупал?.. Ты спятил, что ли? — дрожащим голосом говорила мать, загораживая ему дорогу.

Но Головень и сам сообразил, что ботинок у Димки не было вовсе, потому он остановился озадаченный, выругался и вошел в избу.

— Гм, — усевшись на лавку, бросил Головень на стол найденную флягу. — Ошибка, видно… Но какая же стерва и где скрывает его? Книжка и фляга… Подохнуть мне на этом месте, если это не его и если я не найду этого комиссара. — Потом добавил, усмехаясь: — А суку-то я все-таки убил…

— Кого убил?! — переспросила не оправившаяся от испуга мать.

— Собаку. Бабахнул ей в голову, вот и все.

Димка, уткнувшись лицом в полушубок, зарывшись глубоко в сено, задергался всем телом и плакал беззвучно, но горько-горько…

Утихло все. Ушел-на сеновал Головень. К Димке подошла мать и, заметив, что он еще всхлипывает, сказала ему, желая успокоить:

— Ну, будет, Димушка! Стоит о собаке-то.

Но при этом новом напоминании перед глазами Димки снова еще яснее и ярче встал образ ласкового, помахивающего хвостом Шмеля, и он еще с большей силой молча затрясся и еще крепче втиснул голову в намокшую от слез подушку.

— Эх, ты! — проговорил Димка. — Эх! — И не сказал больше ничего. Но почувствовал Жиган в словах его такую горечь, такую обиду, что смутился окончательно.

— Разве ж я знал, Димка!

— Знал? А что я говорил — не ходи той дорогой, долго ли кругом пробечь. А теперь что? Вон Головень седло налаживает, ехать куда-то хочет. А куда? Не иначе, как к Левке или еще к кому. Даешь, мол, обыск!

Незнакомец — тот молча посмотрел на Жигана, был в его взгляде легкий укор, и сказал он мягко:

— Осторожней надо. Хорошие вы, ребята, только зелены еще очень.

И все. Больше ничего не добавил, не рассердился на него, как будто не его из-за Жигановой ошибки будет искать и наверняка найдет банда.

Жиган стоял молча, но глаза его не бегали, как всегда, по земле, ему нечем было оправдаться, да и не хотелось что-то. И он ответил хмуро и не на вопрос:

— А красные в городе.

И вспыхнуло сразу лицо у незнакомца, и он приподнялся на обе руки, так что блеснула ярко под пробивающимся солнечным лучом красная звездочка в серебристом венке на его груди, и мелькнула какая-то мысль или надежда у него в глазах.

— А ты не врешь? — со свойственной ему недоверчивостью спросил Димка.

— Нет, нищий Авдей пришел вчерась еще оттуда. Много, говорит, и всё больше на конях. — Потом он поднял глаза и сказал все тем же виноватым и негромким голосом: — Я попробовал бы, может, поспею, проберусь еще как-нибудь.

И удивился Димка, который только что хотел предложить для этого себя. Удивился незнакомец, заметив серьезно остановившиеся на нем большие и темные глаза мальчугана. И больше всего удивился откуда-то внезапно набравшийся решимости сам Жиган.

— Тогда скорей! — Торопливо вырвал незнакомец листок из книжки и написал карандашом несколько строк. И пока он писал, увидел Димка в левом углу белого листочка те же три большие буквы «РВС», потом палочки, как на часах. Сложил записку, на ней адрес: «Начальнику красного отряда», и два креста поставил.

— Вот, — подал ее Жигану, — вот, ставлю аллюр два креста. Торопись только. С этим значком каждый солдат, — хоть ночью, хоть когда, — сразу же отдаст начальнику. Может быть, проберешься как-нибудь вовремя. Спрячь только ее подальше… Да не попадись с нею, Жиган…

— Ты, брат, тово, не подкачай, — добавил Димка. — Или не берись лучше, дай я.

Но у Жигана уже снова забегали глаза, и, запихивая бумажку в башмак, он ответил с ноткой вернувшегося бахвальства:

— Знаю сам… Что мне, впервой, что ли?

И, выскочив из щели, он огляделся по сторонам и, не заметив никого, пустился наперерез дороге.

Солнце стояло еще высоко над Никольским лесом, когда выбежал на дорогу Жиган и когда мимо Жигана по той же дороге рысью промчался куда-то Головень.

Недалеко от опушки леса Жиган догнал подводы, нагруженные мукой и салом. На телегах сидело пять человек с винтовками, кто такие — он не угадал, но решил, что, наверно, зеленые какой-нибудь шайки, возвращающиеся из фуражировки. Подводы ехали потихоньку, а Жигану надо было торопиться, и поэтому он свернул в сторону, обогнал их кустами и пошел дальше не по дороге, а краем леса. Попадались полянки, заросшие высокими желтыми цветами. В тени начинала жужжать надоедливая мошкара. Проглядывали ягоды дикой малины. На ходу он оборвал одну, другую, но не остановился ни на минуту.

«Верст пять, пожалуй, отмахал! — подумал он. — Хорошо бы дальше так же без задержки. Скверно только по сучьям, выйду-ка на дорогу…»

Прошел сотни две шагов еще, завернул за поворот и, зажмурившись, остановился даже — прямо навстречу в глаза брызгали густые красноватые лучи заходящего солнца.

С верхушки высокого клена по-вечернему звонко пересвистнула какая-то пташка, и что-то затрепыхалось в листве кустов.

— Эй! — послышался вдруг откуда-то негромкий окрик.

Обернулся Жиган испуганно и не увидел никого.

— Эй, хлопец, поди сюда!

И только сейчас он разглядел за небольшим стогом сена двух человек с винтовками: в стороне за деревьями стояли их верховые лошади.

Подошел.

— Откуда ты идешь?.. Куда?

— Оттуда… — И он, махнув рукой, запнулся, придумывая дальше. — С хутора я. Корова убегла… Может, повстречали где? Рыжая, и рог у ей один спилен. Ей-богу, как провалилась, а без ее — хоть не ворочайся

— Не видали… Телка тут бродила какая-то, так ее еще в утро сожрали, а коровы нет, не было. А тебе не повстречались подводы какие?