Изменить стиль страницы
ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
1 Уже был ангел далеко за нами,
Тот ангел, что послал нас в круг шестой,
Еще рубец смахнув с меня крылами;
4 И тех, кто правды восхотел святой,
Назвал блаженными, и прозвучало
Лишь «sitiunt»[971] — и только — в речи той;
7 И я, чье тело снова легче стало,
Спешил наверх без всякого труда
Вослед теням, не медлившим нимало, —
10 Когда Вергилий начал так: «Всегда
Огонь благой любви зажжет другую,
Блеснув хоть в виде робкого следа.
13 С тех пор, как в адский Лимб, где я тоскую,
К нам некогда спустился Ювенал[972],
Открывший мне твою любовь живую,
16 К тебе я сердцем благосклонней стал,
Чем можно быть, кого-либо не зная,
И короток мне путь средь этих скал.
19 Но объясни, как другу мне прощая,
Что смелость послабляет удила,
И впредь со мной, как с другом, рассуждая:
22 Как это у тебя в груди могла
Жить скупость[973] рядом с мудростью, чья сила
Усердием умножена была?»
25 Такая речь улыбку пробудила
У Стация; потом он начал так:
«В твоих словах мне все их лаской мило.
28 Поистине, нередко внешний знак
Приводит ложным видом в заблужденье,
Тогда как суть погружена во мрак.
31 В твоем вопросе выразилось мненье,
Что я был скуп; подумать так ты мог,
Узнав о том, где я терпел мученье.
34 Так знай, что я от скупости далек
Был даже слишком — и недаром бремя
Нес много тысяч лун за мой порок.
37 И не исторгни я дурное семя,
Внимая восклицанью твоему,
Как бы клеймящему земное племя:
40 «Заветный голод к золоту, к чему
Не направляешь ты сердца людские?»[974]
Я с дракой грузы двигал бы во тьму.[975]
43 Поняв, что крылья чересчур большие
У слишком щедрых рук, и этот грех
В себе я осудил, и остальные.
46 Как много стриженых воскреснет,[976] тех,
Кто, и живя и в смертный миг, не чает,
Что их вина не легче прочих всех!
49 И знай, что грех, который отражает
Наоборот какой-либо иной,
Свою с ним зелень вместе иссушает.
52 И если здесь я заодно с толпой,
Клянущей скупость, жаждал очищенья,
То как виновный встречною виной».
55 «Но ведь когда ты грозные сраженья
Двойной печали Иокасты пел,[977]
Сказал воспевший мирные селенья,[978]
58 То, как я там Клио[979] уразумел,
Тобой как будто вера не водила,
Та, без которой мало добрых дел.
61 Раз так, огонь какого же светила
Иль светоча тебя разомрачил,
Чтоб устремить за рыбарем[980] ветрила?»
64 И тот: «Меня ты первый устремил
К Парнасу,[981] пить пещерных струй прохладу,
И первый, после бога, озарил,
67 Ты был, как тот, кто за собой лампаду
Несет в ночи и не себе дает,
Но вслед идущим помощь и отраду,
70 Когда сказал: «Век обновленья ждет:
Мир первых дней и правда — у порога,
И новый отрок близится с высот».[982]
73 Ты дал мне петь, ты дал мне верить в бога!
Но, чтоб все части сделались ясны,
Я свой набросок расцвечу немного.
76 Уже был мир до самой глубины
Проникнут правой верой, насажденной
Посланниками неземной страны;
79 И так твой возглас, выше приведенный,
Созвучен был словам учителей,
Что к ним я стал ходить, как друг исконный.
82 Я видел в них таких святых людей,
Что в дни Домициановых гонений[983]
Их слезы не бывали без моей.
85 Пока я жил под кровом смертной сени,
Я помогал им, и их строгий чин
Меня отторг от всех других учений.
88 И, не доведши греческих дружин,
В стихах, к фиванским рекам,[984] я крестился,
Но утаил, что я христианин,
91 И показным язычеством прикрылся.
За этот грех там, где четвертый круг,
Четыре с лишним века я кружился.
94 Но ты, моим глазам раскрывший вдруг
Все доброе, о чем мы говорили,
Скажи, пока нам вверх идти досуг,
97 Где старый наш Теренций, где Цецилий,
Где Варий, Плавт?[985] Что знаешь ты про них:
Где обитают и осуждены ли?»
100 «Они, как Персий[986], я и ряд других, —
Ответил вождь мой, — там, где грек[987], вспоенный
Каменами щедрее остальных:
103 То — первый круг тюрьмы неозаренной,
Где речь нередко о горе звучит,
Семьей кормилиц наших населенной.[988]
106 Там с нами Антифонт и Еврипид,
Там встретишь Симонида, Агафона[989]
И многих, кто меж греков знаменит.
109 Там из тобой воспетых — Антигона,
Аргейя, Деифила, и скорбям
Верна Йемена, как во время оно;
112 Там дочь Тиресия, Фетида там,
И Дейдамия с сестрами своими,
И Лангию открывшая царям».[990]
115 Уже беседа смолкла между ними,
И кругозор их был опять широк,
Не сжатый больше стенами крутыми,
118 И четверо служанок дня свой срок
Исполнило, и пятая вздымала,
Над дышлом стоя, кверху жгучий рог,[991]
121 Когда мой вождь: «По мне бы, надлежало
Кнаруже правым двигаться плечом,
Как мы сходили с самого начала».
124 Здесь нам обычай стал поводырем;
И так как был согласен дух высокий,
Мы этим и направились путем.
127 Они пошли вперед; я, одинокий,
Вослед; и слушал разговор певцов,
Дававший мне поэзии уроки.
130 Но вскоре сладостные звуки слов
Прервало древо, заградив дорогу,
Пленительное запахом плодов.
133 Как ель все уже кверху понемногу,
Так это — книзу, так что взлезть нельзя
Хотя бы даже к нижнему отрогу.
136 С той стороны, где замкнута стезя,
Со скал спадала блещущая влага
И растекалась, по листам скользя.
139 Поэты стали в расстоянье шага;
И некий голос, средь листвы незрим,
Воскликнул: «Вам запретно это благо!»[992]
142 И вновь: «Мария не устам своим,
За вас просящим, послужить желала,
А лишь тому, чтоб вышел пир честным.[993]
145 У римлянок напитка не бывало
Иного, чем вода; и Даниил
Презрел еду, и мудрость в нем мужала.
148 Начальный век, как золото, светил,
И голод желудями услаждался,
И нектар жажде каждый ключ струил.
151 Акридами и медом насыщался
Среди пустынь креститель Иоанн;
А как велик и славен он остался,
154 Тому залог в Евангелии дан».
вернуться

971

ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Восхождение в круг шестой. — Круг шестой. — Чревоугодники

6. «Sitiunt» (лат.) — «жаждут».

вернуться

972

14. Ювенал — римский поэт-сатирик (род. в 60-е годы — умер после 127 г.), современник Стация и его почитатель.

вернуться

973

23. Скупость. — Вергилий слышал от Адриана V (Ч., XIX, 115–126), что в пятом круге, где был и Стаций (Ч., XXI, 67–68), души очищаются от греха корыстолюбия.

вернуться

974

40-41. Заветный голод к золоту… — В оригинале эти два стиха представляют перевод цитаты из Вергилия (Эн., III, 56–57), означающей: «К чему не побуждаешь ты смертные груди (сердца), проклятый голод к золоту!» Но Данте, по-видимому, превратно понял это место, а именно так: «Почему не направляешь ты, священный (то есть добродетельный, умеренный) голод к золоту, вожделение смертных!» В русском переводе сделана попытка передать двустишие Данте таким образом, чтобы оно допускало оба смысла. («Заветный» может означать и «запретный» и «священный»; а «К чему не направляешь ты» может значить: 1) «До чего ты не доводишь» или же 2) «Почему ты не наставляешь на истинный путь».)

вернуться

975

42. Я с дракой грузы двигал бы во тьму — наказание скупцов и расточителей в Аду (А., VII, 25–35).

вернуться

976

46. Как много стриженых воскреснет. — См. А., VII, 56–57.

вернуться

977

55-56. Грозные сраженья двойной печали Иокасты пел. — То есть воспевал в своей «Фиваиде» братоубийственную вражду Этеокла и Полиника (А., XXVI, 54), сыновей Иокасты и Эдипа.

вернуться

978

57. Воспевший мирные селенья — Вергилий, автор «Буколик».

вернуться

979

58. Клио — муза истории, к чьей помощи Стаций взывает в своей «Фиваиде».

вернуться

980

63. За рыбарем — то есть за апостолом Петром, бывшим рыбаком.

вернуться

981

65. К Парнасу — горе Аполлона и муз, где течет Кастальский ключ, дарующий вдохновение.

вернуться

982

70-72. «Век обновленья ждет…» — Стаций приводит знаменитые стихи из IV эклоги «Буколик» Вергилия, написанной, вероятно, по случаю рождения сына у Азиния Поллиона. В этой эклоге в средние века видели пророчество о пришествии Христа. Существовали легенды о том, что она обратила в христианство многих язычников. К числу таких обращенных Данте относит и Стация.

вернуться

983

83. Домициан — римский император (с 81 по 96 г.).

вернуться

984

88-89. И, не доведши греческих дружин — то есть: «Прежде чем я закончил «Фиваиду».

вернуться

985

97-98. Теренций и Цецилий — римские комедиографы II в. до н. э., Плавт — римский комедиограф III–II вв. до н. э., Варий — римский поэт I в. до н. э., друг Вергилия.

вернуться

986

100. Персий — римский поэт-сатирик I в.

вернуться

987

101. Грек — то есть Гомер.

вернуться

988

104-105. О горе — Парнасе, где обитают музы, кормилицы поэтов.

вернуться

989

106-107. Антифонт, Еврипид, Агафон — древнегреческие трагики; Симонид — лирик.

вернуться

990

109-114. Там из тобой воспетых… — Вергилий называет героинь Стациевых поэм. Антигона — дочь Эдипа и Иокасты, сестра Этеокла и Полиника (см. прим. 55–56). Аргейя — жена Полиника. Деифила (или Деипила) — жена Тидея (см. прим. А., XXXII, 130–131) и мать Диомеда (А., XXVI, 56 и прим.). Исмена — сестра Антигоны. Дочь Тиресия (А., XX, 40) — Манто́. Так как Стаций не упоминает других дочерей Тиресия, то здесь Данте впадает в противоречие с самим собою, потому что в «Аде» (А., XX, 55) он помещает Манто́ не в Лимб, а в ров прорицателей. Фетида — нереида, мать Ахилла. Дейдамия с сестрами своими — дочери царя Ликомеда (см. прим. А., XXVI, 61–62). Лангию открывшая царям («Фиваида», IV, 716-V, 753) — Гипсипила (см. прим. А., XVIII, 83–96). Проданная немейскому царю Ликургу, она нянчила его сына Офельта. Однажды, взявшись проводить к источнику Лангии семерых царей, ополчившихся против Фив, она покинула Офельта в лесу, и он погиб. Ликург хотел убить Гипсипилу, но в этот миг ее сыновья, прибывшие с Лемноса, узнали ее и бросились ей в объятия (Ч., XXVI, 94–95).

вернуться

991

118-120. Четверо служанок дня, то есть первые четыре часа (ср. Ч., XII, 80–81), исполнили свой срок, и уже пятая (одиннадцатый час пополуночи) стоит над дышлом солнечной колесницы, «жгучий рог» которого вздымается все выше.

вернуться

992

141. «Вам запретно это благо!» — Эти слова обращены к душам чревоугодников.

вернуться

993

142-144. На браке в Кане Галилейской, заботясь о вине, Мария заботилась о гостях, а не о себе (ср. Ч., XIII, 29).