Иногда время тянется бесконечно долго, ты вязнешь, точно в киселе, ожидая чего-то. А бывает – не успеешь оглянуться, а нечто уже свершилось, и ты даже не знаешь, как так случилось, почему время сорвалось в бега и в перевёрнутых часах не песчинки, а океанские потоки. А бывает, ничего не меняется, всё так же с востока встаёт солнце и укатывается за западные леса, но однажды ты закрываешь глаза, оглядываешься назад и неожиданно понимаешь, что мир изменился до неузнаваемости – в нём не прибавилось красок, не появилось новых звуков… и всё же ты смотришь и понимаешь – что-то стало другим… возможно, ты сам.
Фиат выкрутил к больнице. Тамара выскочила из машины, замахала руками, привлекая внимание санитаров. Матвей выгрузил Лису на подкатившие носилки.
- Куда рванули?- мрачно вопросила Тамара, окатив обоих привычным недовольным взглядом. Затянулась сигаретой. Привычно выплюнула и смяла в пальцах. Потянулась за следующей.
- Яру в больницу надо.
- Перетопчется,- спокойно отбрила она. Пожевала губами.- Значит так, с теми умниками я сама как-нибудь разберусь. Если услышу про оторванные конечности и прочую пакость – из-под земли откопаю,- неожиданно сказала она, в упор глядя на Матвея.- Это приказ, усёк?
Матвей нехотя кивнул. Тамара заметно повеселела. Пожевала губами, покосилась на Яра, но неожиданно подошла и порывисто обняла за плечи.
- Слушай и запоминай, долбоклюй,- тихо прошипела в самое ухо,- твой братишка может и выглядит как не обременённый совестью брутальным мэн, но на самом деле жутко неуверенный в себе тип с кучей комплексов. Если ты его обидишь – я тебя в асфальт закатаю, понял?
Яр икнул. Ошалело посмотрел на Тамару. Она скривилась, будто лимон проглотила, отступила на шаг, привычно перекинула Матвею ключи.
- Загляните в бардачок – это вам от меня подарок на совершеннолетие. Жаль, не успела вовремя. Слишком вы всё-таки оба хорошие… И не вздумайте мою детку раздолбать!..
Развернулась и поднялась по ступенькам, ни разу не обернувшись, но Яр был уверен – она задержалась у затонированных входных дверей. Наверняка опять их как-нибудь обозвала, рявкнула на проходящую медсестричку и смяла ещё не одну сигарету. Яр был уверен – больше они не увидятся.
Матвей покосился на Яра, зарывшегося в бардачок, сел на место водителя, повернул ключ. Мотор отозвался мягким мурлыканьем. Яр перебрал пальцами разноцветные бумажки. Доверенность на машину, паспорта с незнакомыми именами и их фотографиями, небольшая пачка банкнот, издевательски перетянутая розовым бантиком. Среди всего этого затерялась вырванная из обычного блокнота бумажка, а на ней корявым, скачущим, так похожим на Тамарин характер, почерком было выведено несколько строк: «Отныне вы официально умерли. Удачи».
Ещё полгода назад Яр жил самой обычной жизнью самого обычного человека. Жизнь изменилась. Он повзрослел, он влюбился.
- Что там?
Яр какое-то время смотрел в глаза брата. Ну и что, что брат? Ну и что, что близнец? Потянулся к своему отражению, как когда-то давно на старом, полустёршемся из памяти рисунке тянулся к нему из зеркала Матвей, провёл пальцами по лицу, коснулся родинки. И улыбнулся.
- Свобода…
ПРИКВЕЛ...
Ночью снилась какая-то муть. Почти ничего не было видно, запомнились только ощущения – дикий страх, боль… и смазавшийся автомобильный салон, будто на карусели крутишься. Потом ещё долго желудок скручивался, будто не успевая за прочим телом, вертящимся в этой жуткой карусели. В ушах то ли стекло хрустело, брызнувшее мелким крошевом, то ли собственные кости.
Поднял правую руку – в просвете окна она казалась рукой утопленника – белая, жилистая… целая. Пальцы левой осторожно ощупали запястье, рванувшее во сне болью. Правая ладонь сжалась в кулак – ничего не ноет.
Матвей провёл по глазам пальцами, избавляясь от липкой паутины сна, смахнул облепившую покрытый испариной лоб чёлку, и сел. Часы в гостиной как раз отстучали пять утра.
Матвею было не по себе. Ему редко снились сны, чаще он закрывал глаза, проваливался в темноту и открывал их уже утром – сам по себе, словно внутри срабатывал будильник. Может, потому непривычное к подобному тело ломит, будто и правда в машине перевернулся?
Мотнул гудящей головой, тут же раскаялся – в ушах зазвенело ещё настойчивее. Подошёл к столу и включил компьютер. Не сказать, чтоб он был так уж от него зависим или вообще любил эту гудящую, действующую на нервы, коробку. Сзади на мягких лапах подкралась потревоженная ранней побудкой собака, ткнулась мокрым носом в руки хозяина. Однажды из вольера в зоопарке, где подрабатывал Матвей, удрал молодой волк. Недалеко и ненадолго – его нашли уже к вечеру и отконвоировали обратно. А ближе к лету Матвей нашёл в парке сучку со странным взъерошенным зеленоглазым щенком, норовящим тяпнуть за пальцы любого, кто тянул к нему свои руки. А Матвея не стал. Не стала. Отец дома появлялся нечасто, поэтому когда он обнаружил нового постояльца, Барселона уже прижилась в квартире и на злобное «Кыш отсюда, псина поганая», внушительно рыкнула и очень недвусмысленно облизнулась. К тому времени она уже вытянулась до размеров молодого овчара, поэтому отец предпочёл впредь махать руками как можно осмотрительнее, чтобы не лишиться пальцев.
Барселона заскулила. Пальцы бесстрашно потрепали вздыбленный загривок. Ни собака, ни волк – повадки у неё тоже были какой-то странной смесью. Хвостом она никогда не виляла, как собака, но и не держала его опущенным, как волк – он помахивал из стороны в сторону; если Барселона была в настроении, то вместе с хвостом виляла задняя часть тела, Матвей тогда не мог удержаться от смешка. Ещё псина никогда не гавкала – только рычала. А вот привычка вывалить язык и задумчиво склонить морду, прижав одно ухо, наверняка досталась от собачьих предков. А ещё мохнатая подружка любила встать на задние лапы, положить передние ему на плечи и лизнуть в лицо. Правда, делала она это не часто, только если ему было плохо. Вот как сейчас.
Мягко легли на спинку кресла лапы, зажав его между ними. Барселона потопталась, пытаясь поудобнее устроиться перед сидящим человеком – всё же обычно он стоял – провела шершавым языком по щеке и опять заскулила. Матвей не выдержал и улыбнулся. Он всегда находил общий язык с животными, потому и в зоопарке прижился, хотя никто его туда, несовершеннолетнего, разумеется, официально не пускал. А вот неофициально он там подвизался с пятнадцати лет.
Монитор пыхнул, включился, засветилась знакомая фотография на заставке. Это была первая фотография, которую когда-то прислала мама. Матвей тогда едва ли не по потолку прыгал от счастья. Ходил весь день в каком-то приподнятом настроении и даже не сообразил, как огрызнулся с не вовремя объявившимся отцом. Это был первый раз, когда тот поколотил его до состояния отключения от действительности – на спине с тех пор осталось несколько шрамов, а общение с родителем вообще свелось к нулю.
Ничего такого, чего бы Матвей не пережил – он с детства привык молчать и прятать эмоции, чтобы вечно раздражённый отец не наорал или не замахнулся. Не сказать, чтобы он его так сильно лупил – просто не давал спуску и вообще придерживался позиции, что настоящего мужчину можно воспитать одним кнутом, без всяких пряников. Потом Матвей подрос и в нём стали воспитывать ещё и самостоятельность – отец завёл кого-то на стороне и теперь сутками пропадал в чужой квартире, оставляя сына одного. Матвей не жаловался, даже наоборот – в полной тишине ему было намного спокойнее. Тогда же он набрёл на зоопарк и понял, что вполне может прожить и без отца, во всяком случае в этом году пару раз пришлось самому оплачивать квартирные счета и это не стало для него такой уж трагедией, хотя на еду после этого не оставалось и подкармливала его отбитая от нескольких придурков девушка.
Матвей щёлкнул по значку браузера, включил почту и тут же пожалел, что не входил сюда всю последнюю неделю – мать прислала новое письмо. Написала, что Ярик извечная Бацилла и с утра опять бессовестно пытался удрать в школу с температурой. Сейчас куксится и отказывается есть – придётся готовить любимые гренки и сварить шоколад, чтоб совсем не отощал. К письму была прикреплена фотография. На ней Яр завернулся в одеяло и недовольно кривился в объектив, явно из последних сил сдерживаясь, чтобы не показать матери язык. Почему-то Матвей был в этом уверен. Когда-то в детстве на лице его брата было именно такое выражение всякий раз перед тем, как он показывал язык.