— Значит, весь кислород в атмосфере Эритро выделяется в результате их жизнедеятельности.

— Верно. Других объяснений наличия здесь в атмосфере свободного кислорода просто не существует. Кстати, Эугения, ты астроном, — каковы последние представления о возрасте Немезиды?

Инсигна пожала плечами:

— Красные карлики едва ли не вечны. Немезида может оказаться древней, как Вселенная, и протянуть еще сотню миллиардов лет без видимых изменений. Мы можем только ограничиться оценками по содержанию примесей в ее составе. Если это звезда первого поколения, начинавшая с гелия и водорода, ей чуть больше десяти миллиардов лет — она примерно в два раза старше Солнца.

— Значит, и Эритро десять миллиардов лет?

— Правильно. Звездная система формируется сразу, а не по кусочкам. А почему тебя это заинтересовало?

— Просто странно, что за десять миллиардов лет жизнь так и не смогла шагнуть здесь дальше прокариотов.

— Едва ли это удивительно, Сивер. На Земле через два-три миллиарда лет после возникновения жизни обитали одни прокариоты, а здесь, на Эритро, поток энергии от Немезиды куда слабее. Нужна энергия, чтобы образовались более сложные жизненные формы. На Роторе эти вопросы широко обсуждались.

— Я слыхал об этом, — отозвался Генарр, — только до нас на Эритро многое не доходит. Должно быть, мы слишком закопались во всякие местные дела и проблемы — хотя ты наверняка скажешь, что и прокариотов следует считать таковыми.

— Если на то пошло, — ответила Инсигна, — и нам на Роторе немногое известно о Куполе.

— Да, каждый занимается делом в собственной клетушке. Только, Эугения, о Куполе и говорить нечего. Это же просто мастерская, и я не удивлен, что ее новости тонут в потоке более важных событий. Все внимание, конечно же, уделяется новым поселениям. Ты не собираешься перебраться на новое место?

— Нет, я роторианка и не собираюсь изменять своему дому. Я бы и здесь не оказалась — прости пожалуйста, — если бы не необходимость. Мне нужно провести измерения на более солидной базе, чем Ротор.

— Так мне и Питт сказал. Он велел оказывать тебе всяческое содействие.

— Хорошо. Я не сомневаюсь в твоей поддержке. Кстати, ты только что упомянул, что на Эритро стараются не пропускать под Купол прокариоты. Как вам это удается? Воду пить можно?

— Конечно, мы и сами ее пьем, — ответил Генарр. — Под Куполом прокариотов нет. А воду — как и все, что вносится под Купол, — облучают сине-фиолетовым светом, за какие-то секунды разрушающим здешние прокариоты. Коротковолновые фотоны для них чересчур горячи, они разрушают ключевые компоненты в этих маленьких клетках. Но даже если некоторым удается уцелеть, они, насколько нам известно, не токсичны и безвредны — проверено на животных.

— Приятно слышать.

— Только это имеет и обратную сторону. Под лучами Немезиды земные микроорганизмы не могут конкурировать с местными. Во всяком случае, когда мы вносили в почву Эритро наши бактерии, никакого роста и размножения не наблюдалось.

— А как насчет многоклеточных растений?

— Мы пробовали их сажать, но практически без результата. Наверное, виной всему свет Немезиды — под Куполом эти же растения прекрасно растут на почве Эритро. Обо всем мы, конечно, докладывали на Ротор, только едва ли этой информации давали ход. Я уже говорил, на Роторе не интересуются Куполом. Этому жуткому Питту мы не нужны, а он-то и определяет интересы Ротора.

Генарр говорил с улыбкой — несколько напряженной. Что бы сказала Марлена? — подумала Инсигна.

— Питт вовсе не жуткий, — ответила она. — Иногда он просто утомляет, но это другое дело. Знаешь, Сивер, когда мы были молодыми, я всегда думала, что однажды ты станешь комиссаром. Ты был таким умным.

— Был?

— Ну и остался, я в этом не сомневаюсь, только в те дни ты был поглощен политикой, у тебя были такие изумительные идеи. Я тебя слушала как завороженная. Из тебя мог бы получиться комиссар получше, чем из Януса. Ты бы прислушивался к мнению людей, ты не стал бы слепо настаивать на своем.

— Вот потому-то я и был бы очень плохим комиссаром. Видишь ли, у меня нет цели в жизни. Только стремление во всем поступать по правде и надеяться, что все закончится благополучно. А вот Питт знает, чего хочет, и добивается этого любыми методами.

— Сивер, ты не понимаешь его. У него сильная воля, и он человек разума.

— Конечно, Эугения. Такая рассудочность — великий дар. К чему бы он ни стремился, цель его всегда идеально правильна, логична и основана на весьма человеческих мотивах. Но изобрести новую причину он умеет в любой момент, причем с такой непосредственностью, что убедит заодно и себя самого. Если тебе приходилось иметь с ним дело, ты, конечно, знаешь, как он может уговорить тебя сделать то, чего ты не собираешься делать, и добивается этого не приказами, не угрозами, а весьма разумными и вескими аргументами.

— Но… — попыталась возразить Инсигна.

— Вижу, и ты успела уже в полной мере пострадать от его рассудочности, — язвительно заметил Генарр. — Вот, значит, видишь сама, какой он прекрасный комиссар. Не человек, а комиссар.

— Ну, я бы не стала утверждать, что он плохой человек — здесь ты, Сивер, пожалуй, далеко зашел. — Инсигна покачала головой.

— Что ж, не будем спорить. Я хочу видеть твою дочь. — Он поднялся. — Ты не станешь возражать, если я зайду к вам сразу после обеда?

— Это будет прекрасно, — согласилась Инсигна. Генарр глядел ей вслед, и улыбка медленно гасла на его лице. Эугения хотела вспомнить прошлое, но он ляпнул про мужа — и все.

Он тяжело вздохнул. Удивительная способность — портить жизнь самому себе — так и не оставляла его.

27

Эугения Инсигна втолковывала дочери:

— Его зовут Сивер Генарр, к нему следует обращаться «командир», потому что он распоряжается в Куполе.

— Конечно, мама, я буду называть его так, как положено.

— И я не хочу, чтобы ты смущала его.

— Не буду.

— Марлена, это тебе удается слишком легко. Ты сама знаешь. Отвечай ему без всяких поправок на твои знания языка жестов и выражений лица. Я прошу тебя! Мы с ним дружили в колледже и некоторое время после его окончания. Потом он десять лет провел здесь, под Куполом, и, хотя я не видела его все это время, он остался моим другом.

— Значит, это был твой парень.

— Именно это я и хотела тебе сказать, — подтвердила Инсигна, — и я не хочу, чтобы ты следила за ним и объявляла, что он имеет в виду, что думает или ощущает. Собственно, он не был моим парнем, как это принято понимать, он не был моим любовником. Мы с ним дружили, нравились друг другу — и только. Но после того как отец… — Она качнула головой и махнула рукой. — Следи за тем, что говоришь о комиссаре Питте — если о нем зайдет речь. Мне кажется, что командир Генарр не доверяет комиссару Питту.

Марлена одарила мать одной из редких улыбок.

— Уж не наблюдала ли ты за поведением командира Сивера? Значит, это тебе не кажется.

Инсигна покачала головой.

— Ты и это видишь? Разве трудно перестать хоть на минутку? Хорошо, это мне не кажется — он сам сказал, что не верит комиссару. И знаешь что, — добавила она скорее для себя, — у него могут быть на это веские причины. — И, взглянув на Марлену, она внезапно опомнилась: — Давай-ка еще раз повторю, Марлена. Можешь смотреть на командира, сколько тебе угодно, и делать любые выводы, но не говори об этом ему. Только мне. Поняла?

— Ты думаешь, это опасно?

— Не знаю.

— Это опасно, — деловито проговорила Марлена. — Про опасность мне стало понятно, едва комиссар Питт отпустил нас на Эритро. Только я не знаю, в чем она заключается.

28

Первая встреча с Марленой явилась для Сивера Генарра тяжелым испытанием, к тому же девочка угрюмо поглядывала на него, словно давала понять, что прекрасно видит его потрясение и понимает его причины.

Дело было в том, что ей ничего не передалось от Эугении: ни красоты, ни изящества, ни обаяния. Только большие ясные глаза так и буравили его… Но они были унаследованы не от Эугении. Глаза были лучше, чем у матери, и только.