– Думаю, комната Совета подойдет лучше всего. Я имею честь, месье, представить вам мадам Иду де Сент-Эльм и месье виконта де Бержерака.

– Очень рад! Но, месье, что здесь происходит?

Фуше повернулся к Иде и Алану.

– Прошу вас, – пригласил он.

Часовой отдал честь. Когда они шли по усыпанной гравием дорожке к двери в длинной стене павильона мимо ограды и походной кухни, Алан успел заметить только маленький декоративный пруд, в котором плавали два черных лебедя. Они вошли внутрь, и Фуше закрыл за ними дверь.

Воздух в большом фойе, освещенном только стоящим на столе канделябром с пятью свечами, был удушливым и спертым. Фуше гулкими шагами двинулся к двери в комнату, откуда, если отодвинуть оконные занавески, открывался вид на море с виднеющимися вдали скалами Дувра.

– Менваль, – объяснил министр полиции, закрывая за ними дверь комнаты, – личный секретарь императора, в отличие от его служебного секретаря, генерала Дюрока. Он очень скромен, но нам не нужно его присутствие.

Ни Ида, ни Алан не обратили внимания на его слова. Они находились в орлином гнезде императора.

В просторной комнате с высоким потолком, которую пламя свечей словно уменьшало в размерах, явственно ощущалось присутствие императора, как будто он уже вернулся с парада.

На стенах, оклеенных серебристо-серыми обоями, не висело ничего, кроме карты английских и французских портов на обоих берегах Ла-Манша. Зато потолок был расписан весьма оригинально: на фоне лазурного неба орел в облаках из настоящего листового золота изображал императора, чья звезда предписывала ему обрушить громы и молнии на Англию.

Фуше направился к столу, покрытому зеленым сукном. Помимо стоящего около него просторного стула в чехле из зеленого сафьяна, в комнате не было больше никакой мебели.

– Наконец-то, – заговорил министр полиции, поставив на стол канделябр и положив рядом с ним цилиндр, – я могу выполнить данное себе обещание – позволить себе роскошь говорить свободно и прямо.

Ида со все большим беспокойством оглядывала комнату, словно от нее исходила угроза.

– Но о чем, – осведомилась она, – вы собираетесь говорить свободно и прямо? Даже если змея и может испытывать подобное желание?

– Змея в самом деле его испытывает. – Придвинув стул к овальному столу, Фуше встал у его края и поглядел на Алана. – Во многом, сказанном вами недавно относительно намерения предать вас суду в качестве капитана Перережь-Горло…

– Вы хотите уверить меня, что я был не прав?

– Вовсе нет. Вы были правы. Но не думаю, – продолжал Фуше, потирая ладони с сухим хрустом, – чтобы вы осознавали, насколько сильны были улики против вас. Вы англичанин, то есть наилучший кандидат на эту роль. Так как мои агенты безуспешно разыскивали вас с 13 по 19 августа, то вы не смогли бы доказать даже самому справедливому суду, что не находились в это время в Булони, закалывая часовых.

– Благодарю вас, я это отлично понимаю!

– Неужели? – усомнился Фуше. – В качестве образцов я дал вам один из кинжалов и одну из записок капитана Перережь-Горло. Они не имели никакого значения, как и пропуск, которым мне пришлось вас снабдить. Но эти предметы должны были скрыть еще один, который я также вручил вам.

– Если вы имеете в виду…

– Я имею в виду подробную карту лагеря. Будучи британским агентом, вы должны были попытаться воспользоваться ею и наверняка никому ее не показали. Если бы ее нашли в вашем кармане, что и входило в мои намерения, то это лишило бы вас последней надежды. Возможно, она и теперь у вас в кармане…

– Тут вы не правы! – заявил Алан. – Неужели я такой простофиля, что не заподозрил трюк с этой картой? Я изобрел предлог и показал ее Мерсье, чтобы он сразу же забрал ее у меня. Когда я вернул карту назад, так как она была мне необходима, я уничтожил ее, как только запомнил. Вы поймали вашу мышь. Но зачем вам продлевать ее мучения? Я знаю, что не смогу парировать каждый ваш удар. Ну и пускай! Если вы только примете мои уверения, что Мадлен ни в чем не виновна, зовите вашу стражу и расстреливайте меня, покуда я окончательно не вышел из себя!

Министр полиции поднял рыжие брови.

– А кто вам сказал, – осведомился он, – что вас вообще собираются казнить?

Удивленный вздох Иды, отшатнувшейся от стола, остался не услышанным Аланом. Он интересовался, какая игра в кошки-мышки затевалась теперь, видя, что Фуше говорит вполне серьезно, и в то же время не веря ему.

– Вы и ваша жена… – слова отчетливо слетали с бескровных губ Фуше, – намеревались сегодня вечером отплыть в Англию на лодке, не так ли?

– Да, но…

– Вам помогал Пьер де Лотрек, бывший в дни революции профессором Сорбонны[69], моим знакомым, а теперь содержащий трактир неподалеку от Кондетт. По-вашему, я, Жозеф Фуше, ничего не знаю о том, что происходит в этих местах у меня под носом? Так вот, вы с женой отплывете вечером в этой лодке, как намеревались, и не позволите никому вам помешать.

Первой мыслью Алана было то, что истощение и боль, причиняемая раненой рукой, могли скверно отразиться на его умственных способностях и чувствах. Подняв взгляд на орла и молнию на лазурном потолке, он вновь опустил его на высохшее злое лицо министра, возвышавшееся на длинной шее над пламенем свечей, как будто он приговаривал его к смерти, а не…

– Вы дарите мне жизнь? – воскликнул Алан. – И отпускаете на свободу Мадлен?

– Разве я не ясно выразился?

– Но какова причина этого великодушия?

– Великодушия? – с презрением повторил Фуше. – Месье, я не могу позволить себе великодушие – это слишком дорого обходится. Если я делаю это, то поверьте, что у меня есть свои причины.

– Но как вы можете это сделать? Разве сам император не будет здесь с минуты на минуту?

– Безусловно.

– Тогда как вы объясните ему все, особенно в моем присутствии? Разве вы не обещали предъявить ему капитана Перережь-Горло?

– Разумеется.

– И вы предъявите его?

– Конечно.

– Гром и молния! – воскликнула Ида де Сент-Эльм. Словно избавляясь от лишнего веса, она сбросила капор и мантилью, оставшись в красно-черном платье, подчеркивающем румянец на ее скулах. Капор и мантилья полетели на стол. – Я считала, что немногим уступаю вам, но вы, дорогой министр, останетесь двуличным и непредсказуемым до Судного дня! Какой трюк вы задумали теперь?

– Если я позволю этому человеку уехать, мадам де Сент-Эльм, – мягко осведомился Фуше, – есть ли у вас причины говорить об этом впоследствии?

– Я ничего не имею против Алена теперь, когда его миссия потерпела неудачу. Я никогда не хотела, чтобы его расстреляли! А вот об этой женщине я все сообщу императору, как только он явится сюда!

Фуше улыбнулся, показав скверные зубы.

– Дорогая мадам, – промолвил он тем же любезным тоном, – вы ничего не расскажете о ней императору. Учитывая то, что мне известно о вашем прошлом, считаете ли вы возможным диктовать мне условия?

– Нет…

– Ну, то-то же.

– И все же Ален прав в одном. Что вы собираетесь сказать императору? Вы ведь должны предоставить ему какие-нибудь объяснения! Что же вы ему сообщите?

– Правду, – ответил Фуше.

– Какую правду? Что такое, по-вашему, правда?

– Вы имеете в виду насмехающегося Пилата?[70]

– Скорее насмехающегося Иуду, кем вы и являетесь, дорогой министр! Почему вы освобождаете этих людей? Каков ваш мотив?

– Ах да! Мотив… – Продолжая говорить доброжелательным тоном, министр полез в карман и вытащил табакерку, задумчиво взвешивая ее в левой руке. – Многое, – заговорил он, – я рассматриваю как неотъемлемую часть жизни. Многое я наблюдаю с равнодушием, а иногда и с усмешкой. Однако существуют вещи, которые оскорбляют даже мой философский характер и которые я не могу допускать. Это насмешки над моим интеллектом и предательство в благодарность за мое усердие. Различные персонажи этой истории допустили различные ошибки. Но величайшую из них сделал сам так называемый капитан Перережь-Горло. Очень удачно, что вчера вечером, когда я ехал в Булонь, я получил в Амьене сообщение по семафору. В Булонь я ехал, конечно…