— То есть я в точности похож на Оператора?

— До мельчайших деталей. Внешнее сходство совершенно. Но в ваших психологических складах есть различия. Теперь я знаю, что Холл, который там, наверху, болен манией величия.

— Поэтому ты и разлюбила его?

— Нет. Я разлюбила его еще давно. Он начал меняться несколько лет назад. Теперь я подозреваю, что Он мучил и других реагентов. Подвергал их изуверским пыткам, а потом депрограммировал, чтобы скрыть любые улики, которые могли храниться в их цилиндрах памяти.

Я подошел к окну и вгляделся в светлеющее утреннее небо. Почему-то это не казалось таким уж бессмысленным — то, что реальный человек получает извращенное удовольствие, наблюдая, как воображаемые сущности проходят через симулируемые страдания. Но ведь все садисты всегда наслаждались ментальным смакованием страдания. А в виртуальной системе субъективные свойства запрограммированного мучения были такими же реальными, как ментальные реакции на настоящие пытки в физическом мире.

Теперь я начал понимать ее взгляды, мотивы, ее реакции… Я снова повернулся к Джинкс:

— Когда ты узнала, что Оператор ввел в машину свой симулектронный эквивалент?

— Когда я начала готовиться к моей проекции в симулятор по этому заданию.

— Как ты думаешь, зачем он это сделал?

— Вначале мне ничего не приходило в голову относительно этого. Но теперь я знаю. Здесь дело в бессознательной мотивации. Что-то вроде эффекта Дориана Грея. Это был мазохистский прием. Но скорее всего, Он даже не подозревал, что на самом деле приготовил себе виртуального двойника, на котором мог бы отыграться, чтобы облегчить собственные страдания от комплекса вины.

— Сколько времени я здесь нахожусь?

— Десять лет с адекватным ретропрограммированием вначале, чтобы снабдить тебя правдоподобным прошлым.

— Каков возраст самого симулятора?

— Пятнадцать лет.

Я опустился в кресло, чувствуя себя удрученным и уставшим. Ученые потратили столетия, рассматривая камни, изучая звезды, извлекая из земли ископаемые останки, прочесывая поверхность Луны, аккуратно, звено за звеном, конструируя совершенную логическую цепочку, выразившуюся в теории, согласно которой возраст нашего мира составляет пять миллиардов лет. И они ошиблись как раз почти на эту самую цифру. В космическом смысле это было потрясающе комично.

За окном первый проблеск рассвета начал проявляться в виде тонкого полумесяца вдоль горизонта. Теперь я был почти в состоянии понять, как Джинкс могла полюбить существо, которое не было настоящим.

— Ты увидела меня в первый раз в офисе Фуллера, — тихо спросил я, — и поняла, что я — в большей степени Дуглас Холл, которого ты любила, чем тот, который там, наверху?

— До этого я видела тебя много раз, готовясь к выполнению задания. И каждый раз, когда я изучала твои манеры, слушала твою речь, настраивалась на твои мысли, я понимала, что тот Дуглас Холл, которого я потеряла там, уступив этого человека его любимому симулятору, теперь находится здесь, в этом же самом симуляторе.

Я подошел к ней и взял за руку. Джинкс безвольно подала мне ладонь.

— И теперь ты хочешь остаться здесь со мной? — спросил я слегка насмешливо, недоумевая по поводу ее решения.

— Сколько смогу. До самого конца.

Я уже собирался приказать ей уходить в ее мир. Но она невольно напомнила мне, что я еще не задал самый важный вопрос.

— Оператор принял решение по поводу того, что делать с симулятором Фуллера?

— Он ничего не может с ним сделать. Ситуация вышла из-под контроля. Здесь, в этом мире, каждый реагент готов сражаться, чтобы защитить машину Фуллера, потому что они верят: она превратит их мир в прекрасную утопию.

— Значит, — спросил я, придя в ужас, — Он собирается уничтожить его?

— Ему приходится пойти на это. Другого выхода у Него нет. Я узнала это, когда в последний раз выходила из проекции.

Я мрачно спросил:

— Сколько у нас времени?

— Он ждет лишь одной формальной процедуры: должен проконсультироваться со своими советниками. Он сделает это сегодня утром. А потом отключит главный рубильник.

Глава 17

День быстро завоевывал небо, когда я стоял перед окном и наблюдал, как город возвращается к жизни. На большой высоте пролетела вереница военных фургонов, наверное отвозя новую смену солдат для охраны здания «Реэкшенс», которое находилось в нескольких кварталах от отеля.

Насколько бессмысленным казалось все, что я видел! Насколько бесполезны были все цели и судьбы! До чего наивными и доверчивыми оказались реактивные единицы, все до одной!

Наступает конец света. Но об этом знаю только я.

В какой-то момент жизнь будет течь по обычному руслу — толпы людей будут заполнять движущиеся ленты, водители — беспечно вести свои машины. В лесах будут расти деревья, и между ними будут спокойно бродить дикие звери. Озеро будет привольно омывать своими волнами каменистые берега.

И в следующий момент иллюзия перестанет существовать. В мириадах преобразователей, между катодами и анодами, внезапно прекратится безостановочный бег электрических потоков, кончится их стремительная гонка через контакты тысяч цилиндров. В это мгновение яркая и убедительная реальность превратится в ничто, в нейтрализованные электрические цепи. В финальное, фатальное мгновение абсолютной энтропии симуляторной системы будет утрачена навсегда целая Вселенная.

Я обернулся и посмотрел на Джинкс. Она по-прежнему сидела не шевелясь. Я подошел к ней и внимательно вгляделся в ее лицо сверху вниз; оно было прекрасно даже в состоянии, похожем на транс. Она пыталась уберечь меня от приводящего в ужас знания о том, что вот-вот наступит конец мироздания. И она полюбила меня. Полюбила достаточно сильно, чтобы разделить со мной вечное забытье.

Я наклонился и накрыл ладонями ее щеки, ощущая гладкость ее лица и касаясь пальцами чуть менее темных шелковистых волос. Это была проекция настоящей, материальной Джинкс. Там, наверху, она, наверное, так же прекрасна. Подобная красота, подобное изящество лица и тела ни в коем случае не должны погибнуть из-за самопожертвования во имя страсти, направленной не туда, куда следовало бы.

Приподняв голову Джинкс, я поцеловал ее в лоб, затем — в губы. Почувствовал ли я хоть какой-то намек на ответное движение ее губ? Я встревожился. Ведь это означало бы, что ее подавленная воля снова начинала заявлять о себе.

Мне нельзя допустить, чтобы это произошло. Я не могу позволить ей оставаться здесь, как в ловушке, когда наступит последнее мгновение существования симулектронного мироздания. Если она будет здесь в тот момент, для нее это тоже станет концом, как для ее проекции в моем мире, так и для настоящей, материальной Джинкс.

— Джинкс!

— Да? — Веки ее глаз пошевелились в первый раз за несколько часов.

— Теперь ты уйдешь из симулятора, — велел я. — И больше не будешь вводить свою проекцию.

— Я уйду сейчас и не стану проецироваться снова.

Я отступил назад и немного подождал. Через несколько секунд я нетерпеливо повторил:

— Теперь ты уйдешь. Сейчас же!

Ее фигура задрожала и исказилась, словно за пеленой горячего марева, поднимающегося от опаленного солнцем шоссе.

Но этот эффект прекратился, и Джинкс снова выглядела натурально.

А что, если я не смогу заставить ее вернуться? Испугавшись, я протянул руку к ее пистолету. Может быть, новая обработка волевого центра ее мозга…

Но я остановился в нерешительности.

— Джинкс! Удаляй свою проекцию! Я приказываю!

Ее лицо изменилось; на нем появилось выражение протеста и мольбы.

— Нет, Дуг, — едва слышно пробормотала она. — Не заставляй меня…

— Уходи! — прокричал я.

Ее изображение снова заколебалось, словно от марева. И она исчезла.

Я вернул пистолет в карман и бессильно опустился на край кровати. Что же теперь? Мог ли я сделать что-то еще, помимо того, что буду сидеть и ждать? Как можно противостоять врагу, который является сверхсильным всемогущим маньяком, одержимым манией величия?