– Разве легче будет Вам, если я не снесу больше этого испытания и покончу с собой и со своим несчастным сыном, чтобы уже не мучиться и не страдать, ибо всякое терпение может быть переполнено.

Не знаю, слова мои ее убедили или сам Бог, только позвала настоятельница послушницу и велела ей проводить меня в келью к той, к которой я приехала.

Когда я вошла в маленькую комнату, то увидела стоящую на коленях очень старую женщину. Послушница закрыла за моей спиной дверь, а я стала ждать, когда затворница дочитает свои молитвы.

Наконец она поднялась с колен, и мы присели с ней на деревянные лавки. Стала я рассказывать ей о своем Никите, о том, что он всегда был добрым сыном. Помогал мне по дому, сочинял и пел песни под гитару. Учился легко и успешно. И какой он теперь стал невменяемый. А главное, я даже не знаю и никогда не узнаю, что же с ним такое случилось, что он потерял себя и свой разум. Сам он этого, видимо, не помнит, потому что, сколько бы я его ни спрашивала, только лоб морщит, но вспомнить ничего не может.

Еще я сказала, что сын мой приехал со мной, что он сидит в монастырской сторожке со сторожем. Аграфена (новое ее имя я по ее просьбе не называю) велела привести к ней Никиту. Посадила она его перед иконой Спасителя и сказала:

– Лечить я его не буду а вот вспомнить ему дам, чтобы ты знала, от чего он занедужил. Я буду читать про себя сильную молитву на его ангелахранителя и он отворит его разум для памяти. Язык его будет рассказывать, как и из-за чего приключилась с ним беда эта. Но помни, матушка, чтобы ни слов твоих, не рыданий ни я, не его ангел-хранитель не услышали, потому что тут же дверь его памяти захлопнется и ты уже никогда правды о его горе не узнаешь. Сиди как немая, молчи и слушай.

То, что стало происходить дальше, нельзя объяснить не чем иным, как одним словом – чудо. Мой сын стал говорить, а точнее, рассказывать совершенно дикую историю, которая перевернула все мое представление, в том числе о своем собственном ребенке.

Я буду рассказывать его историю по возможности в том же порядке и буквально так, как она прозвучала для меня. Упущу только незначительные детали, которые, на мой взгляд, не столь значительны и серьезны.

Голос сына звучал глуховато, как спросонья, но мне было слышно каждое слово его рассказа:

«Я очень рано стал интересоваться, как устроена женщина. Не знаю, во сколько у других детей просыпается интерес к противоположному полу, а я в девять лет вовсю занимался онанизмом. Несколько раз я влюблялся в одноклассниц. Потом я имел связи со многими женщинами, но все они были гораздо старше меня. Не знаю, чем я их привлекал, но я видел, что они действительно сильно любили меня и переживали, если я с ними шел на разрыв.

Иногда у меня были романы сразу с двумя-тремя дамами.

О моей личной жизни не знал никто, ни родные, ни друзья. Мама, так та вообще, видимо, считала меня святым и чистым мальчиком. Я никогда не думал, хорошо ли я поступаю, имея и обманывая сразу нескольких женщин. Мне нравилось чувствовать себя падишахом. Мысленно я возводил одну из своих женщин в старшую жену (по возрасту), самую пылкую и красивую я звал «любимая жена». Постепенно мне действительно захотелось заиметь сорок жен. И я дал себе слово, что так оно и будет.

Знакомиться с женщинами достаточно легко. Я хотел, чтобы в моем гареме были по виду и возрасту абсолютно разные жены. Одна женщина была старше моей матери на десять лет. Сперва она настороженно относилась к моим ухаживаниям, ей не верилось, что такой юнец может потерять из-за нее голову. Но я был упорен. Я писал ей стихи и песни, покупал цветы, стоял перед ней на коленях и говорил, что отравлюсь, если она не будет принадлежать мне. Наконец она сдалась. Но я сказал ей, что хочу видеть ее в фате и чтобы наша ночь началась после нашей тайной с ней свадьбы.

Никогда не забуду, как ее увлекла эта моя мысль. Она купила себе фату, белое платье, два кольца, и мы вдвоем отметили нашу свадьбу.

Я ей говорил, что на регистрацию мы пока не можем рассчитывать, так как моя мать вряд ли разрешит мне этот брак. А поскольку у нее больное сердце, то лучше пока скрыть происходящее между нами.

Я бывал у нее два-три раза в неделю, оправдывая это тем, что учусь и к тому же за больной матерью должен быть тоже уход.

В то же время я знакомился также со следующими своими женщинами, действуя по той же, не дающей сбоя программе или, точнее сказать, плану.

Все мои женщины любили меня и верили в мою учебу и в существующую тяжелобольную мать. Мне было приятно думать, что у меня, как у падишаха, есть столько жен, только мой гарем жил не в одном месте, а в разных квартирах и домах.

Поскольку я выбирал себе женщин очень состоятельных и намного старше себя, то все они старались меня баловать и давали мне деньги. Денег у меня было очень много, я даже мог их тратить на более молодых и менее обеспеченных своих жен.

Однажды я сидел в кафе (а все мои жены и моя мать думали, что я в институте) и пил кофе. В зал вошла очень молоденькая и очень хорошенькая девушка, она стала убирать посуду и вытирать столы. Я обратил внимание, какие у нее густые и длинные косы, тонюсенькая талия и совершенно детская грудь. То ли из-за белых волос, то ли из-за чистого личика, но она мне напомнила Снегурочку из детской сказки. Я представил, как она меня обнимает, и я, размечтавшись, решил, что какой я буду падишах, если не получу в гарем такую звезду. Она будет украшением моего гарема.

В этот вечер я проследил, где она живет. Это оказалось далеко не просто. Жила она на отшибе в частном домике. Как я потом выяснил, родителей у нее не было, ее воспитала старая бабка.

Недели две я за ней упорно ухаживал. Сперва садился за столик и смотрел на нее не отрываясь. Она это видела и сильно смущалась. Потом я подарил ей портрет, который набросал там же в кафе, сидя за столиком. Цветы, конфеты, пушистый зайчик в подарок, затем свидание и золотая цепочка с сердечком.

Она была счастлива и влюблена. Все шло как всегда по устоявшемуся плану. Я рассказывал о том, как больна моя мать и что она очень ревнива ко всем женщинам, которые могут отнять у нее то последнее время жизни, которое она могла бы провести со мной, а я с ней.

Аня соглашалась, что пока не стоит ничего говорить маме, регистрация – это всего лишь бумага, внушал я своей самой молодой и самой красивой будущей жене.

Я сам купил ей и фату, и платье, и кольца, и, пользуясь тем, что по выходным дням Анина бабушка целый день бывала в церкви, мы сели с ней за накрытый стол, она была в подвенечном наряде. Я надел ей кольцо, а она мне, и мы поклялись друг другу, что с этого дня мы супруги. То же самое было у меня и раньше, но никогда у меня, во-первых, не было девственниц, во-вторых, такой очаровательной и молоденькой жены. Ей было всего 16 лет.

Всякий свободный от моего гарема час я летел к ней, и мы занимались любовью.

Если я знал, что у нее дома бабушка, мы шли с ней в гостиницу, благо денег у меня было очень много.

Все было прекрасно, но однажды я вышел из дома и увидел Инессу Сергеевну, мою старшую и очень богатую жену, которой я был обязан своей шикарной машиной, поезками на Кипр, личным и немалым счетом в банке.

Я спросил ее, почему она здесь и как она узнала этот адрес, ведь я всегда говорил ей совершенно другой.

Инесса села со мной в машину и сказала, что когда есть деньги, то можно получить любую информацию, тем более что платных детективов нынче пруд пруди. Впервые она разговаривала со мной таким тоном. Я сидел, слушал, и у меня просто побежали мурашки по коже.

Оказывается, Инесса давно начала подозревать меня во лжи и, наняв человека, узнала о всех моих женах. Я видел, как ее бьет злобная нервная дрожь, и мне нечего было сказать в свое оправдание.

Инесса сказала, что никому не позволит использовать себя в качестве дойной коровы, что, если я посмею появиться хоть раз у одной из своих женщин, она соберет всех моих баб, расскажет обо всем, и они все вместе раздерут меня на куски.