— У меня есть кое-какие новые идеи, — говорила эта Троун. — Я думаю, они действительно спасут представление.

На угрюмой физиономии горбатой (!) Милены появилась гаденькая, вороватая улыбка.

— Н-да? Что ж, это очень мило с твоей стороны, Троун. Только насчет содержания решать мне. Это я режиссер.

Троун чутко вздохнула и горестно покачала головой. Повернувшись к настоящей Милене, она пожала плечами: дескать, упертая бедняга, ну что с нее взять? Приходится идти на поводу.

— Конечно, конечно, Милена. Успокойся, все почести достанутся тебе. Но понимаешь, эти идеи вносят в спектакль необходимую разрядку, веселье. — Говорила она нарочито медленно и отчетливо, словно общаясь со слабоумной, до которой ничего не доходит. — Людям нравится смеяться. Давай их немного развлечем.

— Ни за что! — задрав нос, кичливо воскликнула Милена. — Любой смех идет вразрез с грандиозностью замыслов Милены Шибуш!

«Какая пошлая банальность, — подумала Милена. — Вот именно так, по-дилетантски, играют малолетки. Выпендриваются друг перед дружкой, пытаясь свой негатив вложить в уста нелюбимого персонажа. Так кто же из нас совершает несправедливость, Троун?»

— Теперь я вижу, режиссером тебе точно не быть, — сказала она вслух.

«Молчи, балда!»

Милена-образ между тем вещала:

— Тебе никогда не быть такой талантливой как я, Троун. Никто не сравнится в таланте со мной. Ну-ка, давай сыграем эту сцену так, как представляю ее я. Вот увидишь, выйдет намного талантливей.

Что-то мигнуло, и голограммы поменялись местами.

Милена (врываясь):

— Троун! Мне нужно что-нибудь новое, живописное. Я уломала Консенсус дать нам «добро». Связи — это сила! Главное, не что ты знаешь, а кого. Троун, опять ты мне о своем! Давай-ка наберись терпения, осталось совсем немного. От тебя требуется одно: прогибаться. Делать нужно только то, чего требует от тебя Консенсус. — Зеркальный образ Милены был полон идиотской озабоченности. — Ну, как дела, Троун? Работаешь здесь, все сама по себе. Хотя знаешь, как я о тебе пекусь.

— Тогда почему, — задал вопрос образ Троун, — ты постоянно не даешь мне развернуться, держишь меня в неопределенности?

— В самом деле? — деланно спохватился образ Милены. — Разве? Не знала, извини.

— Нет, ты именно знала, — печально сказала Троун.

«Кстати, — отметила Милена, — сейчас и актеры выглядят убедительней, и игра явно лучше».

— Ты всегда прикидываешься такой занятой, — продолжал образ Троун уязвленным тоном. — В прошлый раз, когда я пыталась вызвать тебя на разговор, ты мыла цыпленка. Тот цыпленок был самым важным из всех, каких мне только доводилось встречать. Я имею в виду ту сосредоточенность, с какой ты его отмывала. И я спросила себя: «Что в нем есть такого, чего нет во мне?» И ответ получился такой: он мертвый, и порезан на кусочки. А я все еще могу давать отпор.

«У нее выходит лучше, — подмечала Милена, — когда она себя представляет как меня. Как будто я придаю ей некий тон, которым она может изъясняться. Если я представляю для нее такую важность, неудивительно, почему она так брыкается. Стоит мне уступить, проиграть, и все: я сделаюсь ее придатком на всю оставшуюся жизнь. Так, свиристелкой на подхвате, озвучивающей все, что ей взбредет в голову».

Тише, Милена. Смотри и слушай. Все, что бы ты сейчас ни сказала, будет использовано против тебя.

— Я не рассчитывала, что все так обернется! — восклицал образ Милены в притворном ужасе.

— Все ты рассчитывала. Я не нужна тебе, и ты специально стремишься меня вытеснить, — горько уличала Троун, причем именно в том обличии, в каком ей, видимо, хотелось представать в действительности. Даже интонации у нее сейчас были как у Милены. — Ты поступаешь бесчестно, знаешь ли ты об этом? И чем дальше, тем больше. Ты настолько неискренна, что мне в твоем присутствии все труднее — почти уже невозможно — оставаться прямой и честной. Все словно стягивается в какой-то узел.

«Она безусловно ведает, что творит, — подумала Милена. — Бесспорно. Троун не умалишенная, нет: она действует вполне сообразуясь с реальностью. Она понимает, как все обстоит на самом деле, и потому эту реальность ненавидит; и, всасывая, выплевывает задом наперед. Зеркальный образ».

«Да, мне несказанно повезет, если я из этого как-нибудь выпутаюсь, — размышляла Милена. — Все зашло настолько далеко, что дальше некуда». — Пройдя в туалет, она воспользовалась унитазом по назначению, в то время как Троун, зависая перед ней в воздухе, транслировала происходящее в данный момент, как если бы смотрела из него снизу вверх.

«Она понимает, что я какое-то время буду ее игнорировать. На это и делается расчет. Как будто она тот самый цыпленок. Стоит ей добиться от меня какой-нибудь реакции — отвращения или ужаса, неважно, — это будет ее победой. Если я так и буду делать вид, что ее не замечаю, она опять-таки в выигрыше. Получается гордиев узел, развязать который никак нельзя. Да я и не знаю, как это сделать. Ну разве что постоянно находиться с кем-нибудь из людей, когда она будет бояться себя обнаружить. Стоит мне заполучить хоть одного свидетеля, который бы увидел то, что вижу я — все эти голограммы, — и всё. Можно будет вместе с ним пойти к Мильтону и обо всем рассказать.

В противном же случае — здесь она права — он сочтет меня за сумасшедшую.

Просто игра в прыгалки какая-то. Прыг-скок. Только правила сейчас задает она».

— Тебе безусловно приятно от мысли, что теперь тебе не быть одной. Так ведь, Милена? — послышался голос.

«Откликнуться — она в выигрыше. Промолчать — тоже в выигрыше».

Милена, как по наитию, вдруг ехидно засмеялась и тряхнула головой.

— Хи-хи-хи, — мрачно передразнила ее Троун. Такая реакция ей явно не понравилась.

Поднявшись, Милена спустила в унитазе воду. Под напором струи образ Троун дрогнул, преломился и на время исчез.

«Вода, — вспомнила Милена. — Вампиры и призраки не могут пересекать текущую воду».

Троун стояла рядом с ней.

— Милена, я тебя теперь узна́ю досконально, до мелочей. Буду находиться здесь все время, безотлучно. Каждый твой шажок буду отслеживать. И когда какая-нибудь мелкая Чего Изволите будет прибирать твое партийное жилище, я тоже буду при этом присутствовать. Хотя бы мушкой на стене. Буду вот так сидеть и наблюдать.

Милена, молча склонившись над раковиной, набирала во фляжку воду. Совершенно внезапно ее охватила усталость, опустошенность.

«Видно, теперь это будет постоянно. Главное, чтобы Троун не заметила».

Милена-режиссер завинтила фляжку. Она ее обычно наполняла чаем и прихватывала с собой на репетиции. На этот раз она налила в нее воду.

«Если я подловлю ее где-нибудь на людях и плесну в изображение водой, свет преломится и сразу станет понятно, что это голограмма».

На пути из ванной Милена прошла сквозь образ Троун, почувствовав, как светом чуть кольнуло родопсин под кожей.

«Пожалуй, пока не надо больше ничего наполнять водой, чтоб себя случайно не выдать. Сейчас июль. В космос я отправляюсь в октябре. Там ей до меня не дотянуться. А до этого меня должны сделать Терминалом. После чего им все раскроется, так как я буду напрямую связана с Консенсусом. Через меня он узнает, что она здесь вытворяла. Вот тогда ее привлекут. Так что я, считай, уже выиграла. Главное — держаться первое время. Пока я не стала Терминалом и не отправилась в космос.

А до этой поры надо быть возле людей. Чтобы постоянно рядом кто-то был. Троун — самая импульсивная и нетерпеливая персона из всех, с кем я только знакома. Выжидать ей не хватит терпения. Если только она, конечно, не сообразит, что я именно на это и рассчитываю.

Работать. Выкладываться. Чтобы постоянно были репетиции, записи, куча народа. От этого она тоже будет вне себя. Увидит, как я создаю голограммы, и это для нее будет как острый нож — видеть, что дело делается без нее, — и потому она как-нибудь себя неизбежно проявит».

«Троун, — размышляла Милена со спокойной уверенностью, — мне придется тебя уничтожить. Возможно, это пора было сделать уже давно».