И только теперь Маша обмерла от неожиданной догадки: «Ведь он же впустую стреляет, даже не видит куда — лишь бы задержать немцев...» — И жаркой благодарностью плеснулась у нее в сердце кровь.

При первых же выстрелах немцы будто на невидимую стену наткнулись, бросились, как по команде, на землю. Они, видно, не могли определить, что же происходит и, не решаясь подняться, беспорядочно стреляли. А автомат продолжал биться в Сашкиной беспомощной руке, не принося им никакого вреда. И бился до тех пор, пока не вышли патроны.

Выждав минуту-другую, немцы поднялись и осторожно приблизились к Сашке. По-видимому, они пришли в ярость, увидев перед собой раненого, умирающего человека, поняв, что он не из тех беглецов, которых они преследовали. Что-то резко выкрикнул ближний к Сашке солдат, вскидывая автомат. Маша не расслышала, сказал ли им что-нибудь Сашка. Она только услышала короткую очередь.

Фашисты — их было человек восемь — что-то горячо, торопливо обсуждали возле Сашкиной сосны, показывая руками в разные стороны. Маша перестала дышать, наблюдая за ними из кустарника. Как же хотелось ей, чтобы они побежали не туда, где скрылись Ратников и Быков! Но они, посовещавшись, кинулись именно в ту сторону. Она подумала: хорошо, что у них нет собак, быть может, командиру с боцманом удастся скрыться. За эти десять — пятнадцать минут, на которые задержал немцев Сашка, они успеют добежать чуть ли не до старой стоянки. А там и до берега рукой подать. Почему-то Маше казалось, что если Ратников и Быков сумеют добраться до шлюпки и уйти в море, то все окончится благополучно. Она очень надеялась на море, спасение видела сейчас только в нем — может быть, потому, что оно два дня назад укрыло их при побеге.

Погони уже не стало слышно. Маша выбралась из кустарника, постояла, прислушиваясь к шуму леса, не зная, что делать.

«Командир велел бежать к Соленому озеру, там партизаны, — в растерянности подумала она. — Но зачем мне теперь Соленое озеро? Кому я там нужна?»

Зачем шла, торопилась она вслед за Ратниковым и Быковым, Маша не сумела бы сказать и сама. Ей не верилось, не хотелось верить, что с ними что-то случится, она еще надеялась, что, может быть, все как-нибудь обойдется, они найдут выход из этого положения, вернутся к ней, чтобы опять быть вместе, и уж тогда она пойдет с ними на Соленое озеро.

Маша выбежала к обрыву, тревожным взглядом окинула распахнувшийся перед ней простор и сразу же почувствовала, как облегченно, ликующе забилось сердце. Над морем, над самой поверхностью белым гигантским покрывалом висел плотный туман. И в него уходила, удалялась, точно таяла на глазах, знакомая шлюпка. Отсюда, с высокого обрыва, еще можно было различить в ней силуэты двух человек: один сидел на веслах, другой на корме.

«Слава богу, поспели! — Маша заплаканными, счастливыми глазами глядела им вслед, жалея только о том, что она не с ними. И вдруг подумала с испугом: «Найдут ли приют теперь? Где? У какого берега? А если опять приплывут к чужому?..»

Немцы на берегу стрелять перестали: снизу, от кромки воды, окунувшуюся в густой туман шлюпку они, наверное, уже не видели. Просто сидели на валунах, курили, громко переговаривались, посмеивались беззаботно. Ей показалась странной их успокоенность, не верилось, чтобы они так просто отказались от погони. Но ведь им и на самом деле ничего больше не остается делать. Тогда почему они не уходят? Может, устали, отдыхают? Но что-то в этом покое тревожило Машу. Она слегка отступила в глубину кустарника, сказав себе, что станет ждать до тех пор, пока немцы не уйдут отсюда, пока не наступит ночь и шлюпка не окажется в безопасности.

А шлюпка между тем пропала в тумане. Сумерки стали сгущаться. Маша совсем уж было успокоилась, даже стала потихоньку думать и о себе: что теперь делать? куда идти? Кроме Соленого озера, которое еще неизвестно как разыскать, ничего не приходило на ум. Не пойдешь же в село Семеновское или на хутор, — там теперь немцы вовсю рыскают. Значит, только на озеро. Надо идти, как командир велел. И еще ей хотелось знать, куда поплывут Ратников и Быков — в открытое море или вдоль берега? Лучше бы вдоль берега. Тогда они смогут ночью пристать в другом месте, подальше, и тоже, как и она, добраться до Соленого озера, к партизанам. Там и встретились бы...

До ломоты в глазах она вглядывалась в укутанное туманом и сумерками море, но разглядеть ничего не удавалось. И вдруг Маша с ужасом поняла, почему немцы не уходят с берега, чего дожидаются: справа, со стороны села и водохранилища, долетел слабый звук мотора. «Катер, — догадалась она, с замирающим сердцем прислушиваясь к нарастающему шуму. — Значит, они вызвали сюда катер. Как же теперь? Что будет со шлюпкой?»

Позабыв обо всем, — об опасности, о себе, о том что ее могут заметить снизу и снять одним выстрелом, — Маша вышла из кустарника на самую кромку обрыва и стояла так, замерев, глядя в ту сторону, откуда доносился все усиливающийся шум мотора. Вот поверху, над слоем тумана, заскользила мачта сторожевого катера. Она двигалась быстро вдоль берега, не приближаясь и не удаляясь, — будто разрезала плотную молочную пелену. Но самого корпуса не было видно: верхушка мачты казалась отсеченной. Разорвав тишину, взвыла на катере сирена, нестерпимо пронзительный ее голос эхом заметался над берегом, над обрывом.

Немцы вскочили с валунов, что-то крича, забегали вдоль прибоя. Почти тут же от них в море, в ту сторону, куда ушла шлюпка, полетела ракета. Она сразу же побледнела в белом тумане, удаляясь, и растаяла совсем.

Маша увидела, как мачта катера, описав полукруг, стала быстро уходить от берега. Она еще надеялась, что немцам не удастся отыскать шлюпку в тумане, в сгущающихся сумерках. Но на катере вспыхнул вдруг прожектор, сильный луч света торопливо зашарил по поверхности. Маша похолодела. «Все, теперь конец, не спастись».

Она сжалась, следя за хищным лучом, который, словно жало, все глубже и глубже впивался в серую вязкую стену тумана.

Вскоре луч прожектора перестал метаться, присмирел, замер на месте. «Нащупали, окаянные, нащупали!» — Маша чуть не закричала в отчаянии, тщетно пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. И в тот же миг с моря донеслись слабые отзвуки автоматных очередей. Потом в тумане тускло вспыхнуло далекое пламя, точно спичкой чиркнули, прогремел орудийный выстрел. Следом еще один. И все смолкло. Луч прожектора некоторое время подержался на месте, словно разглядывал, что там наделали эти выстрелы, затем ликующе взмыл ввысь, уперся в вечернее, уже потемневшее небо и погас.

Немцы на берегу громко засмеялись, потоптались еще несколько минут и, посвечивая карманными фонариками, пошли в сторону села. Отошли метров двести, остановились, как угадывала Маша, возле могилы лейтенанта Федосеева, скучив на ней несколько пучков света сразу. Послышался хохот, они тронулись дальше и вскоре пропали.

«Негодяи! — Маша опустилась на жесткую, иссушенную морскими ветрами траву. — Ненавижу, не могу... Будьте вы прокляты!»

Она сидела не шелохнувшись, как изваяние, закрыв ладонями лицо, точно хотела отгородиться от этого жестокого мира, с которым оставалась наедине и из которого, казалось, не было никакого выхода. Кругом, в какую сторону ни пойди, — всюду фашисты, как саранча налетела проклятая, повсюду слезы да кровь, и нет спасения человеку на своей же на родной русской земле. Да что же это такое! Неужто нет на них никакой управы?..

Все отчетливей доносился рев моторов — сторожевой катер возвращался назад. Скользил над укутанной туманом поверхностью моря клотиковый огонь. Тяжело накатывался на берег прибой. Но Маша не слышала ни рева моторов, ни скорбных вздохов прибоя, не замечала, как неожиданно резко похолодало, как быстро надвигается тревожная ночь. Она бросилась ничком на холодную, неприютную землю, прижалась к ней, словно искала спасения, и, как когда-то в далеком детстве во время грозы, заставшей ее в лесу, забилась, зашлась в беззвучных рыданиях. Беззащитная, безучастная ко всему на свете, Маша лежала на крутом обрыве, укрытом зябким туманом, не думая, не зная, что станет делать дальше, сегодня или завтра, как и зачем будет жить и будет ли жить вообще...