Капитан пил, а Зубков приговаривал:

— Потерпите еще чуток, товарищ капитан. Должны сейчас к своим выйти.

Колодяжный ничего не ответил и снова закрыл глаза.

— Крови много потерял наш командир, — сказал Сорокин и распорядился, обращаясь к старшине: — Идите. Мы останемся тут. Отойдем в лес и будем вас ждать. Разведайте все один.

И снова Зубков ушел на задание, а группа вернулась по полю в лес. Здесь и маскировка была надежней, и в случае вынужденного отхода легче было найти менее опасный путь.

На этот раз старшину ждали дольше. Он появился лишь через час. И все это время за лесом что–то гудело и шумело. Зубков прибежал, словно за ним гнались. Лицо его было встревоженным и Даже, как показалось Сорокину, растерянным.

— Немцы! — переводя дух, коротко выпалил он.

— Где? — схватился за автомат Сорокин.

— На дороге. Идут машины — конца нет. С пехотой и без пехоты. Что–то везут. На прицепах орудия. Идут танки. Броневики… Я смотрел минут двадцать, — уже более подробно доложил Зубков. — Теперь и я думаю, самая это настоящая война, товарищ старший лейтенант.

Сорокин опустил автомат:

— Вас не заметили?

— До меня ли им? Шпарят как настеганные.

— В таком случае, давайте отойдем поглубже в лес.

Пограничники поднялись и двинулись за старшим лейтенантом. Остановились метров через триста в густом орешнике. Когда бойцы сели, Сорокин сказал:

— Больше ни у кого не может быть сомнений. Началась война. Враг напал неожиданно, вторгся на нашу территорию и потеснил наши войска. Фактически государственная граница проходит теперь по линии фронта. Наша задача — снова занять на этой границе свое место. И мы сделаем это.

Сорокин поднял над головой автомат и поклялся:

— Клянусь, Родина, я снова стану часовым твоих рубежей!

— Клянусь!

— Клянусь!

— Клянусь! — повторили следом за ним пограничники.

— А мне можно поклясться? — спросил неожиданно Борька.

— Даже обязательно, — сказал Сорокин. — Ты же с нами.

— Клянусь, и я дойду до границы и отомщу проклятым фашистам и за мамку, и за батю, и за Гошку! — глухо произнес Борька и поднял руку, как это делают при пионерском салюте.

Пограничники молча смотрели на него, молча подняли сжатые кулаки.

— А пистолет мне дадут, товарищ старший лейтенант? — снова спросил Борька.

Сорокин на минуту задумался.

— Ты можешь называть меня по имени и отчеству: Николаем Михайловичем. А пистолета свободного у нас пока нет. А когда добудем — дадим непременно.

— Я сам добуду, — сказал Борька.

— Может и так статься, — согласился Сорокин. — Однако давайте уясним обстановку. Мы в тылу врага. На руках у нас раненый командир. Мы будем пробиваться к фронту и понесем его. Это возлагает на всех нас особую ответственность и требует максимальной осторожности. Попытаемся догнать наших.

Шли уже четверо суток: в светлое время отлеживались где–нибудь в гуще леса или в болотах, ночами — насколько позволяла местность двигались на восток. На дороги старались не выходить. Они почти везде были забиты немецкими войсками. Можно было бы двигаться быстрее. А главное, смелее себя вести. Но группу сковывал раненый. Все видели, что он мучается, но помочь ему никто не мог. Пограничники спешили, напрягали последние силы. Однако не только не встретили никакой нашей части, но за последние двое суток даже не слышали стрельбы. Война так стремительно продвигалась на восток, что стало ясно: если и дальше группа будет двигаться такими же темпами, она не догонит фронта.

Утром пятого дня Зубков разделил на всех последнюю банку консервов, разломил на семь долей три последних, оставшихся в его личном НЗ сухаря.

Видя это, Сорокин сказал:

— До сих пор мы старались обходить деревни стороной. Теперь нам без них не обойтись.

Зубков тотчас же оправил на себе гимнастерку. Это он делал всегда, когда намеревался обратиться к начальству или сам должен был получить от него какое–нибудь задание. Он был уверен, что и на этот раз старший лейтенант пошлет в разведку его. Но Сорокин решил иначе.

— Пойдет Закурдаев, — распорядился он. — А тебе, Иван Петрович, хоть и маленький у нас отряд, и тут дел найдется.

Закурдаев поправил на голове фуражку и окинул товарищей с высоты своего роста снисходительным взглядом. Сорокин тоже посмотрел на пего и задумчиво сказал:

— Жаль, конечно, что никакой штатской одежды у нас нет. Все–таки была бы маскировка.

И вдруг его осенило: а может, Борису поручить это дело?

— Пойдете вместе. Естественно, вы, товарищ Закурдаев, старшим. Пойдете на восток. Попытайтесь зайти в ближайший населенный пункт. Если память не изменяет, где–то тут должны быть Гречишки. Добудьте хоть каких–нибудь медикаментов. Хотя бы просто йод, марганцовку. Достаньте сколько можно продуктов: хлеб, картошку, одним словом, что дадут. И конечно, соберите подробную информацию о противнике. И вообще об обстановке.

— Я бы, перед тем как идти, сориентировался. А то ведь можно и мимо этих самых Гречишек проскочить, — предложил неожиданно Зубков.

— А чего отсюда увидишь? — недоуменно спросил Закурдаев и огляделся по сторонам.

— Отсюда, конечно, ничего не увидишь. А ежели на верхотуру взобраться — там глазам простор, — разъяснил старшина.

— Так бы и сказал: на дерево залезть, — недовольно буркнул Закурдаев.

— Сам соображать должен. А то только на свою длинную шею надеешься.

Закурдаев стал стаскивать сапоги. Но Зубков остановил его:

— Помоложе тебя найдется, — сказал он и подтолкнул Борьку: — Давай–ка, паря, а мы посмотрим, на што ты горазд.

Борька словно только и ждал этой команды: мигом подтянул штаны и, ловко действуя босыми ногами и руками, вскарабкался на высокий дуб. Прошло несколько минут, и он сообщил уже с самой верхушки:

— Все хорошо видно.

— Доложи, что именно, — сказал Сорокин.

— А все. Поле вижу. И церкву. И деревню…

— Где поле? — спросил Сорокин.

— А вон, — ответил Борька. Но, очевидно, понял, что такой ответ Сорокина не удовлетворит, и уточнил: — Если на солнце смотреть, то совсем влево. А церква и деревня почти прямо.

— Ясно, — ответил Сорокин. — Еще что видно?

— А больше ничего. Лес кругом…

— Дыма нигде не видно?

— Дым справа. Далеко–далеко.

— Много?

— До неба.

— Белый?

— Черный. Как туча.

— Понятно. Слезай, — сказал Сорокин.

Борька проворно спустился вниз. Закурдаев уже был готов к выходу. На плече у него висел автомат. На ремне две гранаты.

— Разрешите выполнять? — обратился он к старшему лейтенанту.

— Идите, — сказал Сорокин и пожал им обоим руки.

Разведчики пошли. Пограничники проводили их молчаливыми взглядами. Но когда те подошли к кустам, Зубков не выдержал.

— Крестника–то береги. Все–таки малой! — крикнул он Закурдаеву.

Закурдаев кивнул и совсем по–домашнему положил Борьке на плечо свою руку.

— А вы, товарищи, вскипятите воды — надо сделать командиру перевязку, — распорядился Сорокин. — Ну и… остальное сами смотрите.

— Понял. Все понял, — отдал честь Зубков и обратился к бойцам: — Давно хочу спросить, кто из вас лапти плести умеет?

Бойцы переглянулись.

— Мне в детстве приходилось, когда на покос собирались, — ответил рядовой Бугров.

— Вот и хорошо, — обрадовался Зубков. — Надери–ка лыка да и сплети нашему мальцу. Он на дерево лез, а я посмотрел: ноги–то у него уже все ободраны. А еще сколько идти?

— Я пожалуйста, товарищ старшина, — с готовностью ответил Бугров. — А чем плести–то? Инструмента–то нет.

— Известно. Кадачик[3] я тебе не представлю. Без него обходись. Возьми у Гусейнова складень, тесак у тебя есть, намедни подобрал. И орудуй, — решил вопрос старшина.

— Тесаком? — удивился Бугров.

— А не нравится, так пальцами. Сполняйте, товарищ Бугров.

Бугров протянул руку Гусейнову за перочинным ножом.