Наливник на чеченских дорогах столь же привычен, как, скажем, пассажирский автобус в любой точке на Юге России, а локальный нефтебизнес стал одним из главных источников пополнения казны чеченских экстремистов, по крайней мере их лидеров. «Левый» желто-мутный бензин по цене 6–7 рублей за литр продают прямо на улицах Грозного в десятилитровых бутылях, а то и просто в трехлитровых банках. Чадящих нефтеперерабатывающих мини-установок (или, как их прозвали, «самоваров») ежедневно взрывают около дюжины, «левых» наливников отлавливают десятки. И все же остановить этот противозаконный бизнес не удается.
Убийство предпринимателя в Мескер-Юрте, как выяснилось, совершили боевики из отряда Мовсара Бараева, племянника Арби Бараева. Но если Мовсар — строчка в ежедневной криминальной сводке (через полгода он «прославится» во время нападения на Театральный центр в Москве), то Арби — это фигурант всероссийского розыска. Впрочем, оба они уже, как знает читатель, уничтожены.
Сама спецоперация, как и предполагалось, принесла ощутимые результаты. Но обо всем по порядку.
В течение месяца Мескер-Юрт был оцеплен внутренними войсками и армейскими подразделениями. Милиция по очереди проверила более 300 домовладений. Тщательно осматривая постройки и особенно то, что находится под ними, федералы обнаружили 53 тайника, из которых изъяли: около 150 тысяч патронов и 660 выстрелов к гранатометам, две противотанковые ракеты «Фагот», 15 подготовленных к закладке фугасов, 54 снаряда различного калибра, 320 электродетонаторов, около 30 кг взрывчатки… Кроме того, нашли четыре схрона, оборудованные в могилах на сельском кладбище…
Во время проведения спецоперации засевшие в селе боевики оказали сопротивление. Завязался бой. 14 бандитов были уничтожены. Двоих из них пришлось «выкуривать» из мечети, чтобы не подвергнуть ее разрушению.
Результаты спецоперации тщательно запротоколированы, засвидетельствованы прокуратурой и представителями местной администрации. Двое задержанных сообщили о лагерях и схронах, расположенных в Шалинском и Урус-Мартановском районах. Вырисовался и адрес следующей спецоперации — Чечен-Аул. Там, к слову сказать, так же, как в Мескер-Юрте, обнаружены оружие, боеприпасы, взрывчатые вещества, но, кроме того, и противотанковое вооружение (9 ракет и около 40 гранатометов).
Теперь, как говорится, несколько слов без протокола. Законно или незаконно действовали федеральные силы? Наезжающие в Чечню иностранные журналисты и правозащитники (они находились там и во время событий в Мескер-Юрте) получают по-военно-му лаконичный ответ: да, спецоперации проходят в соответствии с приказом № 80 командующего ОГВ(С). Этот приказ как раз и предусматривает правовую регламентацию проведения подобных мероприятий. Оказаться в положении полковника Буданова (хотя это тема отдельного разговора) никто не хочет.
Не хочется продолжать дискуссию, если собеседник (особенно из числа правозащитников) к стволам и пластиту, не говоря о контрабанде, относится как к местной экзотике. Зато маска, скрывающая лицо омоновца (что делать, если он — чеченец), или заляпанный грязью нечитаемый номер на бронетранспортере (неоновой подсветки на нем не предусмотрено) берут такого «борца за права человека» за живое: вот, дескать, и в дверь сапогами стучали! Вместо того чтобы взять руку под козырек: «Не здесь ли, мол, квартирует господин Муса Мунаев — тот, что за тысячу долларов приобрел государственный пропуск для частного наливника и вообще слывет тонким знатоком нарезного оружия?» В ответ — не иначе как: «Ну что вы, милейший господин, Мунаев уже десять лет как занимается переводом мировых классиков на русский язык, а ваши хлопоты, право, пустое».
Вообразить такой диалог в Мескер-Юрте способны разве что журналисты А. Политковская и П. Фельгенгауэр, вопреки фактам не желающие верить, что за соседним забором обнаружен тайник с оружием и боеприпасами.
Существует и такое, чисто чеченское: «ужас, кошмар, что федералы творят!» В действительности это нередко означает эмоциональную оценку запрета на въезд-выезд на время проведения операции. Хотя в начале ее у главы села берут списки нуждающихся в экстренной медицинской помощи или в срочном отъезде — чтобы проверку начать именно с них.
Еще один пример — похожая на анекдот история с политически интригующим началом и конфузным завершением.
В селе идет спецоперация. С криком «Федералы насилуют!» бежит по улице пожилая чеченка. Кричит так, что слышно, наверное, в Страсбурге, где заседают «озабоченные нарушением прав человека в Чечне» участники парламентской ассамблеи Совета Европы. Эх, какой убойный видеоматериал просится для сюжетных репортажей западных телекомпаний: сильно возбужденную бабусю не сразу догоняют двое дюжих омоновцев: «Кого, мамаша, насилуют? Где?»
— Вон там, контрактники…
В зале чеченского дома за столом сидят несколько военных-контрактников. Годящаяся им в матери пятидесятилетняя чеченка заботливо разливает по чашкам чай, а дед — по возрасту чуть ли не вдвое старше ее — увлеченно показывает гостям альбом с марками — флора и фауна (достал вместе с документами). Ничего более интригующего в доме не нашлось, даже для посетителей… «Что же ты, мамаша, орешь?» — спрашивают омоновцы. «А я вижу, солдаты вошли в дом. Там дед и женщина. Что же им там делать?»
Всегда ли столь идиллически строятся отношения между местным населением и армией? Конечно же, нет. В Мескер-Юрте дважды переворачивали вверх дном имущество некоего Малаева, который Аллахом, женой и хлебом клялся, что пулемет видел только в фильме «Чапаев». И дважды у него находили склады артиллерийского вооружения, которые за время спецоперации неоднократно перемещались из «уязвимых» подвалов в проверенные дома, где были установлена личность хозяина и проведен досмотр. В третий раз проверяющие зашли к Малаеву случайно, по ошибке, и опять обнаружили целую оружейную мастерскую, да еще с так называемым «чемоданом подрывника» — для особо «ответственных» диверсионных заданий. Кстати, тогда подорвался на фанате омоновец.
Селения, где проводятся спецоперации, вслух никто не называет бандитскими или контрабандистскими. Но именно в них каждый четвертый-пятый селянин, даже если сам не держит по ротному боекомплекту, ведет себя зачастую как булгаковский кот: «Сижу, починяю керосинку, никому не мешаю, а тут военные…» Именно с таким видом отвечал на журналистские вопросы один из представителей местных властей. Когда, показав на полутораметровую трубу противотанкового «Фагота», его спросили, откуда она появилась в соседнем с администрацией доме, то он так и сказал: «Не знаю, военные откуда-то принесли…»
Есть и такая жесткая реальность: у нас нет другой армии, кроме той, в которую призывают молодых людей. И в составе которой солдат идет в Чечню. Вспомним, что происходило на родных просторах, например, во время проведения футбольных матчей или во время просмотра того же футбола у Манежной площади в Москве в 2002 году — вдали от «темпераментной» Чечни… Нравственнее и законопослушнее, чем само общество, армия быть не может, тем более на войне. Скажу больше: в поиске различий между войной и «спецоперациями» мы рискуем оказаться в этическом тупике. Ответьте: что сделаете лично вы, если двенадцатилетний пацан прицелится в вас из гранатомета? Станете ловить, чтобы за ухо отвести к отцу либо к завучу школы? Или для начала первым нажмете на спусковой крючок?
Спецоперация в Мескер-Юрте — это срез жизни сегодняшней Чечни, то есть той части России, в которой вчера шла война, а завтра должен наступить мир. Не будем лукавить: он наступит, если всечеченской «спецоперацией» будет «зачищена» вся республика. Если преступник окажется в тюрьме, а автомат Калашникова — в армейской пирамиде. Увы, такие времена еще не наступили.
Что бы я здесь ни написал о Путине — все равно будет плохо. Если напишу комплиментарно — скажут: Трошев подхалим; если стану «цепляться» за какие-то упущения нашего президента — погрешу против истины, вернее, против себя самого, поскольку такой подход не отражает моего личного отношения к Путину; если начну хитромудро плести узоры из достоинств и недостатков Владимира Владимировича, дабы угодить привередливому читателю, — опять же покривлю душой, потому что не приемлю подхалимажа даже перед широкой публикой. Кроме того, берясь принародно давать характеристику своему верховному, я как бы нарушаю писаные и неписаные законы субординации. Конечно, это не критическая ситуация, подобная реальной боевой, когда комполка командует: «В атаку, вперед!», а кто-то из офицеров начинает дискуссию: «А стоит ли идти в эту атаку, товарищ полковник? Может, дождемся, пока наша артиллерия раздолбает передний край?», но все же… Не в наших традициях «раскладывать шефа по косточкам». Это в Китае в годы культурной революции, когда выкашивали верхушку партии и государства, подчиненные в куски рвали своих начальников. Хотя в 1917-м, после Февральской революции, нечто подобное было и в русской армии. Но недолго.