И еще противно было вспоминать, как врал и выкручивался перед этим дубиной Яхниным. Вместо того чтобы послать его — да и точка. Выхода не было, потому что люди и сгорают вот на таких глупых мелочах, на копеечных протоколах. Выхода не было — но противно! Ну почему он не обратил внимания на слова Стеши?! Как бы хорошо: встречает вся эта подлая троица, а у него в сумке только кабачок и мешок объедков! Если бы можно было переиграть…

Но даже неудачный конец новогодней ночи не смог совсем уничтожить предшествовавшее радостное настроение. Приглушил — но не уничтожил совершенно. Мелочи все это, неприятные, но мелочи — как-нибудь утрясутся. Остается же с ним главное: ожидание новой жизни, начавшейся в тот день, когда он узнал, что больше он не Иван, родства не помнящий! Завтра позвонит Алла, они довстретят Новый год и наперекор Яхнину и остальным шавкам он накормит ее изобретенным блюдом! У него есть племянница; у него голова, которая варит; у него руки, такие чувствительные, что он ощущает ими вкус блюд, — чего еще нужно для счастья?! Все остальное — чепуха…

Первого января Вячеслав Иванович выбежал не в пять утра, а в восемь — единственная поблажка которую он себе разрешил. Но и в восемь утра нового года на улице и в саду была такая же пустыня, как в пять обычного дня. Или не такая: потому что еще держалась в воздухе особенная новогодняя свежесть, еще звучал вальс снежинок — а снег и правда падал, редкий сухой снег первого дня года, он не слеживался, а покрывал пухом и дорожки, и газоны, и каждую отдельную веточку, — лежал пухом, когда каждая снежинка готова снова взлететь. А на дорожках Михайловского сада следы только двух невиданных зверей: Вячеслава Ивановича и Эрика. Даже садовая собака Альма где-то отсыпалась. Казалось, ветки серебряные — и звенят…

Телефон зазвонил в начале первого. Неужели уже Алла?!

— Суворов? Не разбудил? — Вот черт: Борбосыч! — Слушай, я только что узнал про вчерашнюю гадость!

Просто не могу, все кипит! К кому привязались! Да если начнут к лучшим людям? Ну ты молоток: ничего не подписывать, железный закон! Пусть докажут, пусть повертятся. А мой-то Желдин… Ну я ему! Считай, он ничего не видел и не слышал. Да и остальные… Что я, не знаю, как этот подонок Яхнин водку выносит по червонцу?..

В общем, ладно, короче — не унывай. Не подписал — и все железно, все будет о'кей! Ну не буду первого отвлекать, короче, плюй на все! Надо с друзьями держаться вместе — и тогда все о'кей. Еще поговорим. Привет твоему красавцу, настоящее изваяние, а не пес! А на суку для него я разослал запросы. Скоро выпишем откуда-нибудь с Чукотки. Я чего обещаю — зря не бывает. Ну давай, с праздником еще раз…

И повесил трубку, не интересуясь, что ответит слегка ошеломленный Вячеслав Иванович. И с каких пор Борбосыч — друг?

11

Но и Алла тоже позвонила. Уже в седьмом часу, так что Вячеслав Иванович извелся ожиданием и сомнениями: придет или не придет? Ставить грибы или не ставить? Интересная есть поговорка у французов — нужно будет при удобном случае сообщить Алле: «Нет ничего хуже обеда остывшего, если не считать обеда разогретого!» Вячеслав Иванович вообще уважал французов за их кухню.

— Ну наконец! Придешь?!

— Знаешь, дядя Слава, придется тебе. У меня, знаешь, началось, кажется. Такой праздник выходит.

Точно, она же говорила, что в начале января! Выходит, прямо самого первого?! А хорошо родиться первого января! Успела бы до двенадцати!

— Ну ты молодец! Так «скорую», наверное, нужно?

— Нет, время есть. Нас же всему научили. Не надо «скорую». Пешком, потихоньку. Придешь, дядя Слава? Проводишь? Одна не хочу!

— Ну конечно! Сейчас! Выбегаю!

И он бросил трубку.

Эрик хотел было увязаться, но Вячеслав Иванович объяснил, завязывая шнурки:

— Сейчас нельзя. Потерпишь. Будешь скоро маленького катать в санках.

Такси свободных, конечно, не было: вечер первого, все празднуют по второму разу. Вячеслав Иванович добежал до остановки, вскочил в подвернувшийся автобус, доехал до Литейного, а там повезло: сразу подошел пятнадцатый! Троллейбус был полупустой, но Вячеслав Иванович не мог усидеть, слонялся по задней площадке, проклиная медлительную езду. Да к тому же провез аж за панорамное кино, пришлось бежать назад по Потемкинской.

Ну наконец-то!

Сама Алла ему и открыла.

— Ты чего разгуливаешь? Еще и не в пальто!

— А что? Думал, я лежу и стону? Мы сейчас и пойдем пешком потихоньку. Сейчас. Заходи пока.

Старуха Зинаида Осиповна сидела в том же кресле. И плед на коленях тот же самый. Может быть, она тут и спит?

— Ну вот, племянничек, сразу тебе и заботы. Больше родни — больше забот. Хорошо, женщина нашлась ходить за мной: хоть я не на тебе.

Во нахальная старуха! Как он ее назвал про себя? Зисиповна! Неужели думала хоть минуту, что он станет выносить из-под нее?!

— Я бы так и так не смог: у меня работа.

— Работа-работа, а помогать друг другу нужно.

— То друг другу. А то Алла вам помогает, а от вас ей что?

Не то что он специально хотел хоть в этом упрекнуть шоколадницу — вырвалось само собой.

— От меня уж теперь какая помощь.

— Вот я и говорю, что не друг другу. Есть такие: умеют так, что всю жизнь их жалеют, им помогают!

Вошла переодетая Алла.

— Ну, готова я. Бабуля, будь умницей.

— Подожди, давайте сядем по обычаю. Вот так. Ну, с богом.

Алла расцеловала старуху — опять Вячеславу Ивановичу было неприятно и даже совестно смотреть, — а Зисиповна перекрестила ее несколько раз.

Вячеслав Иванович с Зисиповной отдельно прощаться не стал — вышел вслед за Аллой, и все.

За те несколько минут, что пробыл наверху в квартире, снова пошел легкий новогодний снег. Алла счастливо засмеялась, слизнув снежинку с губ:

— Ой, хорошо! Ну вот, потихоньку, не спеша. Здесь два шага: на углу Чернышевского и Петра Лаврова.

Только не хватает сейчас именно встретить Ларису! Чтобы устроила Алле сцену, когда Алле особенно нельзя волноваться! А вполне возможно: самое время идти куда-нибудь в гости. Очень кстати вспомнилось, что Клава расхваливала Скворцовку, фирму.

— Значит, есть еще время, не горит? Я ведь не понимаю.

— Нет, еще долго. Потихоньку, помаленьку.

— Тогда давай я тебя в Скворцовку. Всего-то метров пятьсот лишних. Зато фирма!

— Наш роддом тоже хороший. — Алла возразила, но как-то нерешительно. Или на нее тоже действовал престиж фирмы, или в такой момент хотелось положиться на кого-нибудь сильного, не решать самой.

Хороших много, а нужно выбирать наилучший! Знаешь, как говорят: «Лучшее — враг хорошего!» Отличная фраза: скажешь, и обычно возразить нечего. Действительно, и Алла не нашлась, сказала покорно:

— Ну, пошли в фирму.

— Вот и отлично!

Разговаривали они, стоя у подъезда, и теперь Вячеслав Иванович решительно повернул в сторону Потемкинской: чтобы не идти по проспекту Чернышевского в опасной близости от дома Ларисы.

Он осторожно вел ее, поминутно спрашивая:

— Ну как ты?

И Алла каждый раз отвечала бодро:

— Все хорошо, дядя Слава. Все хорошо!

Они пошли не по улице Восстания, где и автобусы, и трамваи, и много прохожих, а по тихой, безлюдной Радищева. За завесой снежинок фасады домов сделались похожими на театральные декорации, в окнах светились елки, и Вячеслав Иванович с Аллой словно бы уносили с собой частицу от каждого праздника, мимо которого проходили.

Ну вот наконец и улица Жуковского.

— Теперь совсем близко. Ну как ты?

— Все хорошо, дядя Слава. Так все хорошо!

Еще поворот — и вот она, Скворцовка.

Над подъездом светилась надпись: «Приемное отделение». Чтобы не тратились лишние минуты на поиски, чтобы женщины сразу входили куда нужно.

— Вот и дошли. Ну как ты?

— Да все хорошо, дядя Слава! Что ты беспокоишься?

— Вот и прекрасно. А здесь, видишь, ждут. Только что не написали «Добро пожаловать!».