Но — вернемся на 50 лет назад, в счастливое время, когда мы, довольные успехом, потрясая найденным топором, решаем отдохнуть перед обратной дорогой и вкусить заслуженную пищу. Ее, впрочем, надо еще собрать. Расходимся по поляне и собираем землянику. Честно, не съев ни одной ягоды, набираем пригоршни ягод, высыпаем их на большой пень, делим на три равные кучки. Я достаю из-за пазухи хлеб в тряпице, который мне дала мама, и мы закусываем.

Обратный путь, конечно, потяжелее, но вот мы и дома. Мама счастлива: «Вот молодцы, дак молодцы! А я ведь, по правде сказать, не шибко-то надеялася, что найдете топор-от. Ну, садитесь ись, а потом, ладно уж, идите на пруд, искупайтеся». И добавляет обычную шутку: «Только, если утонете, домой ни ногой!»

Очень тяжело приходилось в начале осени. С 1 сентября начинаются занятия в школе, а тут как раз — уборка урожая. Ну, огород под боком, хоть в непогодь, да уберем. А картошка в полях? Картошки наша семья накапывала много. Ведь нам самим — надо? Корове Зорьке — надо? Немного на продажу — надо? Выходило в среднем 200 пудов (это почти 400 ведер). Ее выкопать надо, иногда в плохую погоду, иногда и «под белыми мухами» (первый снежок), дуя на окоченевшие руки. А потом отвезти в город, к дому (самим, на тяжелых тачках, которые из рук вырываются), и не по асфальту — по ухабам и, хуже того, по песку. А потом высушить, перебрать (на крупную, мелкую, гнилую) и поместить в погреб.

Из множества других «уборочных» работ и хлопот запомнились, естественно, те, где было что-то необычное или смешное. Вот копаем мы турнепс за городом (на корм корове). Очень устали. Везем на тачках тяжелые мешки с турнепсом. Иногда отдыхаем, мечтаем, как придем домой, а в печке — суп, настоящий, с мясом! Наконец доплелись до дому. Стали убирать мешки с осточертевшим турнепсом, а Шурке поручили накрывать на стол и доставать из русской печки суп. Он неловко ковырнул по чугунку ухватом (может, руки тряслись от усталости), и драгоценный суп разлился по поду печи, покрытому золой! Мама так была потрясена, что просто не могла найти слов, чтобы обругать Шурку (хотя обычно за словом, в том числе и довольно крепким, в карман не лезла). «Турнепс ты!» — крикнула она в запальчивости. И это так рассмешило и ее, и нас, что наше голодное озлобление пошло на убыль.

Кроме прочих дел массу времени и сил круглый год отнимали забота о корове Зорьке и особенно заготовка сена.

ЗОРЬКА

Нашей главной мучительницей, но и кормилицей-поилицей была корова Зорька. Привела ее мама в декабре 1941-го из далекой закамской деревни (в городе коровы стоили баснословные деньги). Перед уходом в деревню мама долго мыла, стирала, наказывала мне (я, десятилетний, впервые оставался за старшего), чем кормить ребятишек в эти дни, как отоварить карточки, как на санках отвозить сестру Алку в детсад и забирать ее, а потом, когда мы легли спать, достала из сундука папины вещи, рассматривала их и прикидывала, сколько за них дадут в деревне и хватит ли этого, чтобы купить корову. Плакала, тихонько разговаривала с папой (умершим полтора года назад): «Ой, Зино, батюшко! Шибко мне не хотелося одёжу-ту твою продавать. Бывало, хоть кустюм твой поглажу, ровно тебя поглажу. Да чо сделать? Сам понимать — война, ребят кормить-поить надо. Не проживем мы без коровы! Прости, батюшко! Хоть рубаху твою оставлю. Как ты ее любил, в гости всё надевал…» И вспомнив жизнь с папой, которая теперь представлялась ей лучезарно-счастливой, мама не могла удержать рыданий и зажимала рот, чтобы не разбудить нас. Я не спал, мне бы вскочить, обнять ее, успокоить, но врожденная деревенская скованность не позволяла мне это сделать…

Через несколько дней, услышав стук в ворота, мы, наспех накинув пальтишки, высыпали на мороз, здоровались с мамой, с батём (дедушкой), который помогал маме пригнать корову (за 60 верст!), опасливо поглаживали корову по заиндевелым бокам, давали ей картошку. «Да вы чо? Сырую она ись не будет, сварить надо», — говорила мама, счастливо блестя глазами. А потом топили печь и варили картошку в двух чугунах — в маленьком нам, в большом Зорьке. А тут и мама идет с подойником. Молока было мало, и было оно густое и желтоватое (Зорька скоро должна была отелиться), но как же вкусна была картошка с этим молоком! А мама, раскрасневшаяся от тепла, рассказывала, гладя рукой то одного, то другого:

«Это уж Господь вам, сиротам, помог! Прихожу в деревню, а батё вот говорит, что коровы дорогие, почти что как в городе. Пойдем-ко, говорит, мила дочь, к Анфимовне в Вассяты, у её телка кривая, — может, дешевле отдаст. Так и вышло, слава тебе, Господи! Ой, сыночки, чо ишо расскажу: ведь чуть вы сиротами круглыми не осталися! Ведем это мы с тятинькой корову через Каму. А уж такая холодишша, такая холодишша! Ветер, пурга, спасу нет! Тятинька корову тянет, говорит: „Скорее иди, мила дочь, замерзнем!“ А я уж совсем из сил выбилася. Говорю ему: „Иди, тятинька, я хоть маленько постою, передохну. По следу догоню, след-от не успевает заметать“. Ну, села я на ледышку какую-то, и так мне хорошо стало, в сон поклонило. И замерзла бы ведь, если бы не тятинька вот. Вернулся, корову за собой тащит, тормошит меня: „Ты чо, мила дочь? Робетишек сиротами оставить хочешь?! Ну-ко, вставай, вставай!“»

Вскоре зимой Зорька отелилась. Мы с нетерпением ждали этого дня, и не столько ради молока, сколько ради теленочка. Ждать его начали загодя, недели за две до предполагаемого срока. Каждую ночь мама вставала раза два-три, зажигала керосиновый фонарь, будила меня, и я, мотая сонной головой, не попадая в рукава пальтишка, одевался и, пошатываясь, шел с ней к стайке — вдруг Зорька не может отелиться и ей нужна наша помощь! Но Зорька отлично справлялась без нашей помощи, родов я так и не видел ни разу. Всегда было так: мы с мамой заходим в теплую, пропахшую коровой стайку и видим там теленочка. Вот он, весь мокрый, стоит на подгибающихся ножках и тянется к материнскому вымени, а она тревожно и негромко мычит.

Утром я сообщаю новость братьям и сестре, и мы бежим смотреть на теленочка. А потом следим, как он подрастает.

Но вот наступает печальный день. Теленка отнимают от Зорьки, и пришедшие мужики закалывают его и сдирают шкуру, подвесив его за задние ноги к перекладине сарая. Конечно, взрослые старались делать это незаметно, когда мы были в школе, но полностью это не скроешь, и это было для нас большим потрясением. Помню, как Гера (не только самый глазастый, но и самый чувствительный из нас) заметил, что мама бросила в печь телячьи ножки, чтобы опалить их. «Ты чо это бросила, мама?» — вскинулся он. «Чо… чо!.. Да вон дров подбросила, печь-та еле пыхтит!» Но Геру обмануть трудно, он высоко подпрыгивает, успевает на лету рассмотреть в горящей печи дымящиеся ножки с копытцами и отчаянно причитает, совсем как плакальщица на похоронах: «Милый ты мой теленочек! Горят твои ноженьки! Да как же им больно!»

А за год счастливая детская память успевала вычеркнуть всё неприятное, и мы снова с нетерпением ждали очередного теленочка.

Корова помогла нам выжить в военные годы, хотя большую часть молока продавали — чтобы купить муки и какую-то одежонку. Но сколько же было забот и хлопот с нашей кривой красавицей-кормилицей! Утром и вечером дать сена, напоить, наварить чугун картошки и растолочь ее поленом, от которого в руки врезались занозы. И толочь можно только горячую, и горячая жижа, как гейзер, выбрызгивает и обжигает руки. А еще — чистить стайку. А еще — продавать молоко на базаре. (Случай: передо мной бутылка молока на прилавке, что-то (может — кто-то?) меня отвлекает на минуту, а потом я в изумлении таращу глаза на пустое место, где только что стояла моя бутылка.)

Но главная забота — заготовка сена.

Летом всё сравнительно просто. Коров в городе было довольно много, но и полей вокруг достаточно. Сначала корововладельцы нашей улицы решили пасти летом коров по очереди. Помню, с нетерпением ждал момента, когда пастухом стану. Еще бы: сяду на бугорочке, коровки пасутся, в дудочку играю, бичом хлещу, а главное — читать можно. Взял с собой книжку, но — даже и открыть ее не пришлось. У коров, как у людей, всегда находятся хулиганки. Все жуют травку или лежат, пережевывают, а ее вот несет куда-то в чащобу! Выгнал одну, а тут в другой взыграл дух свободолюбия! Видимо, и соседи наши поняли, что нужен профессионал, и наняли пастуха.