В первое время Юлиан открыто не преследовал христиан, видимо, пребывая в полной уверенности, что без поддержки царской власти это «новшество» безболезненно само по себе отойдёт в прошлое. По этой причине он не раз призывал языческих жрецов к милосердию по отношению к бедным и убогим, проявлял широту своего благородства тем, что не преследовал инакомыслящих, и даже повелел возвратить всех отправленных в ссылку Констанцием епископов и самого св. Афанасия[304].

Поскольку никаких противников у него больше в пределах римского государства уже не оставалось, Юлиан публично заявил об открытии старых языческих храмов и сам предался многочисленным жертвоприношениям, стараясь собственным примером подвигнуть народ к древним культам. Но, ясно отдавая себе отчёт в масштабах распространения христианства и желая сыграть свою роль мудрого и беспристрастного правителя, достойного диадемы св. Константина Великого, Юлиан сделал вид, будто не препятствует существованию Церкви. Собрав епископов, он даже потребовал от них прекратить раздоры, ссылаясь на свободу совести у каждого человека. На самом деле, Юлиан полагал, будто свобода слова для различных церковных партий, фактически ограниченная при Констанции, ещё более увеличит раскол и окончательно дискредитирует христианство в глазах римлян[305].

Вскоре после своего восшествия на престол царь издал эдикт, в котором объявил всем своим подданным свободу исповедания того культа, который им нравится. В силу этого закона и христиане, и язычники получили равные права и правовую защиту. Опыт предшествующих гонений на Церковь укрепил его в мысли о том, что кровавые казни, которым подверглись христиане при языческих императорах, ещё более способствуют укреплению Церкви. Внешне он хотел продемонстрировать всем, что снисходительно относится к чужим заблуждениям и готов даже принять их. Конечно, здесь присутствовали и прагматические мотивы — его очень пугала перспектива слыть в глазах римлян тираном, а довольно шаткие основания власти заставляли искать союзников даже среди тех, кто во времена Констанция подвергался ограничениям, то есть никейцев. Ему казалось, что, освободив из ссылок св. Афанасия и его единомышленников, он приобретёт благодарных почитателей его политического таланта.

Но не таким были цели Юлиана на самом деле. Как неоднократно отмечалось, в характере императора было одно преобладающее над всем свойство — искусство лицемерить и притворяться. Выдавая себя чуть ли не за друга христиан, кроткий и снисходительный к ним, он своей внешностью далеко не выражал то, что творилось в глубине души[306]. На самом деле его дальней мечтой было полностью стереть Церковь с земли. Примечательно, что даже на первых порах, когда маска ласковости не сходила с лица, Юлиан уже обнаружил известную избирательность по отношению к представителям различных церковных партий.

Исподволь попустительствуя насилию в отношении никейцев, он выказывает особую благосклонность к арианам, новацианам, донатистам, всем другим еретикам, а вождя ариан Аэция не просто возвратил из ссылки, но и пригласил к себе во дворец, наградив попутно еретика богатым имением на острове Лесбос[307]. Внешне беспристрастный, при возникновении диспутов православных с еретиками он всегда держал сторону последних. Когда в городе Кизик возник спор между новацианами и православными во главе с их епископом Элевзием, он не замедлил принять сторону еретиков и отправил епископа со всем клиром в ссылку, обосновывая своё решение тем, что якобы Элевзий подстрекал народ к бунту. Аналогичная судьба постигла и епископа города Бостры Тита, которого Юлиан велел отправить в ссылку[308]. Тайно поощряемые царём, донатисты вскоре устроили настоящую кровавую охоту на православных, изгоняя их священников из церквей и разрушая алтари. Донатистским же «епископам» Юлиан велел возвратить все отнятые у них во времена Констанция приходы и храмы. Возражая на жалобы православных епископов, он отвечал, будто его указ только позволяет им вернуться из мест ссылки, но не восстанавливает их в прежнем сане. Замечательный цинизм!

Очередные неприятности были уготованы замечательному борцу за Православие св. Афанасию Великому. Вернувшись в Александрию, он снова занял епископский престол и с большим усердием вёл миссионерскую деятельность среди язычников. Известие об этом вызвало бешеный гнев Юлиана. Губернатору Египта он пишет письмо, в котором клянется наложить на него штраф в размере 100 литр золота, если св. Афанасий не будет выслан из города. «Ничем не можешь доставить мне удовольствие, как изгнав из египетских пределов Афанасия, этого сквернавца, который в моё время смеет совершать крещение над знатными женщинами»[309]. Естественно, участь св. Афанасия была решена, и он отправился в очередное изгнание, в противном случае его ждала неминуемая смерть.

Очевидно, скрывая на время свою ненависть ко всему, связанному с именем Христа, Юлиан не предполагал, что эффект от его антицерковной деятельности будет столь мал. Среди его подданных численно христиан оказалось куда больше, чем он мог ожидать. Даже в глухих провинциях ему попадались сплошь христианские общины, не желавшие ни при каких обстоятельствах отказываться от своего Бога. Эти обстоятельства подвигли Юлиана на более решительные, кровавые меры против Церкви. Но, надо отдать должное, свои гонения на христиан царь сопровождал активной прозелитской деятельностью, сам неоднократно демонстрируя свою приверженность идолопоклонству и одновременно стараясь перенять от христиан наиболее популярные формы из социальной деятельности.

В частности, организуя скрытые (пока ещё) гонения на христиан, Юлиан был всерьёз озабочен тем, чтобы вырвать из их рук дела народного призрения. В письме к верховному жрецу Египта Арсакию он пишет: «В каждом городе устрой достаточное число странноприимных домов, чтобы чужеземцы воспользовались нашим гостеприимством, и не только те, которые принадлежат к нашей вере, но все, кто нуждается в помощи. Мной приняты меры относительно средств к содержанию». А в письме к верховному жрецу Азии он сетует на то, что «в то время, как приверженцы ложных учений (то есть, главным образом христиане. — А.В.) оказываются такими ревностными, что готовы пожертвовать за свою веру жизнью, выносить всякую нужду и голод, мы же оказываем такую холодность к богам, что совсем забыли отеческие законы»[310]. Но в отличие от христианских пресвитеров и епископов, языческие жрецы спешили наложить руки на те средства, какие Юлиан выделял им для благотворительной деятельности. Кроме того, не умея и не желая любить ближнего, они искренне недоумевали, почему столь большие деньги должны быть потрачены на нищих и бродяг. В общем, и эта затея Отступника в целом не удалась.

Помимо этого христиане лишались ставших уже привычными общественных прав и государственного довольствия. Клир был лишён хлебных даров, до сих пор регулярно выделяемых из казны, епископы потеряли судебную власть и право пользоваться общественными подводами, а Церкви запретили принимать имущество по духовным завещаниям, то есть фактически лишили материальной базы[311].

Более того, христианам практически было запрещено занимать государственные должности; преимущественное или даже исключительное право на эту привилегию приобрели только язычники. Поскольку за минувшие годы царствования дома св. Константина Великого среди государственных чиновников было подавляющее число христиан, Юлиан решился отстранить их всех от занимаемых должностей под благовидным предлогом. Объясняя свою волю, Отступник заявил, будто в связи с важностью государственной деятельности, он может предлагать эти должности только людям благочестивым, то есть язычникам. «Правда, я не хочу, чтобы галилеяне (так Юлиан называл христиан. — А.В.) были убиваемы, несправедливо обижаемы или терпели жестокое обращение без всякой причины, однако держусь того взгляда, чтобы почитателям богов было отдано преимущество. Безумие галилеян всё ниспровергло, и только через благодеяние богов все мы спасены». Единственное исключение составляли отступники от веры, отказавшиеся от Христа и начавшие служить идолам[312].